Неточные совпадения
— Марью А-лекс-анд-ровну! представьте себе! а я именно по-ла-гал, что вы-то и есть (как ее) — ну да! Анна Васильевна… C'est delicieux! [это восхитительно (франц.)] Значит, я
не туда заехал. А я думал, мой друг, что
ты именно ве-зешь меня к этой Анне Матвеевне. C'est charmant! [это очаровательно (франц.)] Впрочем, это со мной часто случается… Я часто
не туда заезжаю. Я вообще доволен, всегда доволен, что б ни случилось. Так вы
не Настасья Ва-сильевна? Это инте-ресно…
— Вывалил! Вывалил! Кучер вывалил! — восклицает князь с необыкновенным одушевлением. — Я уже думал, что наступает светопреставление или что-нибудь в этом роде, и так, признаюсь, испугался, что — прости меня, угодник! — небо с овчинку показалось!
Не ожидал,
не ожи-дал! совсем
не о-жи-дал! И во всем этом мой кучер Фе-о-фил виноват! Я уж на
тебя во всем надеюсь, мой друг: распорядись и разыщи хорошенько. Я у-ве-рен, что он на жизнь мою по-ку-шался.
— Представь себе, мой друг! а я
тебя все принимал за вице-губернатора, да и думаю: что это у него как будто бы вдруг стало совсем другое ли-цо?.. У того, знаешь, было лицо такое о-са-нистое, умное. Не-о-бык-новенно умный был человек и все стихи со-чи-нял на разные случаи. Немного, этак сбоку, на бубнового короля был похож…
— Ну да! пожалуй, в другой раз. Это, может быть, и
не так интересно слушать. Я теперь соображаю… Но все-таки это чрезвычайно любопытная болезнь. Есть разные эпизоды… Напомни мне, мой друг, я
тебе ужо вечером расскажу один случай в под-роб-ности…
— Вот и я! — кричит князь, входя в комнату. — Удивительно, cher ami, [дорогой друг (франц.)] сколько у меня сегодня разных идей. А другой раз, может быть,
ты и
не поверишь тому, как будто их совсем
не бывает. Так и сижу целый день.
— Я и сам, мой друг, этому же приписываю и нахожу этот случай даже по-лез-ным; так что я решился простить моего Фео-фи-ла. Знаешь что? мне кажется, он
не покушался на мою жизнь;
ты думаешь? Притом же он и без того был недавно наказан, когда ему бороду сбрили.
— Странно!
Ты прежде
не извиняла его так… охотно. Напротив, всегда на него нападала, когда я заговорю об нем.
Я
не запираюсь, Зина: я желала
тебя видеть за Мозгляковым.
Здешние ослы удивляются, что
тебе двадцать три года и
ты не замужем, и сочиняют об этом истории.
Но, клянусь
тебе, я никогда
не имела настоящей к нему симпатии.
И если бы бог послал, хоть теперь, что-нибудь лучше — о! как хорошо тогда, что
ты еще
не дала ему слова!
ты ведь сегодня ничего
не сказала ему наверное, Зина?
— Кривляться, Зина, кривляться! и
ты могла сказать такое слово матери? Но что я!
Ты давно уже
не веришь своей матери!
Ты давно уже считаешь меня своим врагом, а
не матерью.
— Но
ты оскорбляешь меня, дитя мое!
Ты не веришь, что я готова решительно на все, чтоб устроить судьбу твою!
— Я ни слова
не говорила об этом, но к слову скажу, что если б случилось
тебе выйти за князя, то это было бы счастьем твоим, а
не безумием…
Ни одна мать
не вынесла бы того, что я выношу от
тебя ежедневно!
— А теперь торжественно прошу
тебя, дитя мое, чтоб
ты позволила мне один только раз нарушить это обещание, которое я никогда до сих пор
не нарушала.
Вместе с этим даю
тебе торжественное слово мое — слово несчастной матери, обожающей свою дочь, что никогда, ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах, даже если б шло о спасении жизни моей, я уже
не буду более говорить об этом.
К тому, что я хочу представить
тебе это же все дело совершенно с другой точки зрения, а
не с той, ошибочной, точки, с которой
ты привыкла смотреть на него.
Я отказала ему, но никакая власть
не может остановить
тебя.
Вы за что-то ссоритесь; он оказывается самым недостойным
тебя… мальчишкой (я никак
не могу назвать его человеком!) и грозит
тебе распространить по городу твои письма.
Я пересилила себя, я
не упала в обморок, — но какими ударами
ты поразила мое сердце, Зина.
Но с тех пор
ты терзаешься,
ты мучишься, дитя мое;
ты не можешь забыть его или, лучше сказать,
не его, — он всегда был недостоин
тебя, — а призрак своего прошедшего счастья.
Этот несчастный теперь на смертном одре; говорят, он в чахотке, а
ты, — ангел доброты! —
ты не хочешь при жизни его выходить замуж, чтоб
не растерзать его сердца, потому что он до сих пор еще мучится ревностию, хотя я уверена, что он никогда
не любил
тебя настоящим, возвышенным образом!
—
Ты не веришь мне, Зина!
Я
не осушала глаз эти два года, но скрывала от
тебя мои слезы, и, клянусь
тебе, я во многом изменилась сама в это время!
Я уверена, что
ты любишь
не его, этого неестественного мальчика, а золотые мечты свои, свое потерянное счастье, свои возвышенные идеалы.
Ты можешь даже ехать этой же весной за границу, в Италию, в Швейцарию, в Испанию, Зина, в Испанию, где Альгамбра, где Гвадалквивир, а
не здешняя скверная речонка с неприличным названием…
—
Не беспокойся об этом, мой ангел, я знаю, что я говорю. Но — позволь мне продолжать. Я уже сказала первое, теперь второе: я понимаю, дитя мое, с каким отвращением
ты отдала бы руку этому Мозглякову…
— И если б
ты знала, как я понимаю твое отвращение, друг мой! Ужасно поклясться перед алтарем божиим в любви к тому, кого
не можешь любить! Ужасно принадлежать тому, кого даже
не уважаешь! А он потребует твоей любви; он для того и женится, я это знаю по взглядам его на
тебя, когда
ты отвернешься. Каково ж притворяться! Я сама двадцать пять лет это испытываю. Твой отец погубил меня. Он, можно сказать, высосал всю мою молодость, и сколько раз
ты видела слезы мои!..
— Знаю,
ты всегдашняя его заступница. Ах, Зина! У меня все сердце замирало, когда я, из расчета, желала твоего брака с Мозгляковым. А с князем
тебе притворяться нечего. Само собою разумеется, что
ты не можешь его любить… любовью, да и он сам
не способен потребовать такой любви…
Князь проживет год, много два, и, по-моему, лучше уж быть молодой вдовой, чем перезрелой девой,
не говоря уж о том, что
ты, по смерти его, — княгиня, свободна, богата, независима!
Наконец, если
ты, ангел доброты, жалеешь до сих пор этого мальчика, жалеешь до такой степени, что
не хочешь даже выйти замуж при его жизни (как я догадываюсь), то подумай, что, выйдя за князя,
ты заставишь его воскреснуть духом, обрадоваться!
Ты, как прекрасная звезда, осветишь закат его жизни;
ты, как зеленый плющ, обовьешся около его старости,
ты, а
не эта крапива, эта гнусная женщина, которая околдовала его и с жадностию сосет его соки!
Ты сама
не знаешь, что говоришь, Зина!
Ты говорила (я знаю это), что оно уже
не может любить.
Если
ты не веришь в любовь, то обрати свои чувства на другой, более возвышенный предмет, обрати искренно, как дитя, со всею верою и святостию, — и бог благословит
тебя.
Ты не можешь понять, как я, женщина светская, суетная, могу иметь сердце, чувства, правила?
Вообрази, пожалуй, что говорю
не я, а другой; закрой глаза, обернись в угол, представь, что
тебе говорит какой-нибудь невидимый голос…
— Он
не примет, но мать его примет, — отвечала торжествующая Марья Александровна, — она примет тихонько от него.
Ты продала же свои серьги, теткин подарок, и помогла ей полгода назад; я это знаю. Я знаю, что старуха стирает белье на людей, чтоб кормить своего несчастного сына.
Ты думаешь, что он
не примет твоей помощи, твоих денег, для этого путешествия?
Твоя мать
не будет учить
тебя неблагородному, Зина;
ты сделаешь это для спасения жизни его, и потому — все позволительно!
Если он выздоровеет, то
ты хоть и
не выйдешь за него, — все-таки он выздоровел, все-таки
ты спасла, воскресила его!
Наконец, если даже он и
не выздоровеет, то умрет счастливый, примиренный с собою, на руках твоих, потому что
ты сама можешь быть при нем в эти минуты, уверенный в любви твоей, прощенный
тобою, под сенью мирт, лимонов, под лазуревым, экзотическим небом!
И, во-первых, скажу
тебе, что вполне определенного плана, то есть во всех подробностях, у меня еще нет, Зиночка, да и
не может быть;
ты, как умная головка, поймешь — почему.
— Уверенность моя вовсе
не поэзия, как
ты давеча говорила, мой ангел; она основана на деле.
Только если
ты беспокоишься о подробностях и боишься, что они будут грязны, то предоставь все эти хлопоты мне; клянусь, что на
тебя не брызнет ни капельки грязи.
Я даже удивляюсь
тебе, Зиночка (но
ты не сердись на меня), — как это
ты, с твоей гордостью, их боишься?
— Ну, ну, душка,
не сердись! Я только к тому, что они сами каждый божий день пакости строят, а тут
ты всего-то какой-нибудь один разочек в жизни… да и что я, дура! Вовсе
не пакость! Какая тут пакость? Напротив, это даже преблагородно. Я решительно докажу
тебе это, Зиночка. Во-первых, повторяю, все оттого, с какой точки зрения смотреть…
— О, если только это
тебя беспокоит, мой ангел, — пожалуйста,
не беспокойся! прошу
тебя, умоляю
тебя!