Неточные совпадения
В одном сатирическом английском романе прошлого столетия некто Гулливер, возвратясь из страны лилипутов, где люди были всего в какие-нибудь два вершка росту, до того приучился считать себя между ними великаном,
что, и ходя по улицам Лондона, невольно кричал прохожим и экипажам, чтоб они пред ним сворачивали и остерегались, чтоб он как-нибудь их не раздавил, воображая,
что он всё
еще великан, а они маленькие.
Привычка привела почти к тому же и Степана Трофимовича, но
еще в более невинном и безобидном виде, если можно так выразиться, потому
что прекраснейший был человек.
Не знаю, верно ли, но утверждали
еще,
что в Петербурге было отыскано в то же самое время какое-то громадное, противоестественное и противогосударственное общество, человек в тринадцать, и чуть не потрясшее здание.
Место воспитателя было принято
еще и потому,
что и именьице, оставшееся после первой супруги Степана Трофимовича, — очень маленькое, — приходилось совершенно рядом со Скворешниками, великолепным подгородным имением Ставрогиных в нашей губернии.
Только
что он вошел к себе и, в хлопотливом раздумье, взяв сигару и
еще не успев ее закурить, остановился, усталый, неподвижно пред раскрытым окном, приглядываясь к легким, как пух, белым облачкам, скользившим вокруг ясного месяца, как вдруг легкий шорох заставил его вздрогнуть и обернуться.
Увидав,
что дошло даже до этого, Степан Трофимович стал
еще высокомернее, в дороге же начал относиться к Варваре Петровне почти покровительственно,
что она тотчас же сложила в сердце своем.
Когда Варвара Петровна объявила свою мысль об издании журнала, то к ней хлынуло
еще больше народу, но тотчас же посыпались в глаза обвинения,
что она капиталистка и эксплуатирует труд.
и черт знает
что еще такое, вплоть до самой Москвы.
Липутин очень укорял его потом за то,
что он не отвергнул тогда с презрением эти сто рублей, как от бывшей его деспотки помещицы, и не только принял, а
еще благодарить потащился.
Увы! мы только поддакивали. Мы аплодировали учителю нашему, да с каким
еще жаром! А
что, господа, не раздается ли и теперь, подчас сплошь да рядом, такого же «милого», «умного», «либерального» старого русского вздора?
Она всю ночь не спала и даже ходила рано утром совещаться к Степану Трофимовичу и у него заплакала,
чего никогда
еще с нею при людях не случалось.
— А они против этого приказали вам отвечать-с, —
еще бойчее подхватила Агафья, —
что они и без вас про то знают и вам того же желают.
Алеша и полковник
еще не успели ничего понять, да им и не видно было и до конца казалось,
что те шепчутся; а между тем отчаянное лицо старика их тревожило. Они смотрели выпуча глаза друг на друга, не зная, броситься ли им на помощь, как было условлено, или
еще подождать. Nicolas заметил, может быть, это и притиснул ухо побольнее.
Она создавала какие-то планы про себя и, кажется, сделалась
еще скупее,
чем прежде, и
еще пуще стала копить и сердиться за карточные проигрыши Степана Трофимовича.
Но
еще в Швейцарии почувствовала сердцем своим,
что брошенного друга надо по возвращении вознаградить, тем более
что давно уже сурово с ним обходилась.
— Так я и знала! Я в Швейцарии
еще это предчувствовала! — раздражительно вскричала она. — Теперь вы будете не по шести, а по десяти верст ходить! Вы ужасно опустились, ужасно, уж-жасно! Вы не то
что постарели, вы одряхлели… вы поразили меня, когда я вас увидела давеча, несмотря на ваш красный галстук… quelle idée rouge! [
что за дикая выдумка! (фр.)] Продолжайте о фон Лембке, если в самом деле есть
что сказать, и кончите когда-нибудь, прошу вас; я устала.
— Ma foi, chére [Право же, дорогая (фр.).]… почему? Во-первых, потому, вероятно,
что я все-таки не Паскаль, et puis [и затем (фр.).]… во-вторых, мы, русские, ничего не умеем на своем языке сказать… По крайней мере до сих пор ничего
еще не сказали…
Да, действительно, до сих пор, до самого этого дня, он в одном только оставался постоянно уверенным, несмотря на все «новые взгляды» и на все «перемены идей» Варвары Петровны, именно в том,
что он всё
еще обворожителен для ее женского сердца, то есть не только как изгнанник или как славный ученый, но и как красивый мужчина.
Но обо всех этих любопытных событиях скажу после; теперь же ограничусь лишь тем,
что Прасковья Ивановна привезла так нетерпеливо ожидавшей ее Варваре Петровне одну самую хлопотливую загадку: Nicolas расстался с ними
еще в июле и, встретив на Рейне графа К., отправился с ним и с семейством его в Петербург.
Но, однако, должен
еще раз засвидетельствовать,
что подозрений на Дашу у ней к утру никаких не осталось, а по правде, никогда и не начиналось; слишком она была в ней уверена.
Заметила только,
что у Даши какой-то усталый вид и
что она
еще тише прежнего,
еще апатичнее.
Э, да неужто же вы мечтаете,
что я
еще кланяться вам должна с таким сокровищем, исчислять все выгоды, сватать!
Прежде
еще могла быть надежда,
что сынок, пожалуй, и совсем не приедет, — то есть надежда, судя со стороны, по мнению кого-нибудь постороннего.
— Так. Я
еще посмотрю… А впрочем, всё так будет, как я сказала, и не беспокойтесь, я сама ее приготовлю. Вам совсем незачем. Всё нужное будет сказано и сделано, а вам туда незачем. Для
чего? Для какой роли? И сами не ходите и писем не пишите. И ни слуху ни духу, прошу вас. Я тоже буду молчать.
— О, такова ли она была тогда! — проговаривался он иногда мне о Варваре Петровне. — Такова ли она была прежде, когда мы с нею говорили… Знаете ли вы,
что тогда она умела
еще говорить? Можете ли вы поверить,
что у нее тогда были мысли, свои мысли. Теперь всё переменилось! Она говорит,
что всё это одна только старинная болтовня! Она презирает прежнее… Теперь она какой-то приказчик, эконом, ожесточенный человек, и всё сердится…
Все наши
еще с самого начала были официально предуведомлены о том,
что Степан Трофимович некоторое время принимать не будет и просит оставить его в совершенном покое.
Но, странное дело, он не только не любопытствовал и не расспрашивал о Степане Трофимовиче, а, напротив, сам
еще прервал меня, когда я стал было извиняться,
что не зашел к нему раньше, и тотчас же перескочил на другой предмет.
— Вот верьте или нет, — заключил он под конец неожиданно, — а я убежден,
что ему не только уже известно всё со всеми подробностями о нашемположении, но
что он и
еще что-нибудь сверх того знает, что-нибудь такое,
чего ни вы, ни я
еще не знаем, а может быть, никогда и не узнаем, или узнаем, когда уже будет поздно, когда уже нет возврата!..
Проклятие на эту минуту: я, кажется, оробел и смотрел подобострастно! Он мигом всё это заметил и, конечно, тотчас же всё узнал, то есть узнал,
что мне уже известно, кто он такой,
что я его читал и благоговел пред ним с самого детства,
что я теперь оробел и смотрю подобострастно. Он улыбнулся, кивнул
еще раз головой и пошел прямо, как я указал ему. Не знаю, для
чего я поворотил за ним назад; не знаю, для
чего я пробежал подле него десять шагов. Он вдруг опять остановился.
Он вдруг уронил крошечный сак, который держал в своей левой руке. Впрочем, это был не сак, а какая-то коробочка, или, вернее, какой-то портфельчик, или,
еще лучше, ридикюльчик, вроде старинных дамских ридикюлей, впрочем не знаю,
что это было, но знаю только,
что я, кажется, бросился его поднимать.
— Не беспокойтесь, я сам, — очаровательно проговорил он, то есть когда уже вполне заметил,
что я не подниму ему ридикюль, поднял его, как будто предупреждая меня, кивнул
еще раз головой и отправился своею дорогой, оставив меня в дураках.
— Вы с ума сошли! — пробормотал Степан Трофимович и вдруг точно вышел из себя: — Липутин, вы слишком хорошо знаете,
что только затем и пришли, чтобы сообщить какую-нибудь мерзость в этом роде и…
еще что-нибудь хуже!
В один миг припомнилась мне его догадка о том,
что Липутин знает в нашем деле не только больше нашего, но и
еще что-нибудь,
чего мы сами никогда не узнаем.
— Нет, заметьте, заметьте, — подхватил Липутин, как бы и не слыхав Степана Трофимовича, — каково же должно быть волнение и беспокойство, когда с таким вопросом обращаются с такой высоты к такому человеку, как я, да
еще снисходят до того,
что сами просят секрета. Это
что же-с? Уж не получили ли известий каких-нибудь о Николае Всеволодовиче неожиданных?
— Я
еще его не поил-с, да и денег таких он не стоит, со всеми его тайнами, вот
что они для меня значат, не знаю, как для вас. Напротив, это он деньгами сыплет, тогда как двенадцать дней назад ко мне приходил пятнадцать копеек выпрашивать, и это он меня шампанским поит, а не я его. Но вы мне мысль подаете, и коли надо будет, то и я его напою, и именно чтобы разузнать, и может, и разузнаю-с… секретики все ваши-с, — злобно отгрызнулся Липутин.
А
что вы спрашиваете про капитана Лебядкина, то тот раньше всех нас с ним познакомился, в Петербурге, лет пять или шесть тому, в ту малоизвестную, если можно так выразиться, эпоху жизни Николая Всеволодовича, когда
еще он и не думал нас здесь приездом своим осчастливить.
Эх, Степан Трофимович, хорошо вам кричать,
что сплетни да шпионство, и заметьте, когда уже сами от меня всё выпытали, да
еще с таким чрезмерным любопытством.
— Тут случай вышел-с, сообразите-ка: выходит,
что его превосходительство будто бы выслали
еще из Швейцарии с одною наиблагороднейшею девицей и, так сказать, скромною сиротой, которую я имею честь знать, триста рублей для передачи капитану Лебядкину.
Я бы простил ему, если б он поверил только Липу-тину, по бабьему малодушию своему, но теперь уже ясно было,
что он сам всё выдумал
еще гораздо прежде Липутина, а Липутин только теперь подтвердил его подозрения и подлил масла в огонь.
Были из них и такие, которые уже возненавидели Лизавету Николаевну, и, во-первых, за гордость: Дроздовы почти
еще не начинали делать визитов,
что оскорбляло, хотя виной задержки действительно было болезненное состояние Прасковьи Ивановны.
У нас до сих пор никогда
еще не бывало амазонок; естественно,
что появление Лизаветы Николаевны, прогуливавшейся верхом и
еще не сделавшей визитов, должно было оскорблять общество.
— Это подло, и тут весь обман! — глаза его засверкали. — Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человек несчастен. Теперь всё боль и страх. Теперь человек жизнь любит, потому
что боль и страх любит. И так сделали. Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман. Теперь человек
еще не тот человек. Будет новый человек, счастливый и гордый. Кому будет всё равно, жить или не жить, тот будет новый человек. Кто победит боль и страх, тот сам бог будет. А тот бог не будет.
— Это всё равно. Обман убьют. Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя, тот тайну обмана узнал. Дальше нет свободы; тут всё, а дальше нет ничего. Кто смеет убить себя, тот бог. Теперь всякий может сделать,
что бога не будет и ничего не будет. Но никто
еще ни разу не сделал.
—
Еще вопрос более деликатный: я совершенно вам верю,
что вы не склонны встречаться с людьми и мало с людьми говорите. Почему вы со мной теперь разговорились?
— Проиграете! — захохотал Липутин. — Влюблен, влюблен как кошка, а знаете ли,
что началось ведь с ненависти. Он до того сперва возненавидел Лизавету Николаевну за то,
что она ездит верхом,
что чуть не ругал ее вслух на улице; да и ругал же!
Еще третьего дня выругал, когда она проезжала, — к счастью, не расслышала, и вдруг сегодня стихи! Знаете ли,
что он хочет рискнуть предложение? Серьезно, серьезно!
— А вот же вам в наказание и ничего не скажу дальше! А ведь как бы вам хотелось услышать? Уж одно то,
что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик нашей губернии, да
еще довольно значительный, потому
что Николай Всеволодович ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ на днях продали, и вот же вам бог, не лгу! сейчас узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не скажу; до свиданья-с!
— Заметьте эту раздражительную фразу в конце о формальности. Бедная, бедная, друг всей моей жизни! Признаюсь, это внезапноерешение судьбы меня точно придавило… Я, признаюсь, всё
еще надеялся, а теперь tout est dit, [всё решено (фр.).] я уж знаю,
что кончено; c’est terrible. [это ужасно (фр.).] О, кабы не было совсем этого воскресенья, а всё по-старому: вы бы ходили, а я бы тут…
— О друг мой, поверьте,
что всё это с таким благородством. Я уведомил ее,
что я написал к Nicolas,
еще дней пять назад, и тоже с благородством.
— Мне показалось
еще за границей,
что можно и мне быть чем-нибудь полезною. Деньги у меня свои и даром лежат, почему же и мне не поработать для общего дела? К тому же мысль как-то сама собой вдруг пришла; я нисколько ее не выдумывала и очень ей обрадовалась; но сейчас увидала,
что нельзя без сотрудника, потому
что ничего сама не умею. Сотрудник, разумеется, станет и соиздателем книги. Мы пополам: ваш план и работа, моя первоначальная мысль и средства к изданию. Ведь окупится книга?
— Это письмо я получила вчера, — покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же и сама поняла,
что от какого-нибудь глупца; и до сих пор
еще не показала maman, чтобы не расстроить ее
еще более. Но если он будет опять продолжать, то я не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему. Так как я на вас смотрела как на сотрудника, — обратилась она к Шатову, — и так как вы там живете, то я и хотела вас расспросить, чтобы судить,
чего еще от него ожидать можно.