Неточные совпадения
Повествуют, что она мигом, безо всяких объяснений, только что увидала его, задала ему две знатные
и звонкие пощечины
и три раза рванула его за вихор сверху вниз, затем, не прибавив ни
слова, направилась прямо в избу к двум мальчикам.
Григорий снес эту пощечину как преданный раб, не сгрубил ни
слова,
и когда провожал старую барыню до кареты, то, поклонившись ей в пояс, внушительно произнес, что ей «за сирот Бог заплатит».
Видя, что «Алешка Карамазов», когда заговорят «про это», быстро затыкает уши пальцами, они становились иногда подле него нарочно толпой
и, насильно отнимая руки от ушей его, кричали ему в оба уха скверности, а тот рвался, спускался на пол, ложился, закрывался,
и все это не говоря им ни
слова, не бранясь, молча перенося обиду.
Познакомился он сначала, по его собственным
словам, «со многими жидами, жидками, жидишками
и жиденятами», а кончил тем, что под конец даже не только у жидов, но «
и у евреев был принят».
Алеша не выказал на могилке матери никакой особенной чувствительности; он только выслушал важный
и резонный рассказ Григория о сооружении плиты, постоял понурившись
и ушел, не вымолвив ни
слова.
Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое
и жаждавших от него совета
и врачебного
слова, до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно
и даже какого рода мучение терзает его совесть,
и удивлял, смущал
и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил
слово.
— Это я непременно исполню! — вскричал Федор Павлович, ужасно обрадовавшись приглашению, — непременно.
И знаете, мы все дали
слово вести себя здесь порядочно… А вы, Петр Александрович, пожалуете?
И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал
и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к
слову привязался
и из горошинки сделал гору, — знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большого удовольствия, а тем самым доходит
и до вражды истинной…
— Тем самым
и Никитушка меня утешал, в одно
слово, как ты, говорил: «Неразумная ты, говорит, чего плачешь, сыночек наш наверно теперь у Господа Бога вместе с ангелами воспевает».
— О, как вы говорите, какие смелые
и высшие
слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете
и как будто пронзите. А между тем счастие, счастие — где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы были так добры, что допустили нас сегодня еще раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю,
и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… —
И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
Послушайте, вы целитель, вы знаток души человеческой; я, конечно, не смею претендовать на то, чтобы вы мне совершенно верили, но уверяю вас самым великим
словом, что я не из легкомыслия теперь говорю, что мысль эта о будущей загробной жизни до страдания волнует меня, до ужаса
и испуга…
Одним
словом, я работница за плату, я требую тотчас же платы, то есть похвалы себе
и платы за любовь любовью.
Федор Павлович, который сам дал
слово усесться на стуле
и замолчать, действительно некоторое время молчал, но с насмешливою улыбочкой следил за своим соседом Петром Александровичем
и видимо радовался его раздражительности.
— Недостойнейшая игра
слов для духовного лица! — не вытерпел
и прервал опять отец Паисий.
— Я читал эту книгу, на которую вы возражали, — обратился он к Ивану Федоровичу, —
и удивлен был
словами духовного лица, что «церковь есть царство не от мира сего».
— То есть в двух
словах, — упирая на каждое
слово, проговорил опять отец Паисий, — по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени
и цивилизации.
Слова эти
и тогда меня поразили, но теперь у вас, господа, они мне как-то вдруг припомнились…
— На дуэль! — завопил опять старикашка, задыхаясь
и брызгая с каждым
словом слюной. — А вы, Петр Александрович Миусов, знайте, сударь, что, может быть, во всем вашем роде нет
и не было выше
и честнее — слышите, честнее — женщины, как эта, по-вашему, тварь, как вы осмелились сейчас назвать ее! А вы, Дмитрий Федорович, на эту же «тварь» вашу невесту променяли, стало быть, сами присудили, что
и невеста ваша подошвы ее не стоит, вот какова эта тварь!
Запомни
слово мое отныне, ибо хотя
и буду еще беседовать с тобой, но не только дни, а
и часы мои сочтены.
Когда он вышел за ограду скита, чтобы поспеть в монастырь к началу обеда у игумена (конечно, чтобы только прислужить за столом), у него вдруг больно сжалось сердце,
и он остановился на месте: пред ним как бы снова прозвучали
слова старца, предрекавшего столь близкую кончину свою.
И впрямь, стало быть, ты это понимаешь, коли так с первого
слова брякнул, что понимаешь, — с злорадством проговорил Ракитин.
— Ах, Миша, ведь это, пожалуй, как есть все
и сбудется, до последнего даже
слова! — вскричал вдруг Алеша, не удержавшись
и весело усмехаясь.
В келье у преподобного отца Зосимы, увлекшись своею несчастною родственною распрей с сыном, он произнес несколько
слов совершенно некстати…
словом сказать, совершенно неприличных… о чем, как кажется (он взглянул на иеромонахов), вашему высокопреподобию уже
и известно.
Одним
словом, он надеется
и хочет вознаградить все потом, а теперь, испрашивая вашего благословения, просит вас забыть о случившемся…
Миусов умолк. Произнеся последние
слова своей тирады, он остался собою совершенно доволен, до того, что
и следов недавнего раздражения не осталось в душе его. Он вполне
и искренно любил опять человечество. Игумен, с важностью выслушав его, слегка наклонил голову
и произнес в ответ...
Ему вспомнились его же собственные
слова у старца: «Мне все так
и кажется, когда я вхожу куда-нибудь, что я подлее всех
и что меня все за шута принимают, — так вот давай же я
и в самом деле сыграю шута, потому что вы все до единого глупее
и подлее меня».
Сокровеннейшее ощущение его в этот миг можно было бы выразить такими
словами: «Ведь уж теперь себя не реабилитируешь, так давай-ка я им еще наплюю до бесстыдства: не стыжусь, дескать, вас, да
и только!» Кучеру он велел подождать, а сам скорыми шагами воротился в монастырь
и прямо к игумену.
Но глупый дьявол, который подхватил
и нес Федора Павловича на его собственных нервах куда-то все дальше
и дальше в позорную глубину, подсказал ему это бывшее обвинение, в котором Федор Павлович сам не понимал первого
слова.
И хотя он отлично знал, что с каждым будущим
словом все больше
и нелепее будет прибавлять к сказанному уже вздору еще такого же, — но уж сдержать себя не мог
и полетел как с горы.
Я уже упоминал в начале моего рассказа, как Григорий ненавидел Аделаиду Ивановну, первую супругу Федора Павловича
и мать первого сына его, Дмитрия Федоровича,
и как, наоборот, защищал вторую его супругу, кликушу, Софью Ивановну, против самого своего господина
и против всех, кому бы пришло на ум молвить о ней худое или легкомысленное
слово.
По наружности своей Григорий был человек холодный
и важный, не болтливый, выпускающий
слова веские, нелегкомысленные.
Войдя в избу, где собрался причт
и пришли гости
и, наконец, сам Федор Павлович, явившийся лично в качестве восприемника, он вдруг заявил, что ребенка «не надо бы крестить вовсе», — заявил не громко, в
словах не распространялся, еле выцеживал по словечку, а только тупо
и пристально смотрел при этом на священника.
Утверждали
и у нас иные из господ, что все это она делает лишь из гордости, но как-то это не вязалось: она
и говорить-то ни
слова не умела
и изредка только шевелила что-то языком
и мычала — какая уж тут гордость.
За плетнем в соседском саду, взмостясь на что-то, стоял, высунувшись по грудь, брат его Дмитрий Федорович
и изо всех сил делал ему руками знаки, звал его
и манил, видимо боясь не только крикнуть, но даже сказать вслух
слово, чтобы не услышали. Алеша тотчас подбежал к плетню.
Думала, бедняжка, что я завтра за ней приеду
и предложение сделаю (меня ведь, главное, за жениха ценили); а я с ней после того ни
слова, пять месяцев ни полслова.
А Агафья уже подозревала, мои тогдашние
слова запомнила, подкралась
и вовремя подсмотрела: ворвалась, бросилась на него сзади, обняла, ружье выстрелило вверх в потолок; никого не ранило; вбежали остальные, схватили его, отняли ружье, за руки держат…
Она вся вздрогнула, посмотрела пристально секунду, страшно побледнела, ну как скатерть,
и вдруг, тоже ни
слова не говоря, не с порывом, а мягко так, глубоко, тихо, склонилась вся
и прямо мне в ноги — лбом до земли, не по-институтски, по-русски!
— Постой, Дмитрий, тут есть одно главное
слово. Скажи мне: ведь ты жених, жених
и теперь?
Кроме одного, вправду, случая: на другой день после ее посещения прошмыгнула ко мне их горничная
и, ни
слова не говоря, пакет передала.
Заврался я что-то,
слова у меня все износились, точно наобум ставлю, но так, как я определил, так тому
и быть.
Ну, слова-то были
и гордые. Она вынудила у меня тогда великое обещание исправиться. Я дал обещание.
И вот…
Я же на этих трех тысячах, вот тебе великое
слово, покончу,
и не услышит он ничего обо мне более вовсе.
Но вот
и нельзя миновать, чтобы не сказать о нем хотя двух
слов,
и именно теперь.
— А коли я уж не христианин, то, значит, я
и не солгал мучителям, когда они спрашивали: «Христианин я или не христианин», ибо я уже был самим Богом совлечен моего христианства, по причине одного лишь замысла
и прежде чем даже
слово успел мое молвить мучителям.
А разве может Господь вседержитель неба
и земли произнести ложь, хотя бы в одном только каком-нибудь слове-с?
— Червонца стоит твое
слово, ослица,
и пришлю тебе его сегодня же, но в остальном ты все-таки врешь, врешь
и врешь; знай, дурак, что здесь мы все от легкомыслия лишь не веруем, потому что нам некогда: во-первых, дела одолели, а во-вторых, времени Бог мало дал, всего во дню определил только двадцать четыре часа, так что некогда
и выспаться, не только покаяться.
И без того уж знаю, что царствия небесного в полноте не достигну (ибо не двинулась же по
слову моему гора, значит, не очень-то вере моей там верят,
и не очень уж большая награда меня на том свете ждет), для чего же я еще сверх того
и безо всякой уже пользы кожу с себя дам содрать?
Ибо если бы даже кожу мою уже до половины содрали со спины, то
и тогда по
слову моему или крику не двинулась бы сия гора.
— Но я ее видел… Стало быть, она… Я узнаю сейчас, где она… Прощай, Алексей! Езопу теперь о деньгах ни
слова, а к Катерине Ивановне сейчас же
и непременно: «Кланяться велел, кланяться велел, кланяться! Именно кланяться
и раскланяться!» Опиши ей сцену.
— Я, кажется, все понял из давешних восклицаний
и кой из чего прежнего. Дмитрий, наверно, просил тебя сходить к ней
и передать, что он… ну… ну, одним
словом, «откланивается»?