Неточные совпадения
Он искренно сам верил
всю свою жизнь, что в некоторых сферах его постоянно опасаются, что шаги его беспрерывно известны
и сочтены
и что
каждый из трех сменившихся у нас в последние двадцать лет губернаторов, въезжая править губернией, уже привозил с собою некоторую особую
и хлопотливую о нем мысль, внушенную ему свыше
и прежде
всего, при сдаче губернии.
Но, несмотря на мечту о галлюцинации, он
каждый день,
всю свою жизнь, как бы ждал продолжения
и, так сказать, развязки этого события. Он не верил, что оно так
и кончилось! А если так, то странно же он должен был иногда поглядывать на своего друга.
В первые годы, или, точнее, в первую половину пребывания у Варвары Петровны, Степан Трофимович
всё еще помышлял о каком-то сочинении
и каждый день серьезно собирался его писать.
Она призналась потом Степану Трофимовичу, что
всё это она давно предугадывала,
все эти полгода
каждый день,
и даже именно в «этом самом роде» — признание замечательное со стороны родной матери.
Раз установившиеся отношения с сыном она приняла безропотно
и с покорностию, но, уж конечно,
каждый день во
все эти три года беспокоилась, тосковала
и мечтала о своем Nicolas непрерывно.
Проговорила она теперь
все свои ответы не торопясь, тотчас же отвечая на
каждый вопрос с точностию, тихо, ровно, безо всякого следа первоначального внезапного своего волнения
и без малейшего смущения, которое могло бы свидетельствовать о сознании хотя бы какой-нибудь за собою вины.
— А? Что? Вы, кажется, сказали «
всё равно»? — затрещал Петр Степанович (Николай Всеволодович вовсе ничего не говорил). — Конечно, конечно; уверяю вас, что я вовсе не для того, чтобы вас товариществом компрометировать. А знаете, вы ужасно сегодня вскидчивы; я к вам прибежал с открытою
и веселою душой, а вы
каждое мое словцо в лыко ставите; уверяю же вас, что сегодня ни о чем щекотливом не заговорю, слово даю,
и на
все ваши условия заранее согласен!
Никогда еще не было, чтоб у
всех или у многих народов был один общий бог, но всегда
и у
каждого был особый.
Николай Всеволодович как будто вдруг рассердился. Сухо
и кратко перечислил он
все преступления капитана: пьянство, вранье, трату денег, назначавшихся Марье Тимофеевне, то, что ее взяли из монастыря, дерзкие письма с угрозами опубликовать тайну, поступок с Дарьей Павловной
и пр.,
и пр. Капитан колыхался, жестикулировал, начинал возражать, но Николай Всеволодович
каждый раз повелительно его останавливал.
Всего более поражало Юлию Михайловну, что он с
каждым днем становился молчаливее
и, странное дело, скрытнее.
Я понимаю слишком хорошо, почему русские с состоянием
все хлынули за границу,
и с
каждым годом больше
и больше.
— Нет. Из-под беспрерывной к вам ненависти, искренней
и самой полной,
каждое мгновение сверкает любовь
и… безумие… самая искренняя
и безмерная любовь
и — безумие! Напротив, из-за любви, которую она ко мне чувствует, тоже искренно,
каждое мгновение сверкает ненависть, — самая великая! Я бы никогда не мог вообразить прежде
все эти… метаморфозы.
Недалеко от него поместился
и Кириллов, тоже очень молчаливый, но в землю не смотрел, а, напротив, в упор рассматривал
каждого говорившего своим неподвижным взглядом без блеску
и выслушивал
всё без малейшего волнения или удивления.
«Хитрый» вопрос произвел впечатление;
все переглянулись,
каждый как бы ожидая один от другого ответа,
и вдруг
все как по команде обратили взгляды на Верховенского
и Ставрогина.
Но все-таки если, несмотря на
все явные невыгоды, которые вы предчувствуете, солдат на общее дело является
всё больше
и больше с
каждым днем, то
и без вас обойдется.
— Если бы
каждый из нас знал о замышленном политическом убийстве, то пошел ли бы он донести, предвидя
все последствия, или остался бы дома, ожидая событий? Тут взгляды могут быть разные. Ответ на вопрос скажет ясно — разойтись нам или оставаться вместе,
и уже далеко не на один этот вечер. Позвольте обратиться к вам первому, — обернулся он к хромому.
–…Должна представляться однообразною, — нарочно повторил Степан Трофимович, как можно длиннее
и бесцеремоннее растягивая
каждое слово. — Такова была
и моя жизнь за
всю эту четверть столетия, et comme on trouve partout plus de moines que de raison, [
и так как монахов везде встречаешь чаще, чем здравый смысл (фр.).]
и так как я с этим совершенно согласен, то
и вышло, что я во
всю эту четверть столетия…
Во всякое переходное время подымается эта сволочь, которая есть в
каждом обществе,
и уже не только безо всякой цели, но даже не имея
и признака мысли, а лишь выражая собою изо
всех сил беспокойство
и нетерпение.
Бал же предполагался такой блистательный, непомерный; рассказывали чудеса; ходили слухи о заезжих князьях с лорнетами, о десяти распорядителях,
всё молодых кавалерах, с бантами на левом плече; о петербургских каких-то двигателях; о том, что Кармазинов, для приумножения сбору, согласился прочесть «Merci» в костюме гувернантки нашей губернии; о том, что будет «кадриль литературы», тоже
вся в костюмах,
и каждый костюм будет изображать собою какое-нибудь направление.
Комитет действительно сперва опасался, что по три рубля не поедут барышни,
и предлагал устроить как-нибудь билеты посемейные, а именно, чтобы
каждое семейство платило за одну лишь барышню, а
все остальные барышни, принадлежащие к этой фамилии, хотя бы в числе десяти экземпляров, входили даром.
Один ничтожнейший секретарь привез
всех своих семерых дочерей, не считая, разумеется, супруги,
и еще племянницу,
и каждая из этих особ держала в руке входной трехрублевый билет.
Но
всего интереснее было, что он с
каждым поворотом подымал вверх свой правый кулак, мотал им в воздухе над головою
и вдруг опускал его вниз, как будто разбивая в прах какого-то сопротивника.
Тут огня ждали наверно,
и жители вытаскивали имущество, но
всё еще не отходили от своих жилищ, а в ожидании сидели на вытащенных сундуках
и перинах,
каждый под своими окнами.
— Всякий имеет право своего слова. Давая нам угадывать, что отдельных узлов всеобщей сети, уже покрывшей Россию, состоит теперь до нескольких сотен,
и развивая предположение, что если
каждый сделает свое дело успешно, то
вся Россия, к данному сроку, по сигналу…
Он сбился
и покраснел. Как ни были
все заняты
каждый своим, но
все посматривали на него с удивлением, до такой степени было неожиданно, что он тоже мог заговорить.
— Вы, может быть. Вы бы уж лучше молчали, Липутин, вы только так говорите, по привычке. Подкупленные, господа,
все те, которые трусят в минуту опасности. Из страха всегда найдется дурак, который в последнюю минуту побежит
и закричит: «Ай, простите меня, а я
всех продам!» Но знайте, господа, что вас уже теперь ни за какой донос не простят. Если
и спустят две степени юридически, то все-таки Сибирь
каждому,
и, кроме того, не уйдете
и от другого меча. А другой меч повострее правительственного.
— Я
всю жизнь не хотел, чтоб это только слова. Я потому
и жил, что
всё не хотел. Я
и теперь
каждый день хочу, чтобы не слова.
— Что ж,
каждый ищет где лучше. Рыба… то есть
каждый ищет своего рода комфорта; вот
и всё. Чрезвычайно давно известно.
— Не трусите ли
и вы, Эркель? Я на вас больше, чем на
всех их, надеюсь. Я теперь увидел, чего
каждый стоит. Передайте им
все словесно сегодня же, я вам их прямо поручаю. Обегите их с утра. Письменную мою инструкцию прочтите завтра или послезавтра, собравшись, когда они уже станут способны выслушать… но поверьте, что они завтра же будут способны, потому что ужасно струсят
и станут послушны, как воск… Главное, вы-то не унывайте.
Что
все здешние мужики хотя
и рыболовы, а что тем собственно
и промышляют, что
каждым летом с постояльцев берут плату, какую только им вздумается.
Деревня эта не проезжая, а глухая,
и что потому только
и приезжают сюда, что здесь пароход останавливается,
и что когда пароход не приходит, потому чуть-чуть непогода, так он ни за что не придет, — то наберется народу за несколько дней,
и уж тут
все избы по деревне заняты, а хозяева только того
и ждут; потому за
каждый предмет в три цены берут,
и хозяин здешний гордый
и надменный, потому что уж очень по здешнему месту богат; у него невод один тысячу рублей стоит.
Потом он клялся, что «не изменит»», что он к нейворотится (то есть к Варваре Петровне). «Мы будем подходить к ее крыльцу (то есть
всё с Софьей Матвеевной)
каждый день, когда она садится в карету для утренней прогулки,
и будем тихонько смотреть… О, я хочу, чтоб она ударила меня в другую щеку; с наслаждением хочу! Я подставлю ей мою другую щеку comme dans votre livre! [как в вашей книге (фр.).] Я теперь, теперь только понял, что значит подставить другую… “„ланиту”. Я никогда не понимал прежде!»
Она не ложилась спать
всю ночь
и едва дождалась утра. Лишь только больной открыл глаза
и пришел в память (он
всё пока был в памяти, хотя с
каждым часом ослабевал), приступила к нему с самым решительным видом...
— О, я бы очень желал опять жить! — воскликнул он с чрезвычайным приливом энергии. —
Каждая минута,
каждое мгновение жизни должны быть блаженством человеку… должны, непременно должны! Это обязанность самого человека так устроить; это его закон — скрытый, но существующий непременно… О, я бы желал видеть Петрушу…
и их
всех…
и Шатова!
Человеку гораздо необходимее собственного счастья знать
и каждое мгновение веровать в то, что есть где-то уже совершенное
и спокойное счастье, для
всех и для
всего…