Неточные совпадения
Случилось так, что
и генеральша скоро после того умерла, но выговорив, однако, в завещании обоим малюткам по тысяче рублей
каждому «на их обучение,
и чтобы
все эти деньги были на них истрачены непременно, но с тем, чтобы хватило вплоть до совершеннолетия, потому что слишком довольно
и такой подачки для этаких детей, а если кому угодно, то пусть сам раскошеливается»,
и проч.,
и проч.
— На дуэль! — завопил опять старикашка, задыхаясь
и брызгая с
каждым словом слюной. — А вы, Петр Александрович Миусов, знайте, сударь, что, может быть, во
всем вашем роде нет
и не было выше
и честнее — слышите, честнее — женщины, как эта, по-вашему, тварь, как вы осмелились сейчас назвать ее! А вы, Дмитрий Федорович, на эту же «тварь» вашу невесту променяли, стало быть, сами присудили, что
и невеста ваша подошвы ее не стоит, вот какова эта тварь!
И хотя он отлично знал, что с
каждым будущим словом
все больше
и нелепее будет прибавлять к сказанному уже вздору еще такого же, — но уж сдержать себя не мог
и полетел как с горы.
В келье находились послушник Порфирий
и иеромонах отец Паисий,
весь день
каждый час заходивший узнать о здоровии отца Зосимы, которому, как со страхом узнал Алеша, становилось
все хуже
и хуже.
Ибо знайте, милые, что
каждый единый из нас виновен за
всех и за
вся на земле несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично
каждый за
всех людей
и за всякого человека на сей земле.
Тогда
каждый из вас будет в силах
весь мир любовию приобрести
и слезами своими мировые грехи омыть…
Ел он, как говорили (да оно
и правда было),
всего лишь по два фунта хлеба в три дня, не более; приносил ему их
каждые три дня живший тут же на пасеке пасечник, но даже
и с этим прислуживавшим ему пасечником отец Ферапонт тоже редко когда молвил слово.
Все три окна,
каждое в четыре мелкие, зеленые, заплесневшие стекла, были очень тусклы
и наглухо заперты, так что в комнате было довольно душно
и не так светло.
Восклицая это, госпожа Хохлакова имела вид серьезно испуганный: «Это уж серьезно, серьезно!» — прибавляла она к
каждому слову, как будто
все, что случалось с ней прежде, было несерьезно. Алеша выслушал ее с горестью; начал было излагать ей
и свои приключения, но она его с первых же слов прервала: ей было некогда, она просила посидеть у Lise
и у Lise подождать ее.
Дорогие там лежат покойники,
каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу
и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю
и буду целовать эти камни
и плакать над ними, — в то же время убежденный
всем сердцем моим, что
все это давно уже кладбище,
и никак не более.
Я знаю наверно, есть такие секущие, которые разгорячаются с
каждым ударом до сладострастия, до буквального сладострастия, с
каждым последующим ударом
все больше
и больше,
все прогрессивнее.
Великий пророк твой в видении
и в иносказании говорит, что видел
всех участников первого воскресения
и что было их из
каждого колена по двенадцати тысяч.
Но странное дело, на него напала вдруг тоска нестерпимая
и, главное, с
каждым шагом, по мере приближения к дому,
все более
и более нараставшая.
И до того с
каждым днем
и с
каждым часом
все дальше серчают оба-с, что думаю иной час от страху сам жизни себя лишить-с.
И как это мы жили, сердились
и ничего не знали тогда?» Так он вставал со сна,
каждый день
все больше
и больше умиляясь
и радуясь
и весь трепеща любовью.
Поведал он мне, что лес любит, птичек лесных; был он птицелов,
каждый их свист понимал,
каждую птичку приманить умел; лучше того как в лесу ничего я, говорит, не знаю, да
и все хорошо.
— «Да неужто, — спрашивает юноша, —
и у них Христос?» — «Как же может быть иначе, — говорю ему, — ибо для
всех слово,
все создание
и вся тварь,
каждый листик устремляется к слову, Богу славу поет, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие.
Все мне вдруг снова представилось, точно вновь повторилось: стоит он предо мною, а я бью его с размаху прямо в лицо, а он держит руки по швам, голову прямо, глаза выпучил как во фронте, вздрагивает с
каждым ударом
и даже руки поднять, чтобы заслониться, не смеет —
и это человек до того доведен,
и это человек бьет человека!
— «Рай, говорит, в
каждом из нас затаен, вот он теперь
и во мне кроется,
и, захочу, завтра же настанет он для меня в самом деле
и уже на
всю мою жизнь».
Все будет для
каждого мало,
и все будут роптать, завидовать
и истреблять друг друга.
Ушел он тогда от меня как бы
и впрямь решившись. Но
все же более двух недель потом ко мне ходил,
каждый вечер сряду,
все приготовлялся,
все не мог решиться. Измучил он мое сердце. То приходит тверд
и говорит с умилением...
Запомни еще: на
каждый день
и когда лишь можешь, тверди про себя: «Господи, помилуй
всех днесь пред тобою представших».
Любите
все создание Божие,
и целое
и каждую песчинку.
Сия добрая, но бесхарактерная женщина, которая сама не могла быть допущена в скит, чуть лишь проснулась
и узнала о преставившемся, вдруг прониклась столь стремительным любопытством, что немедленно отрядила вместо себя в скит Ракитина, с тем чтобы тот
все наблюдал
и немедленно доносил ей письменно, примерно в
каждые полчаса, о
всем, что произойдет.
Ракитина же считала она за самого благочестивого
и верующего молодого человека — до того он умел со
всеми обойтись
и каждому представиться сообразно с желанием того, если только усматривал в сем малейшую для себя выгоду.
И вот вскорости после полудня началось нечто, сначала принимаемое входившими
и выходившими лишь молча
и про себя
и даже с видимою боязнью
каждого сообщить кому-либо начинающуюся мысль свою, но к трем часам пополудни обнаружившееся уже столь ясно
и неопровержимо, что известие о сем мигом облетело
весь скит
и всех богомольцев — посетителей скита, тотчас же проникло
и в монастырь
и повергло в удивление
всех монастырских, а наконец, чрез самый малый срок, достигло
и города
и взволновало в нем
всех,
и верующих
и неверующих.
Те давно уже вымолвили сие безнадежное слово,
и хуже
всего было то, что с
каждою почти минутой обнаруживалось
и возрастало при этом слове некое торжество.
Митя припоминал потом сам, что ум его был в ту минуту ясен необыкновенно
и соображал
все до последней подробности, схватывал
каждую черточку.
А Феня хоть
и дико смотрела на окровавленные руки его, но тоже с удивительною готовностью
и поспешностью принялась отвечать ему на
каждый вопрос, даже как бы спеша выложить ему
всю «правду правдинскую».
Хотя край наш
и обеднел, помещики разъехались, торговля затихла, а бакалея процветала по-прежнему
и даже
все лучше
и лучше с
каждым годом: на эти предметы не переводились покупатели.
— Семьсот, семьсот, а не пятьсот, сейчас, сию минуту в руки! — надбавил Митя, почувствовав нечто нехорошее. — Чего ты, пан? Не веришь? Не
все же три тысячи дать тебе сразу. Я дам, а ты
и воротишься к ней завтра же… Да теперь
и нет у меня
всех трех тысяч, у меня в городе дома лежат, — лепетал Митя, труся
и падая духом с
каждым своим словом, — ей-богу, лежат, спрятаны…
— Нет,
и я,
и я пойду смотреть, — воскликнул Калганов, самым наивным образом отвергая предложение Грушеньки посидеть с ним.
И все направились смотреть. Максимов действительно свой танец протанцевал, но, кроме Мити, почти ни в ком не произвел особенного восхищения.
Весь танец состоял в каких-то подпрыгиваниях с вывертыванием в стороны ног, подошвами кверху,
и с
каждым прыжком Максимов ударял ладонью по подошве. Калганову совсем не понравилось, а Митя даже облобызал танцора.
Голову Григория обмыли водой с уксусом,
и от воды он совсем уже опамятовался
и тотчас спросил: «Убит аль нет барин?» Обе женщины
и Фома пошли тогда к барину
и, войдя в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но
и дверь из дома в сад стояла настежь отпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера
каждую ночь вот уже
всю неделю
и даже Григорию ни под каким видом не позволял стучать к себе.
Митя точно
и пространно изложил им
все, что касалось знаков, изобретенных Федором Павловичем для Смердякова, рассказал, что именно означал
каждый стук в окно, простучал даже эти знаки по столу
и на вопрос Николая Парфеновича: что, стало быть,
и он, Митя, когда стучал старику в окно, то простучал именно тот знак, который означал: «Грушенька пришла», — ответил с точностью, что именно точно так
и простучал, что, дескать, «Грушенька пришла».
— Вы обо
всем нас можете спрашивать, — с холодным
и строгим видом ответил прокурор, — обо
всем, что касается фактической стороны дела, а мы, повторяю это, даже обязаны удовлетворять вас на
каждый вопрос. Мы нашли слугу Смердякова, о котором вы спрашиваете, лежащим без памяти на своей постеле в чрезвычайно сильном, может быть, в десятый раз сряду повторявшемся припадке падучей болезни. Медик, бывший с нами, освидетельствовав больного, сказал даже нам, что он не доживет, может быть,
и до утра.
Слушайте: я ношу деньги целый месяц на себе, завтра же я могу решиться их отдать,
и я уже не подлец, но решиться-то я не могу, вот что, хотя
и каждый день решаюсь, хотя
и каждый день толкаю себя: «Решись, решись, подлец»,
и вот
весь месяц не могу решиться, вот что!
Видите, тут
все этот старик, покойник, он
все Аграфену Александровну смущал, а я ревновал, думал тогда, что она колеблется между мною
и им; вот
и думаю
каждый день: что, если вдруг с ее стороны решение, что, если она устанет меня мучить
и вдруг скажет мне: «Тебя люблю, а не его, увози меня на край света».
Все время, пока я носил эти полторы тысячи, зашитые на груди, я
каждый день
и каждый час говорил себе: «Ты вор, ты вор!» Да я оттого
и свирепствовал в этот месяц, оттого
и дрался в трактире, оттого
и отца избил, что чувствовал себя вором!
Каждый день моей жизни я, бия себя в грудь, обещал исправиться
и каждый день творил
все те же пакости.
С тех пор, с самой его смерти, она посвятила
всю себя воспитанию этого своего нещечка мальчика Коли,
и хоть любила его
все четырнадцать лет без памяти, но уж, конечно, перенесла с ним несравненно больше страданий, чем выжила радостей, трепеща
и умирая от страха чуть не
каждый день, что он заболеет, простудится, нашалит, полезет на стул
и свалится,
и проч.,
и проч.
Он несколько раз уже переходил чрез сени, отворял дверь к докторше
и озабоченно оглядывал «пузырей», которые, по его приказанию, сидели за книжкой,
и каждый раз, как он отворял дверь, молча улыбались ему во
весь рот, ожидая, что вот он войдет
и сделает что-нибудь прекрасное
и забавное.
— При-го-товь-тесь ко
всему, — отчеканил, ударяя по
каждому слогу, доктор
и, склонив взор, сам приготовился было шагнуть за порог к карете.
И уверил меня, уверил;
все ко мне ходит,
каждый день: поддается, говорит.
— Ведь вам тогда после родителя вашего на
каждого из трех братцев без малого по сорока тысяч могло прийтись, а может,
и того больше-с, а женись тогда Федор Павлович на этой самой госпоже-с, Аграфене Александровне, так уж та
весь бы капитал тотчас же после венца на себя перевела, ибо они очень не глупые-с, так что вам
всем троим братцам
и двух рублей не досталось бы после родителя.
Замечательно еще
и то, что он, чувствуя, что ненавидит Митю с
каждым днем
все больше
и больше, понимал в то же время, что не за «возвраты» к нему Кати ненавидел его, а именно за то, что он убил отца!
— «Отец святой, это не утешение! — восклицает отчаянный, — я был бы, напротив, в восторге
всю жизнь
каждый день оставаться с носом, только бы он был у меня на надлежащем месте!» — «Сын мой, — вздыхает патер, —
всех благ нельзя требовать разом,
и это уже ропот на Провидение, которое даже
и тут не забыло вас; ибо если вы вопиете, как возопили сейчас, что с радостью готовы бы
всю жизнь оставаться с носом, то
и тут уже косвенно исполнено желание ваше: ибо, потеряв нос, вы тем самым
все же как бы остались с носом…»
Надо прибавить, что он говорил по-русски много
и охотно, но как-то у него
каждая фраза выходила на немецкий манер, что, впрочем, никогда не смущало его, ибо он
всю жизнь имел слабость считать свою русскую речь за образцовую, «за лучшую, чем даже у русских»,
и даже очень любил прибегать к русским пословицам, уверяя
каждый раз, что русские пословицы лучшие
и выразительнейшие изо
всех пословиц в мире.
Он
все мне открывал,
все, он приходил ко мне
и говорил со мной
каждый день как с единственным другом своим.
Мне, например,
и еще двум лицам в этой зале совершенно случайно стал известен, еще неделю назад, один факт, именно, что Иван Федорович Карамазов посылал в губернский город для размена два пятипроцентные билета по пяти тысяч
каждый,
всего, стало быть, на десять тысяч.
Обвинению понравился собственный роман: человек с слабою волей, решившийся взять три тысячи, столь позорно ему предложенные невестой его, не мог, дескать, отделить половину
и зашить ее в ладонку, напротив, если б
и зашил, то расшивал бы
каждые два дня
и отколупывал бы по сотне
и таким образом извел бы
все в один месяц.