Неточные совпадения
— Даром деньги на франкировку письма истратили. Гм… по крайней мере простодушны и искренны, а сие похвально! Гм… генерала же Епанчина знаем-с, собственно потому, что человек общеизвестный; да и покойного господина Павлищева, который вас в Швейцарии содержал, тоже знавали-с, если только это
был Николай Андреевич Павлищев, потому что их два двоюродные брата. Другой доселе в Крыму, а Николай Андреевич, покойник,
был человек почтенный и при связях, и четыре
тысячи душ в свое время имели-с…
Наутро покойник дает мне два пятипроцентных билета, по пяти
тысяч каждый, сходи, дескать, да продай, да семь
тысяч пятьсот к Андреевым на контору снеси, уплати, а остальную сдачу с десяти
тысяч, не заходя никуда, мне представь;
буду тебя дожидаться.
— Эх! Ух! — кривился чиновник, и даже дрожь его пробирала, — а ведь покойник не то что за десять
тысяч, а за десять целковых на тот свет сживывал, — кивнул он князю. Князь с любопытством рассматривал Рогожина; казалось, тот
был еще бледнее в эту минуту.
— Правда, чиновник! — ответил Рогожин, — правда, пьяная душа! Эх, куда ни шло. Настасья Филипповна! — вскричал он, глядя на нее как полоумный, робея и вдруг ободряясь до дерзости, — вот восемнадцать
тысяч! — И он шаркнул пред ней на столик пачку в белой бумаге, обернутую накрест шнурками. — Вот! И… и еще
будет!
— Так не вру же,
будут! К вечеру
будут. Птицын, выручай, процентная душа, что хошь бери, доставай к вечеру сто
тысяч; докажу, что не постою! — одушевился вдруг до восторга Рогожин.
— Да я удивляюсь, что вы так искренно засмеялись. У вас, право, еще детский смех
есть. Давеча вы вошли мириться и говорите: «Хотите, я вам руку поцелую», — это точно как дети бы мирились. Стало
быть, еще способны же вы к таким словам и движениям. И вдруг вы начинаете читать целую лекцию об этаком мраке и об этих семидесяти пяти
тысячах. Право, всё это как-то нелепо и не может
быть.
«Он, правда,
был пьян, — заметил при этом Птицын, — но сто
тысяч, как это ни трудно, ему, кажется, достанут, только не знаю, сегодня ли, и все ли; а работают многие: Киндер, Трепалов, Бискуп; проценты дает какие угодно, конечно, всё спьяну и с первой радости…» — заключил Птицын.
Один только Лебедев
был из числа наиболее ободренных и убежденных и выступал почти рядом с Рогожиным, постигая, что в самом деле значит миллион четыреста
тысяч чистыми деньгами и сто
тысяч теперь, сейчас же, в руках.
Вы господину Тоцкому семьдесят
тысяч отдали и говорите, что всё, что здесь
есть, всё бросите, этого никто здесь не сделает.
А тут приедет вот этот: месяца по два гостил в году, опозорит, разобидит, распалит, развратит, уедет, — так
тысячу раз в пруд хотела кинуться, да подла
была, души не хватало, ну, а теперь…
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто
тысяч! Сто
тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз
было в камин.
— Я зубами выхвачу за одну только
тысячу! — предложил
было Фердыщенко.
Препровожден он
был туда приятельницей своей, капитаншей, по выданным ей в разное время документам, ценой
тысячи на две.
Но по крайней мере уж слишком низко и бесстыдно (отпрыск забыл, что и не расчетливо)
будет с моей стороны, если я не возвращу теперь тех десятков
тысяч, которые пошли на мой идиотизм от П., его сыну.
— Господа! Да я потому-то и решил, что несчастный господин Бурдовский должен
быть человек простой, беззащитный, человек, легко подчиняющийся мошенникам, стало
быть, тем пуще я обязан
был помочь ему, как «сыну Павлищева», — во-первых, противодействием господину Чебарову, во-вторых, моею преданностью и дружбой, чтоб его руководить, а в-третьих, назначил выдать ему десять
тысяч рублей, то
есть всё, что, по расчету моему, мог истратить на меня Павлищев деньгами…
— Во-первых, вы, господин Келлер, в вашей статье чрезвычайно неточно обозначили мое состояние: никаких миллионов я не получал: у меня, может
быть, только восьмая или десятая доля того, что вы у меня предполагаете; во-вторых, никаких десятков
тысяч на меня в Швейцарии истрачено не
было: Шнейдер получал по шестисот рублей в год, да и то всего только первые три года, а за хорошенькими гувернантками в Париж Павлищев никогда не ездил; это опять клевета.
Я ведь хотел же до господина Бурдовского эти десять
тысяч на школу употребить, в память Павлищева, но ведь теперь это всё равно
будет, что на школу, что господину Бурдовскому, потому что господин Бурдовский, если и не «сын Павлищева», то ведь почти как «сын Павлищева»: потому что ведь его самого так злобно обманули; он сам искренно считал себя сыном Павлищева!
Кроме уж того, что он «обидел» Бурдовского, так гласно предположив и в нем ту же болезнь, от которой сам лечился в Швейцарии, — кроме того, предложение десяти
тысяч, вместо школы,
было сделано, по его мнению, грубо и неосторожно, как подаяние, и именно тем, что при людях вслух
было высказано.
— Если так, то я
был обманут, обманут, но не Чебаровым, а давно-давно; не хочу экспертов, не хочу свидания, я верю, я отказываюсь… десять
тысяч не согласен… прощайте…
Тут у меня собрано несколько точнейших фактов, для доказательства, как отец ваш, господин Бурдовский, совершенно не деловой человек, получив пятнадцать
тысяч в приданое за вашею матушкой, бросил службу, вступил в коммерческие предприятия,
был обманут, потерял капитал, не выдержал горя, стал
пить, отчего заболел и наконец преждевременно умер, на восьмом году после брака с вашею матушкой.
Я осмелился вам предложить десять
тысяч, но я виноват, я должен
был сделать это не так, а теперь… нельзя, потому что вы меня презираете…
Бурдовский не принял десяти
тысяч: вы видели; не принес бы и ста рублей, если бы
был бесчестен!
— И я не верю, хоть
есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая!
Тысячу лет
буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не верю! Может
быть, потому что не хочу верить, — прибавила она как будто про себя. — Почему ты не приходил? — вдруг обернулась она опять к князю. — Все три дня почему не приходил? — нетерпеливо крикнула ему она другой раз.
Там, рассказывают, многие
тысячи пудов товару гниют на одном месте по два и по три месяца, в ожидании отправки, а там, говорят (впрочем, даже и не верится), один администратор, то
есть какой-то смотритель, какого-то купеческого приказчика, пристававшего к нему с отправкой своих товаров, вместо отправки администрировал по зубам, да еще объяснил свой административный поступок тем, что он «погорячился».
Неточные совпадения
Городничий. Жаловаться? А кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать
тысяч, тогда как его и на сто рублей не
было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это на тебя, мог бы тебя также спровадить в Сибирь. Что скажешь? а?
Глеб — он жаден
был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь
тысяч душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
Пришла старуха старая, // Рябая, одноглазая, // И объявила, кланяясь, // Что счастлива она: // Что у нее по осени // Родилось реп до
тысячи // На небольшой гряде. // — Такая репа крупная, // Такая репа вкусная, // А вся гряда — сажени три, // А впоперечь — аршин! — // Над бабой посмеялися, // А водки капли не дали: // «Ты дома
выпей, старая, // Той репой закуси!»
Скотинин. Суженого конем не объедешь, душенька! Тебе на свое счастье грех пенять. Ты
будешь жить со мною припеваючи. Десять
тысяч твоего доходу! Эко счастье привалило; да я столько родясь и не видывал; да я на них всех свиней со бела света выкуплю; да я, слышь ты, то сделаю, что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям.
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник. Друг Карамзина. Отличался нежностью и чувствительностью сердца, любил
пить чай в городской роще и не мог без слез видеть, как токуют тетерева. Оставил после себя несколько сочинений идиллического содержания и умер от меланхолии в 1825 году. Дань с откупа возвысил до пяти
тысяч рублей в год.