Неточные совпадения
По ее словам, он почти никогда ничего не делал
и по месяцам не раскрывал книги
и не брал пера в руки; зато целые ночи прохаживал взад
и вперед по комнате
и все что-то думал, а иногда
и говорил сам с собою; что он очень полюбил
и очень ласкал ее внучку, Катю, особенно с тех пор, как узнал, что ее зовут Катей,
и что в Катеринин день
каждый раз ходил по ком-то служить панихиду.
Но, после
каждого обыска, тотчас же пополнялись недостатки, немедленно заводились новые вещи,
и все шло по-старому.
Если недостанет на
всех, то калачи разрезаются поровну, иногда даже на шесть частей,
и каждый заключенный непременно получает себе свой кусок.
Готовились к поверке; начало рассветать; в кухне набралась густая толпа народу, не в прорез. Арестанты толпились в своих полушубках
и в половинчатых шапках у хлеба, который резал им один из кашеваров. Кашевары выбирались артелью, в
каждую кухню по двое. У них же сохранялся
и кухонный нож для резания хлеба
и мяса, на
всю кухню один.
Пьяный арестант, среди бела дня, в будний день, когда
все обязаны были выходить на работу, при строгом начальнике, который
каждую минуту мог приехать в острог, при унтер-офицере, заведующем каторжными
и находящемся в остроге безотлучно; при караульных, при инвалидах — одним словом, при
всех этих строгостях совершенно спутывал
все зарождавшиеся во мне понятия об арестантском житье-бытье.
И каждый раз, когда Газин напивался пьян, в остроге
все уже знали, что день кончится для него непременно побоями.
Каждый каторжный, как бы он смел
и дерзок ни был, боится
всего в каторге.
Но только что заперли казарму,
все тотчас же спокойно разместились,
каждый на своем месте,
и почти
каждый принялся за какое-нибудь рукоделье.
Каждый играющий высыпал перед собою кучу медных денег —
все, что у него было в кармане,
и вставал с корточек, только проигравшись в пух или обыграв товарищей.
Он замолчал
и в этот вечер уже больше не сказал ни слова. Но с этих пор он искал
каждый раз говорить со мной, хотя сам из почтения, которое он неизвестно почему ко мне чувствовал, никогда не заговаривал первый. Зато очень был рад, когда я обращался к нему. Я расспрашивал его про Кавказ, про его прежнюю жизнь. Братья не мешали ему со мной разговаривать,
и им даже это было приятно. Они тоже, видя, что я
все более
и более люблю Алея, стали со мной гораздо ласковее.
Был он из тех, которые никогда не могли разбогатеть
и поправиться
и которые у нас брались сторожить майданы, простаивая по целым ночам в сенях на морозе, прислушиваясь к
каждому звуку на дворе на случай плац-майора,
и брали за это по пяти копеек серебром чуть не за
всю ночь, а в случае просмотра теряли
все и отвечали спиной.
Наконец, майор догадался, что его надувают,
и, убедившись вполне, что портрет не оканчивается, а, напротив, с
каждым днем
всё более
и более становится на него непохожим, рассердился, исколотил художника
и сослал его за наказание в острог, на черную работу.
Вся наша кучка отправилась за крепость на берег, слегка побрякивая цепями, которые хотя
и были скрыты под одеждою, но все-таки издавали тонкий
и резкий металлический звук с
каждым шагом.
«Так вот друг, которого мне посылает судьба!» — подумал я,
и каждый раз, когда потом, в это первое тяжелое
и угрюмое время, я возвращался с работы, то прежде
всего, не входя еще никуда, я спешил за казармы, со скачущим передо мной
и визжащим от радости Шариком, обхватывал его голову
и целовал, целовал ее,
и какое-то сладкое, а вместе с тем
и мучительно горькое чувство щемило мне сердце.
С
каждым днем
все менее
и менее смущали меня обыденные явления моей новой жизни.
Все они вообще смирно ведут себя
и кажутся довольными, а между тем
каждому чрезвычайно хочется поскорее высидеть свой срок.
Каждому давалась лопата,
всем вместе урок, иногда такой, что надо было удивляться, как можно с ним справиться,
и все дружно принимались за дело.
Если он замечал, например, что я ищу уединения, то, поговорив со мной минуты две, тотчас же оставлял меня
и каждый раз благодарил за внимание, чего, разумеется, не делал никогда
и ни с кем из
всей каторги.
И странное дело: несколько лет сряду я знал потом Петрова, почти
каждый день говорил с ним;
всё время он был ко мне искренно привязан (хоть
и решительно не знаю за что), —
и во
все эти несколько лет, хотя он
и жил в остроге благоразумно
и ровно ничего не сделал ужасного, но я
каждый раз, глядя на него
и разговаривая с ним, убеждался, что М. был прав
и что Петров, может быть, самый решительный, бесстрашный
и не знающий над собою никакого принуждения человек.
Как теперь вижу Исая Фомича, когда он в субботу слоняется, бывало, без дела по
всему острогу,
всеми силами стараясь ничего не делать, как это предписано в субботу по закону. Какие невозможные анекдоты рассказывал он мне
каждый раз, когда приходил из своей молельни; какие ни на что не похожие известия
и слухи из Петербурга приносил мне, уверяя, что получил их от своих жидков, а те из первых рук.
Когда уже набрались целые груды подаянного хлеба, потребовали старших из
каждой казармы,
и они уже распределили
все поровну, по казармам.
Весь этот бедный народ хотел повеселиться, провесть весело великий праздник —
и, господи! какой тяжелый
и грустный был этот день чуть не для
каждого.
Он бродил за ним, как тень, привязывался к
каждому его слову, ломал свои руки, обколотил их чуть не в кровь об стены
и об нары
и страдал, видимо страдал от убеждения, что Варламов «
все врет»!
Приедет дежурный: «Где караульный офицер?» — «Пошел в острог арестантов считать, казармы запирать», — ответ прямой,
и оправдание прямое. Таким образом, караульные офицеры
каждый вечер в продолжение
всего праздника позволяли театр
и не запирали казарм вплоть до вечерней зари. Арестанты
и прежде знали, что от караула не будет препятствия,
и были покойны.
Они
все страстно привязались к театру
и ходили потом
каждый вечер.
Он
всё чихал
и всю неделю потом чихал даже
и во сне, как-то залпами, по пяти
и по шести чихов за раз, аккуратно
каждый раз приговаривая: «Господи, далось же такое наказанье!» В ту минуту он сидел на постели
и с жадностью набивал себе нос табаком из бумажного сверточка, чтоб сильнее
и аккуратнее прочихаться.
И всё время мое в остроге,
все эти несколько лет, как только мне случалось бывать в госпитале (а бывал я частенько), я
каждый раз с боязливою недоверчивостью надевал халат.
Все время он молча
и пристально смотрел в лицо унтер-офицера, прямо в упор,
и с каким-то странным вниманием вглядывался в
каждый жест его.
Он являлся в сопровождении
всех госпитальных лекарей, после ординатора, тоже свидетельствовал
каждого поодиночке, особенно останавливался над трудными больными, всегда умел сказать им доброе, ободрительное, часто даже задушевное слово
и вообще производил хорошее впечатление.
Больному собирают сзади на шее кожу рукой, сколько можно захватить, протыкают
все захваченное тело ножом, отчего происходит широкая
и длинная рана по
всему затылку,
и продевают в эту рану холстинную тесемку, довольно широкую, почти в палец; потом
каждый день, в определенный час, эту тесемку передергивают в ране, так что как будто вновь ее разрезают, чтоб рана вечно гноилась
и не заживала.
— Видишь что, любезный, — говорит он, — накажу я тебя как следует, потому ты
и стоишь того. Но вот что я для тебя, пожалуй, сделаю: к прикладам я тебя не привяжу. Один пойдешь, только по-новому: беги что есть силы через
весь фрунт! Тут хоть
и каждая палка ударит, да ведь дело-то будет короче, как думаешь? Хочешь испробовать?
Они всегда производили довольно сильное впечатление, как, впрочем,
и было уже упомянуто; но не
каждый же день их приводили,
и в тот день, когда их не было, становилось у нас как-то вяло, как будто
все эти лица одно другому страшно надоели, начинались даже ссоры.
Солнце с
каждым днем
всё теплее
и ярче; воздух пахнет весною
и раздражительно действует на организм.
Беспокойство
и тоска моя росли с
каждым днем,
и острог становился мне
все более
и более ненавистным.
Теперь
и мне пришлось стоять на этих же местах, даже
и не на этих; мы были закованные
и ошельмованные; от нас
все сторонились, нас
все даже как будто боялись, нас
каждый раз оделяли милостыней,
и, помню, мне это было даже как-то приятно, какое-то утонченное, особенное ощущение сказывалось в этом странном удовольствии.
Слухи с
каждым днем подтверждались
все более
и более,
и, наконец,
все узнали уже наверно, что едет из Петербурга один важный генерал ревизовать
всю Сибирь, что он уж приехал, что он уж в Тобольске.
Наконец,
всем он наскучил;
все его бросили
и забыли,
и, однако ж,
каждый день можно было видеть возле него клочки свежего мяса
и черепок с водой.
Люди, присланные на
всю жизнь,
и те суетились или тосковали,
и уж непременно
каждый из них про себя мечтал о чем-нибудь почти невозможном.
Не то хоть
всю жизнь свою знайтесь с народом, хоть сорок лет сряду
каждый день сходитесь с ним, по службе, например, в условно-административных формах, или даже так, просто по-дружески, в виде благодетеля
и в некотором смысле отца, — никогда самой сущности не узнаете.
Никогда еще я не был до сих пор так оскорблен в остроге,
и в этот раз мне было очень тяжело. Но я попал в такую минуту. В сенях в кухне мне встретился Т-вский, из дворян, твердый
и великодушный молодой человек, без большого образования
и любивший ужасно Б. Его из
всех других различали каторжные
и даже отчасти любили. Он был храбр, мужествен
и силен,
и это как-то выказывалось в
каждом жесте его.
Арестанты, которые стояли без фуражек, кажется, еще с того самого времени, как послали за майором, теперь
все выпрямились, подправились;
каждый из них переступил с ноги на ногу, а затем
все так
и замерли на месте, ожидая первого слова, или, лучше сказать, первого крика высшего начальства.