Неточные совпадения
— Не
будучи Бисмарком, я способна, однако же, рассмотреть фальшь и глупость, где встречу. Лембке — это фальшь, а Прасковья — глупость. Редко я встречала более раскисшую женщину, и вдобавок
ноги распухли, и вдобавок добра. Что может
быть глупее глупого добряка?
А что суммы у него
есть, так это совершенно уж верно; полторы недели назад на босу
ногу ходил, а теперь, сам видел, сотни в руках.
Но как, однако ж, здесь ваши
ноги, Прасковья Ивановна, и справедливо ли приговорил вам швейцарский консилиум климат родины?.. как-с? примочки? это очень, должно
быть, полезно.
Должно
быть, она неосторожно как-нибудь повернулась и ступила на свою больную, короткую
ногу, — словом, она упала всем боком на кресло и, не
будь этих кресел, полетела бы на пол.
— Мама, мама, милая ма, вы не пугайтесь, если я в самом деле обе
ноги сломаю; со мной это так может случиться, сами же говорите, что я каждый день скачу верхом сломя голову. Маврикий Николаевич,
будете меня водить хромую? — захохотала она опять. — Если это случится, я никому не дам себя водить, кроме вас, смело рассчитывайте. Ну, положим, что я только одну
ногу сломаю… Ну
будьте же любезны, скажите, что почтете за счастье.
— Боже, да ведь он хотел сказать каламбур! — почти в ужасе воскликнула Лиза. — Маврикий Николаевич, не смейте никогда пускаться на этот путь! Но только до какой же степени вы эгоист! Я убеждена, к чести вашей, что вы сами на себя теперь клевещете; напротив; вы с утра до ночи
будете меня тогда уверять, что я стала без
ноги интереснее! Одно непоправимо — вы безмерно высоки ростом, а без
ноги я стану премаленькая, как же вы меня поведете под руку, мы
будем не пара!
— Хорошо, я больше не
буду, — промолвил Николай Всеволодович. Петр Степанович усмехнулся, стукнул по коленке шляпой, ступил с одной
ноги на другую и принял прежний вид.
Разве я не
буду целовать следов ваших
ног, когда вы уйдете?
— «В случае, если б она сломала
ногу», то
есть в случае верховой езды.
Он не ошибся. Николай Всеволодович уже снял
было с себя, левою рукой, теплый шарф, чтобы скрутить своему пленнику руки; но вдруг почему-то бросил его и оттолкнул от себя. Тот мигом вскочил на
ноги, обернулся, и короткий широкий сапожный нож, мгновенно откуда-то взявшийся, блеснул в его руке.
Фон Лембке
был обижен и снова пожаловался супруге; осмеяв его раздражительность, та колко заметила, что он сам, видно, не умеет стать на настоящую
ногу; по крайней мере с ней «этот мальчик» никогда не позволяет себе фамильярностей, а впрочем, «он наивен и свеж, хотя и вне рамок общества».
Фон Лембке
был в некотором волнении. Петр Степанович закинул
ногу за
ногу.
— И котлетку, и кофею, и вина прикажите еще прибавить, я проголодался, — отвечал Петр Степанович, с спокойным вниманием рассматривая костюм хозяина. Господин Кармазинов
был в какой-то домашней куцавеечке на вате, вроде как бы жакеточки, с перламутровыми пуговками, но слишком уж коротенькой, что вовсе и не шло к его довольно сытенькому брюшку и к плотно округленным частям начала его
ног; но вкусы бывают различны. На коленях его
был развернут до полу шерстяной клетчатый плед, хотя в комнате
было тепло.
Петр Степанович прошел сперва к Кириллову. Тот
был, по обыкновению, один и в этот раз проделывал среди комнаты гимнастику, то
есть, расставив
ноги, вертел каким-то особенным образом над собою руками. На полу лежал мяч. На столе стоял неприбранный утренний чай, уже холодный. Петр Степанович постоял с минуту на пороге.
— Наше супружество состояло лишь в том, что вы все время, ежечасно доказывали мне, что я ничтожен, глуп и даже подл, а я всё время, ежечасно и унизительно принужден
был доказывать вам, что я не ничтожен, совсем не глуп и поражаю всех своим благородством, — ну не унизительно ли это с обеих сторон?» Тут он начал скоро и часто топотать по ковру обеими
ногами, так что Юлия Михайловна принуждена
была приподняться с суровым достоинством.
Не слыша под собою
ног, добежал он к себе в кабинет, как
был, одетый, бросился ничком на постланную ему постель, судорожно закутался весь с головой в простыню и так пролежал часа два, — без сна, без размышлений, с камнем на сердце и с тупым, неподвижным отчаянием в душе.
Удивила меня тоже уж слишком необыкновенная невежливость тона Петра Степановича. О, я с негодованием отвергаю низкую сплетню, распространившуюся уже потом, о каких-то будто бы связях Юлии Михайловны с Петром Степановичем. Ничего подобного не
было и
быть не могло. Взял он над нею лишь тем, что поддакивал ей изо всех сил с самого начала в ее мечтах влиять на общество и на министерство, вошел в ее планы, сам сочинял их ей, действовал грубейшею лестью, опутал ее с головы до
ног и стал ей необходим, как воздух.
Вдруг раздался громкий смех над одною проделкой в кадрили: издатель «грозного непетербургского издания», танцевавший с дубиной в руках, почувствовав окончательно, что не может вынести на себе очков «честной русской мысли», и не зная, куда от нее деваться, вдруг, в последней фигуре, пошел навстречу очкам вверх
ногами, что, кстати, и должно
было обозначать постоянное извращение вверх
ногами здравого смысла в «грозном непетербургском издании».
Юлия Михайловна решительно не знала, что
будут ходить вверх
ногами.
Хохот толпы приветствовал, конечно, не аллегорию, до которой никому не
было дела, а просто хождение вверх
ногами во фраке с фалдочками.
Пришли к дому Филиппова, но, еще не доходя, взяли проулком, или, лучше сказать, неприметною тропинкой вдоль забора, так что некоторое время пришлось пробираться по крутому откосу канавки, на котором нельзя
было ноги сдержать и надо
было хвататься за забор.
Так как труп предназначено
было снести в ближайший (третий) пруд и в нем погрузить его, то и стали привязывать к нему эти камни, к
ногам и к шее.
Он
было подал совет идти в
ногу, но ему никто не ответил, и пошли как пришлось.
Так мучился он, трепеща пред неизбежностью замысла и от своей нерешительности. Наконец взял свечу и опять подошел к дверям, приподняв и приготовив револьвер; левою же рукой, в которой держал свечу, налег на ручку замка. Но вышло неловко: ручка щелкнула, призошел звук и скрип. «Прямо выстрелит!» — мелькнуло у Петра Степановича. Изо всей силы толкнул он
ногой дверь, поднял свечу и выставил револьвер; но ни выстрела, ни крика… В комнате никого не
было.
Представлялся мне не раз и еще вопрос: почему он именно бежал, то
есть бежал
ногами, в буквальном смысле, а не просто уехал на лошадях?
Это
было уже не давешнее коленопреклонение; он просто упал ей в
ноги и целовал полы ее платья…
Но больной исцелится и «сядет у
ног Иисусовых»… и
будут все глядеть с изумлением…
К счастию, Софья Матвеевна не успела еще выбраться из дому и только выходила из ворот с своим мешком и узелком. Ее вернули. Она так
была испугана, что даже
ноги и руки ее тряслись. Варвара Петровна схватила ее за руку, как коршун цыпленка, и стремительно потащила к Степану Трофимовичу.