Неточные совпадения
Он станет на тебя жаловаться, он клеветать на тебя начнет, шептаться
будет о тебе с первым встречным,
будет ныть, вечно ныть; письма тебе
будет писать из одной
комнаты в другую, в день по два письма, но без тебя все-таки не проживет, а в этом и главное.
Я попросил его
выпить воды; я еще не видал его в таком виде. Всё время, пока говорил, он бегал из угла в угол по
комнате, но вдруг остановился предо мной в какой-то необычайной позе.
Инженер нахмурился, покраснел, вскинул плечами и пошел
было из
комнаты.
Комнаты во флигеле
были довольно чисты, но обои грязны.
Я нашел Лизу уже не в той большой зале, где мы сидели, а в ближайшей приемной
комнате. В ту залу, в которой остался теперь Маврикий Николаевич один, дверь
была притворена наглухо.
Лиза улыбнулась мне, но
была бледна. Она стояла посреди
комнаты в видимой нерешимости, в видимой борьбе; но вдруг взяла меня за руку и молча, быстро подвела к окну.
Во второй
комнате в углу стояла кровать под ситцевым одеялом, принадлежавшая mademoiselle Лебядкиной, сам же капитан, ложась на ночь, валился каждый раз на пол, нередко в чем
был.
Везде
было накрошено, насорено, намочено; большая, толстая, вся мокрая тряпка лежала в первой
комнате посреди пола и тут же, в той же луже, старый истоптанный башмак.
К удивлению моему, Шатов говорил громко, точно бы ее и не
было в
комнате.
— Ах, ты всё про лакея моего! — засмеялась вдруг Марья Тимофеевна. — Боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а послушай одну минутку, что я скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжая бородища, а мой-то на ту пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, как дернет по
комнате, а мой-то кричит: «Не виноват, за чужую вину терплю!» Так, веришь ли, все мы как
были, так и покатились со смеху…
Тут у меня еще не докончено, но всё равно, словами! — трещал капитан. — Никифор берет стакан и, несмотря на крик, выплескивает в лохань всю комедию, и мух и таракана, что давно надо
было сделать. Но заметьте, заметьте, сударыня, таракан не ропщет! Вот ответ на ваш вопрос: «Почему?» — вскричал он торжествуя: — «Та-ра-кан не ропщет!» Что же касается до Никифора, то он изображает природу, — прибавил он скороговоркой и самодовольно заходил по
комнате.
Я особенно припоминаю ее в то мгновение: сперва она побледнела, но вдруг глаза ее засверкали. Она выпрямилась в креслах с видом необычной решимости. Да и все
были поражены. Совершенно неожиданный приезд Николая Всеволодовича, которого ждали у нас разве что через месяц,
был странен не одною своею неожиданностью, а именно роковым каким-то совпадением с настоящею минутой. Даже капитан остановился как столб среди
комнаты, разинув рот и с ужасно глупым видом смотря на дверь.
Николай Всеволодович действительно
был уже в
комнате; он вошел очень тихо и на мгновение остановился в дверях, тихим взглядом окидывая собрание.
Затем, прежде всех криков, раздался один страшный крик. Я видел, как Лизавета Николаевна схватила
было свою мама за плечо, а Маврикия Николаевича за руку и раза два-три рванула их за собой, увлекая из
комнаты, но вдруг вскрикнула и со всего росту упала на пол в обмороке. До сих пор я как будто еще слышу, как стукнулась она о ковер затылком.
Было семь часов вечера, Николай Всеволодович сидел один в своем кабинете —
комнате, им еще прежде излюбленной, высокой, устланной коврами, уставленной несколько тяжелою, старинного фасона мебелью.
Но он вдруг сам открыл глаза и, по-прежнему не шевелясь, просидел еще минут десять, как бы упорно и любопытно всматриваясь в какой-то поразивший его предмет в углу
комнаты, хотя там ничего не
было ни нового, ни особенного.
— Не помню, так; ходил по
комнате… всё равно. Я часы остановил,
было тридцать семь минут третьего.
Крыльцо пустого дома, в котором квартировал Шатов,
было незаперто; но, взобравшись в сени, Ставрогин очутился в совершенном мраке и стал искать рукой лестницу в мезонин. Вдруг сверху отворилась дверь и показался свет; Шатов сам не вышел, а только свою дверь отворил. Когда Николай Всеволодович стал на пороге его
комнаты, то разглядел его в углу у стола, стоящего в ожидании.
— Здесь, здесь, — тотчас же подхватил Лебядкин шепотом, — угодно
будет взглянуть? — указал он на припертую дверь в другую
комнату.
Комната Марьи Тимофеевны
была вдвое более той, которую занимал капитан, и меблирована такою же топорною мебелью; но стол пред диваном
был накрыт цветною нарядною скатертью; на нем горела лампа; по всему полу
был разостлан прекрасный ковер; кровать
была отделена длинною, во всю
комнату, зеленою занавесью, и, кроме того, у стола находилось одно большое мягкое кресло, в которое, однако, Марья Тимофеевна не садилась.
— Я все пять лет только и представляла себе, как онвойдет. Встаньте сейчас и уйдите за дверь, в ту
комнату. Я
буду сидеть, как будто ничего не ожидая, и возьму в руки книжку, и вдруг вы войдите после пяти лет путешествия. Я хочу посмотреть, как это
будет.
Комната, в которой принимал и обедал блаженный,
была довольно просторная, в три окна, и разгорожена поперек на две равные части деревянною решеткой от стены до стены, по пояс высотой.
Петр Степанович прошел сперва к Кириллову. Тот
был, по обыкновению, один и в этот раз проделывал среди
комнаты гимнастику, то
есть, расставив ноги, вертел каким-то особенным образом над собою руками. На полу лежал мяч. На столе стоял неприбранный утренний чай, уже холодный. Петр Степанович постоял с минуту на пороге.
Вошедший Маврикий Николаевич, кажется,
был поражен выражением этой улыбки, по крайней мере вдруг приостановился среди
комнаты, как бы не решаясь: идти ли дальше или воротиться?
Посреди большой гостиной
комнаты, оклеенной отменно старыми голубыми обоями, сдвинуты
были два стола и покрыты большою скатертью, не совсем, впрочем, чистою, а на них кипели два самовара.
Шатов встал действительно; он держал свою шапку в руке и смотрел на Верховенского. Казалось, он хотел ему что-то сказать, но колебался. Лицо его
было бледно и злобно, но он выдержал, не проговорил ни слова и молча пошел вон из
комнаты.
Ставрогин взглянул на него наконец и
был поражен. Это
был не тот взгляд, не тот голос, как всегда или как сейчас там в
комнате; он видел почти другое лицо. Интонация голоса
была не та: Верховенский молил, упрашивал. Это
был еще не опомнившийся человек, у которого отнимают или уже отняли самую драгоценную вещь.
Объявив, что меры приняты, Лембке круто повернулся и быстро пошел из
комнаты, но с двух шагов запнулся за ковер, клюнулся носом вперед и чуть
было не упал.
Для тех же, которые непременно всегда и везде ощущают голод и, главное, жажду, — можно открыть в конце анфилады
комнат особый буфет, которым и займется Прохорыч (главный клубный повар), и — впрочем, под строжайшим надзором комитета —
будет подавать, что угодно, но за особую плату, а для того нарочно объявить в дверях залы надписью, что буфет — вне программы.
Эти «за кулисы»
было довольно узкое пространство, отгороженное от публики наглухо занавесью и сообщавшееся сзади через коридор с другими
комнатами.
К утру всю «палатку Прохорыча» снесли,
пили без памяти, плясали комаринского без цензуры,
комнаты изгадили, и только на рассвете часть этой ватаги, совсем пьяная, подоспела на догоравшее пожарище на новые беспорядки…
Комната, из которой выглянул Петр Степанович,
была большая овальная прихожая. Тут до него сидел Алексей Егорыч, но он его выслал. Николай Всеволодович притворил за собою дверь в залу и остановился в ожидании. Петр Степанович быстро и пытливо оглядел его.
— Да, Marie, да, и, может
быть, я делаю страшную подлость в сию минуту, что прощаю подлецов… — встал он вдруг и зашагал по
комнате, подняв вверх руки как бы в исступлении.
— Эх, отстаньте, не ваше дело понимать. Да и
было бы очень смешно… — горько усмехнулась она. — Говорите мне про что-нибудь. Ходите по
комнате и говорите. Не стойте подле меня и не глядите на меня, об этом особенно прошу вас в пятисотый раз!
Прежде всего к Кириллову.
Было уже около часу пополуночи. Кириллов стоял посреди
комнаты.
Так мучился он, трепеща пред неизбежностью замысла и от своей нерешительности. Наконец взял свечу и опять подошел к дверям, приподняв и приготовив револьвер; левою же рукой, в которой держал свечу, налег на ручку замка. Но вышло неловко: ручка щелкнула, призошел звук и скрип. «Прямо выстрелит!» — мелькнуло у Петра Степановича. Изо всей силы толкнул он ногой дверь, поднял свечу и выставил револьвер; но ни выстрела, ни крика… В
комнате никого не
было.
В самом деле, в одном окне отворена
была форточка. «Нелепость, не мог он убежать через форточку». Петр Степанович прошел через всю
комнату прямо к окну: «Никак не мог». Вдруг он быстро обернулся, и что-то необычайное сотрясло его.
Это
была светлая, довольно чистая крестьянская изба в три окна и в две
комнаты; и не то что постоялый двор, а так приезжая изба, в которой по старой привычке останавливались знакомые проезжие.
Он налил рюмку, встал и с некоторою торжественностью перешел через
комнату в другой угол, где поместилась его спутница на мешке, чернобровая бабенка, так надоедавшая ему дорогой расспросами. Бабенка законфузилась и стала
было отнекиваться, но, высказав всё предписанное приличием, под конец встала,
выпила учтиво, в три хлебка, как
пьют женщины, и, изобразив чрезвычайное страдание в лице, отдала рюмку и поклонилась Степану Трофимовичу. Он с важностию отдал поклон и воротился за стол даже с гордым видом.
Там, в той
комнате, уже
есть приезжие, один пожилой человек и один молодой человек, да какая-то госпожа с детьми, а к завтраму полная изба наберется до двух часов, потому что пароход, так как два дня не приходил, так уж наверно завтра придет.
Начали быстро собираться, чтобы
поспеть к полуденному поезду. Но не прошло получаса, как явился из Скворешников Алексей Егорыч. Он доложил, что Николай Всеволодович «вдруг» приехали поутру, с ранним поездом, и находятся в Скворешниках, но «в таком виде, что на вопросы не отвечают, прошли по всем
комнатам и заперлись на своей половине…»
Взобрались и в мезонин. Там
было три
комнаты; но ни в одной никого не нашли.