Неточные совпадения
— Мне
сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда
не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
— О, как вы говорите, какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и как будто пронзите. А между тем счастие, счастие — где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы были так добры, что допустили нас
сегодня еще раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый раз
не договорила,
не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
— Видишь (и как ты это ясно выразил), видишь?
Сегодня, глядя на папашу и на братца Митеньку, о преступлении подумал? Стало быть,
не ошибаюсь же я?
Ничего я бы тут
не видел, если бы Дмитрия Федоровича, брата твоего, вдруг
сегодня не понял всего как есть, разом и вдруг, всего как он есть.
Спорные же порубки в лесу и эту ловлю рыбы (где все это — он и сам
не знал) он решил им уступить окончательно, раз навсегда,
сегодня же, тем более что все это очень немногого стоило, и все свои иски против монастыря прекратить.
— Алексей! — крикнул ему издали отец, завидев его, —
сегодня же переезжай ко мне совсем, и подушку и тюфяк тащи, и чтобы твоего духу здесь
не пахло.
а я и четверти бутылки
не выпил и
не Силен.
Не Силен, а силён, потому что решение навеки взял. Ты каламбур мне прости, ты многое мне
сегодня должен простить,
не то что каламбур.
Не беспокойся, я
не размазываю, я дело говорю и к делу вмиг приду.
Не стану жида из души тянуть. Постой, как это…
Не понимал я тогда ничего: я, брат, до самого сюда приезда, и даже до самых последних теперешних дней, и даже, может быть, до
сегодня,
не понимал ничего об этих всех наших с отцом денежных пререканиях.
— А когда они прибудут, твои три тысячи? Ты еще и несовершеннолетний вдобавок, а надо непременно, непременно, чтобы ты
сегодня уже ей откланялся, с деньгами или без денег, потому что я дальше тянуть
не могу, дело на такой точке стало. Завтра уже поздно, поздно. Я тебя к отцу пошлю.
— Нет,
сегодня она
не придет, есть приметы. Наверно
не придет! — крикнул вдруг Митя. — Так и Смердяков полагает. Отец теперь пьянствует, сидит за столом с братом Иваном. Сходи, Алексей, спроси у него эти три тысячи…
— Милый! Молодец! Он кофейку выпьет.
Не подогреть ли? Да нет, и теперь кипит. Кофе знатный, смердяковский. На кофе да на кулебяки Смердяков у меня артист, да на уху еще, правда. Когда-нибудь на уху приходи, заранее дай знать… Да постой, постой, ведь я тебе давеча совсем велел
сегодня же переселиться с тюфяком и подушками? Тюфяк-то притащил? хе-хе-хе!..
— Червонца стоит твое слово, ослица, и пришлю тебе его
сегодня же, но в остальном ты все-таки врешь, врешь и врешь; знай, дурак, что здесь мы все от легкомыслия лишь
не веруем, потому что нам некогда: во-первых, дела одолели, а во-вторых, времени Бог мало дал, всего во дню определил только двадцать четыре часа, так что некогда и выспаться,
не только покаяться.
— А убирайтесь вы, иезуиты, вон, — крикнул он на слуг. — Пошел, Смердяков.
Сегодня обещанный червонец пришлю, а ты пошел.
Не плачь, Григорий, ступай к Марфе, она утешит, спать уложит.
Не дают, канальи, после обеда в тишине посидеть, — досадливо отрезал он вдруг, когда тотчас же по приказу его удалились слуги. — Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет, это ты ему столь любопытен, чем ты его так заласкал? — прибавил он Ивану Федоровичу.
—
Не имеют ли нужды в тебе? Обещал ли кому вчера на
сегодня быти?
— Кофе холодный, — крикнул он резко, —
не потчую. Я, брат, сам
сегодня на одной постной ухе сижу и никого
не приглашаю. Зачем пожаловал?
— Ему очень худо, он, может быть,
сегодня умрет, — ответил Алеша, но отец даже и
не расслышал, да и вопрос свой тотчас забыл.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел
сегодня было засадить, да и теперь еще
не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время
не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
— Засади я его, подлеца, она услышит, что я его засадил, и тотчас к нему побежит. А услышит если
сегодня, что тот меня до полусмерти, слабого старика, избил, так, пожалуй, бросит его, да ко мне придет навестить… Вот ведь мы какими характерами одарены — только чтобы насупротив делать. Я ее насквозь знаю! А что, коньячку
не выпьешь? Возьми-ка кофейку холодненького, да я тебе и прилью четверть рюмочки, хорошо это, брат, для вкуса.
— Милый голубчик мама, это ужасно неостроумно с вашей стороны. А если хотите поправиться и сказать сейчас что-нибудь очень умное, то скажите, милая мама, милостивому государю вошедшему Алексею Федоровичу, что он уже тем одним доказал, что
не обладает остроумием, что решился прийти к нам
сегодня после вчерашнего и несмотря на то, что над ним все смеются.
— Но вы
не можете же меня считать за девочку, за маленькую-маленькую девочку, после моего письма с такою глупою шуткой! Я прошу у вас прощения за глупую шутку, но письмо вы непременно мне принесите, если уж его нет у вас в самом деле, —
сегодня же принесите, непременно, непременно!
—
Сегодня никак нельзя, потому что я уйду в монастырь и
не приду к вам дня два, три, четыре может быть, потому что старец Зосима…
Что он подумал обо мне вчера —
не знаю, знаю только одно, что, повторись то же самое
сегодня, сейчас, и я высказала бы такие же чувства, какие вчера, — такие же чувства, такие же слова и такие же движения.
Вы
не можете себе представить, как я была вчера и
сегодня утром несчастна, недоумевая, как я напишу им это ужасное письмо… потому что в письме этого никак, ни за что
не передашь…
— Да уж и попало-с,
не в голову, так в грудь-с, повыше сердца-с,
сегодня удар камнем, синяк-с, пришел, плачет, охает, а вот и заболел.
План его состоял в том, чтобы захватить брата Дмитрия нечаянно, а именно: перелезть, как вчера, через тот плетень, войти в сад и засесть в ту беседку «Если же его там нет, — думал Алеша, — то,
не сказавшись ни Фоме, ни хозяйкам, притаиться и ждать в беседке хотя бы до вечера. Если он по-прежнему караулит приход Грушеньки, то очень может быть, что и придет в беседку…» Алеша, впрочем,
не рассуждал слишком много о подробностях плана, но он решил его исполнить, хотя бы пришлось и в монастырь
не попасть
сегодня…
Не видал
сегодня Дмитрия?
— Утром? Я
не говорил, что утром… А впрочем, может, и утром. Веришь ли, я ведь здесь обедал
сегодня, единственно чтобы
не обедать со стариком, до того он мне стал противен. Я от него от одного давно бы уехал. А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас с тобой еще бог знает сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!
Я
не знаю, кто ты, и знать
не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который
сегодня целовал твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это?
— Похоже на то, до того опротивел, и хоть
сегодня я в последний раз войду за этот скверный порог, а все-таки противно…» Но нет, и это
не то.
А касательно того, что Григорий Васильевич их услышит и
не пустит, так они как раз
сегодня со вчерашнего расхворались, а Марфа Игнатьевна их завтра лечить намереваются.
— Поспеешь завтра,
не то послезавтра, а
сегодня сверни в Чермашню.
— Того я вчера лишь видел, а
сегодня никак
не мог найти, — сказал Алеша.
Только что я это проговорил, так все трое они и закричали: «Помилуйте, — говорит мой противник, рассердился даже, — если вы
не хотели драться, к чему же беспокоили?» — «Вчера, — говорю ему, — еще глуп был, а
сегодня поумнел», — весело так ему отвечаю.
«Любезнейшие мои, — говорю я, — друзья и товарищи,
не беспокойтесь, чтоб я в отставку подал, потому что это я уже и сделал, я уже подал,
сегодня же в канцелярии, утром, и когда получу отставку, тогда тотчас же в монастырь пойду, для того и в отставку подаю».
— Почему так
сегодня Митеньки боишься? — осведомился Ракитин, — кажется, с ним
не пуглива, по твоей дудке пляшет.
— Господи, экие всё вещи
сегодня сбываются, право, — залепетала она опять. — И чего я тебе так рада, Алеша, сама
не знаю. Вот спроси, а я
не знаю.
Потому я, может быть,
сегодня туда с собой нож возьму, я еще того
не решила…
А если
не поняли, то
сегодня же в воду, вот!»
«Непременно, непременно
сегодня к вечеру надо вернуться, — повторял он, трясясь в телеге, — а этого Лягавого, пожалуй, и сюда притащить… для совершения этого акта…» — так, замирая душою, мечтал Митя, но увы, мечтаниям его слишком
не суждено было совершиться по его «плану».
«Конечно, надо будить: мое дело слишком важное, я так спешил, я спешу
сегодня же воротиться», — затревожился Митя; но батюшка и сторож стояли молча,
не высказывая своего мнения.
—
Сегодня же порешу!» И если бы только
не беспрерывная мысль о Грушеньке и о том,
не случилось ли с ней чего, то он стал бы, может быть, опять совсем весел.
Она тогда ожидала своей «эстафеты» и очень рада была, что Митя ни вчера, ни
сегодня не приходил, надеялась, что авось Бог даст
не придет до ее отъезда, а он вдруг и нагрянул.
— Ждала, ждала! Ведь я
не могла даже и думать, что вы ко мне придете, согласитесь сами, и, однако, я вас ждала, подивитесь моему инстинкту, Дмитрий Федорович, я все утро была уверена, что вы
сегодня придете.
Давеча Феня, тотчас по уходе его, бросилась к старшему дворнику Назару Ивановичу и «Христом-Богом» начала молить его, чтоб он «
не впускал уж больше капитана ни
сегодня, ни завтра».
—
Сегодня, в пять часов пополудни, господин Карамазов занял у меня, по-товарищески, десять рублей, и я положительно знаю, что у него денег
не было, а
сегодня же в девять часов он вошел ко мне, неся в руках на виду пачку сторублевых бумажек, примерно в две или даже в три тысячи рублей.
Николай же Парфенович Нелюдов даже еще за три дня рассчитывал прибыть в этот вечер к Михаилу Макаровичу, так сказать, нечаянно, чтобы вдруг и коварно поразить его старшую девицу Ольгу Михайловну тем, что ему известен ее секрет, что он знает, что
сегодня день ее рождения и что она нарочно пожелала скрыть его от нашего общества, с тем чтобы
не созывать город на танцы.
— Боже сохрани, я ведь понимаю же. Но Перезвоном его
не утешишь, — вздохнул Смуров. — Знаешь что: отец этот, капитан, мочалка-то, говорил нам, что
сегодня щеночка ему принесет, настоящего меделянского, с черным носом; он думает, что этим утешит Илюшу, только вряд ли?
— То-то; Феня, Феня, кофею! — крикнула Грушенька. — Он у меня уж давно кипит, тебя ждет, да пирожков принеси, да чтобы горячих. Нет, постой, Алеша, у меня с этими пирогами
сегодня гром вышел. Понесла я их к нему в острог, а он, веришь ли, назад мне их бросил, так и
не ел. Один пирог так совсем на пол кинул и растоптал. Я и сказала: «Сторожу оставлю; коли
не съешь до вечера, значит, тебя злость ехидная кормит!» — с тем и ушла. Опять ведь поссорились, веришь тому. Что ни приду, так и поссоримся.
— Эх, всякий нужен, Максимушка, и по чему узнать, кто кого нужней. Хоть бы и
не было этого поляка вовсе, Алеша, тоже ведь разболеться
сегодня вздумал. Была и у него. Так вот нарочно же и ему пошлю пирогов, я
не посылала, а Митя обвинил, что посылаю, так вот нарочно же теперь пошлю, нарочно! Ах, вот и Феня с письмом! Ну, так и есть, опять от поляков, опять денег просят!
— Это к нему Ракитин почему-то повадился ходить, — улыбнулся Алеша, — впрочем… это
не от Ракитина. Я у него вчера
не был,
сегодня буду.