Неточные совпадения
Вообще говоря, если осмелюсь выразить и
мое мнение в таком щекотливом
деле, все
эти наши господа таланты средней руки, принимаемые, по обыкновению, при жизни их чуть
не за гениев, —
не только исчезают чуть
не бесследно и как-то вдруг из памяти людей, когда умирают, но случается, что даже и при жизни их, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее то, при котором они действовали, — забываются и пренебрегаются всеми непостижимо скоро.
— Нет,
не басню Крылова хочу я прочесть, а
мою басню, собственную,
мое сочинение! Поверьте же, сударыня, без обиды себе, что я
не до такой степени уже необразован и развращен, чтобы
не понимать, что Россия обладает великим баснописцем Крыловым, которому министром просвещения воздвигнут памятник в Летнем саду, для игры в детском возрасте. Вы вот спрашиваете, сударыня: «Почему?» Ответ на
дне этой басни, огненными литерами!
А теперь, описав наше загадочное положение в продолжение
этих восьми
дней, когда мы еще ничего
не знали, приступлю к описанию последующих событий
моей хроники и уже, так сказать, с знанием
дела, в том виде, как всё
это открылось и объяснилось теперь. Начну именно с восьмого
дня после того воскресенья, то есть с понедельника вечером, потому что, в сущности, с
этого вечера и началась «новая история».
—
Не шутили! В Америке я лежал три месяца на соломе, рядом с одним… несчастным, и узнал от него, что в то же самое время, когда вы насаждали в
моем сердце бога и родину, — в то же самое время, даже, может быть, в те же самые
дни, вы отравили сердце
этого несчастного,
этого маньяка, Кириллова, ядом… Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления… Подите взгляните на него теперь,
это ваше создание… Впрочем, вы видели.
— Я ведь
не сказал же вам, что я
не верую вовсе! — вскричал он наконец, — я только лишь знать даю, что я несчастная, скучная книга и более ничего покамест, покамест… Но погибай
мое имя!
Дело в вас, а
не во мне… Я человек без таланта и могу только отдать свою кровь и ничего больше, как всякий человек без таланта. Погибай же и
моя кровь! Я об вас говорю, я вас два года здесь ожидал… Я для вас теперь полчаса пляшу нагишом. Вы, вы одни могли бы поднять
это знамя!..
— Чтобы по приказанию, то
этого не было-с ничьего, а я единственно человеколюбие ваше знамши, всему свету известное. Наши доходишки, сами знаете, либо сена клок, либо вилы в бок. Я вон в пятницу натрескался пирога, как Мартын
мыла, да с тех пор
день не ел, другой погодил, а на третий опять
не ел. Воды в реке сколько хошь, в брюхе карасей развел… Так вот
не будет ли вашей милости от щедрот; а у меня тут как раз неподалеку кума поджидает, только к ней без рублей
не являйся.
— Я-с. Еще со вчерашнего
дня, и всё, что мог, чтобы сделать честь… Марья же Тимофеевна на
этот счет, сами знаете, равнодушна. А главное, от ваших щедрот, ваше собственное, так как вы здесь хозяин, а
не я, а я, так сказать, в виде только вашего приказчика, ибо все-таки, все-таки, Николай Всеволодович, все-таки духом я независим!
Не отнимите же вы
это последнее достояние
мое! — докончил он умилительно.
— Виновата я, должно быть, пред нимв чем-нибудь очень большом, — прибавила она вдруг как бы про себя, — вот
не знаю только, в чем виновата, вся в
этом беда
моя ввек. Всегда-то, всегда, все
эти пять лет, я боялась
день и ночь, что пред ним в чем-то я виновата. Молюсь я, бывало, молюсь и всё думаю про вину
мою великую пред ним. Ан вот и вышло, что правда была.
— О нет, совсем уж
не привидение!
Это просто был Федька Каторжный, разбойник, бежавший из каторги. Но
дело не в том; как вы думаете, что я сделал? Я отдал ему все
мои деньги из портмоне, и он теперь совершенно уверен, что я ему выдал задаток!
— То есть, видишь ли, она хочет назначить тебе
день и место для взаимного объяснения; остатки вашего сентиментальничанья. Ты с нею двадцать лет кокетничал и приучил ее к самым смешным приемам. Но
не беспокойся, теперь уж совсем
не то; она сама поминутно говорит, что теперь только начала «презирать». Я ей прямо растолковал, что вся
эта ваша дружба есть одно только взаимное излияние
помой. Она мне много, брат, рассказала; фу, какую лакейскую должность исполнял ты всё время. Даже я краснел за тебя.
Мне
не стать, да и
не сумею я, рассказывать об иных вещах. Об административных ошибках рассуждать тоже
не мое дело, да и всю
эту административную сторону я устраняю совсем. Начав хронику, я задался другими задачами. Кроме того, многое обнаружится назначенным теперь в нашу губернию следствием, стоит только немножко подождать. Однако все-таки нельзя миновать иных разъяснений.
Ну, там в девятой, десятой,
это всё про любовь,
не мое дело; эффектно, однако; за письмом Игренева чуть
не занюнил, хотя вы его так тонко выставили…
Считаю, что
дела мои в
этом смысле покончены, и никому
не обязан отчетом.
«
Этот неуч, — в раздумье оглядывал его искоса Кармазинов, доедая последний кусочек и выпивая последний глоточек, —
этот неуч, вероятно, понял сейчас всю колкость
моей фразы… да и рукопись, конечно, прочитал с жадностию, а только лжет из видов. Но может быть и то, что
не лжет, а совершенно искренно глуп. Гениального человека я люблю несколько глупым. Уж
не гений ли он какой у них в самом
деле, черт его, впрочем, дери».
— Ю-но-шеству! — как бы вздрогнул Лембке, хотя, бьюсь об заклад, еще мало понимал, о чем идет
дело и даже, может быть, с кем говорит. — Я, милостивый государь
мой,
этого не допущу-с, — рассердился он вдруг ужасно. — Я юношества
не допускаю.
Это всё прокламации.
Это наскок на общество, милостивый государь, морской наскок, флибустьерство… О чем изволите просить?
—
Мое мнение, — поторопился я, — во всем согласно с мнением Юлии Михайловны. Заговор слишком явный. Я принес вам
эти ленты, Юлия Михайловна. Состоится или
не состоится бал, —
это, конечно,
не мое дело, потому что
не моя власть; но роль
моя как распорядителя кончена. Простите
мою горячность, но я
не могу действовать в ущерб здравому смыслу и убеждению.
— Но помилуйте, если он человек без предрассудков! Знаете, Лизавета Николаевна,
это всё
не мое дело; я совершенно тут в стороне, и вы
это сами знаете; но я ведь вам все-таки желаю добра… Если
не удалась наша «ладья», если оказалось, что
это всего только старый, гнилой баркас, годный на слом…
Я ухожу —
не из страху
этой опасности и
не из чувствительности к Шатову, с которым вовсе
не хочу целоваться, а единственно потому, что всё
это дело, с начала и до конца, буквально противоречит
моей программе.