Неточные совпадения
Само
собою разумеется, что подобные возгласы по поводу Торцова о том, что человека благородит, не могли повести к здравому и беспристрастному рассмотрению дела. Они только дали критике противного направления справедливый повод прийти
в благородное негодование и воскликнуть
в свою очередь о Любиме Торцове...
Словом — трудно представить
себе возможность середины, на которой можно было бы удержаться, чтобы хоть сколько-нибудь согласить требования,
в течение десяти лет предъявлявшиеся Островскому разными (а иногда и теми же самыми) критиками.
Она никогда не позволит
себе, напр., такого вывода: это лицо отличается привязанностью к старинным предрассудкам; но автор выставил его добрым и неглупым, следственно автор желал выставить
в хорошем свете старинные предрассудки.
Следовательно, художник должен — или
в полной неприкосновенности сохранить свой простой, младенчески непосредственный взгляд на весь мир, или (так как это совершенно невозможно
в жизни) спасаться от односторонности возможным расширением своего взгляда, посредством усвоения
себе тех общих понятий, которые выработаны людьми рассуждающими.
Конечно, обвинения его
в том, что он проповедует отречение от свободной воли, идиотское смирение, покорность и т. д., должны быть приписаны всего более недогадливости критиков; но все-таки, значит, и сам автор недостаточно оградил
себя от подобных обвинений.
Редко-редко увлечение идеей доводило Островского до натяжки
в представлении характеров или отдельных драматических положений, как, например,
в той сцене
в «Не
в свои сани не садись», где Бородкин объявляет желание взять за
себя опозоренную дочь Русакова.
С половины пьесы он начинает спускать своего героя с того пьедестала, на котором он является
в первых сценах, а
в последнем акте показывает его решительно неспособным к той борьбе, какую он принял было на
себя.
Но пока жив человек,
в нем нельзя уничтожить стремления жить, т. е. проявлять
себя каким бы то ни было образом во внешних действиях.
И точно как после кошмара, даже те, которые, по-видимому, успели уже освободиться от самодурного гнета и успели возвратить
себе чувство и сознание, — и те все еще не могут найтись хорошенько
в своем новом положении и, не поняв ни настоящей образованности, ни своего призвания, не умеют удержать и своих прав, не решаются и приняться за дело, а возвращаются опять к той же покорности судьбе или к темным сделкам с ложью и самодурством.
Раскрываем первую страницу «Сочинений Островского». Мы
в доме купца Пузатова,
в комнате, меблированной без вкуса, с портретами, райскими птицами, разноцветными драпри и бутылками настойки. Марья Антиповна, девятнадцатилетняя девушка, сестра Пузатова, сидит за пяльцами и поет: «Верный цвет, мрачный цвет». Потом она говорит сама с
собой...
Вследствие такого порядка дел все находятся
в осадном положении, все хлопочут о том, как бы только спасти
себя от опасности и обмануть бдительность врага.
И не рождается ли он сам
собою у всякого человека, поставленного
в затруднительное положение выбирать между победою и поражением?
По крайней мере видно, что уже и
в это время автор был поражен тем неприязненным и мрачным характером, каким у нас большею частию отличаются отношения самых близких между
собою людей.
Впрочем, и Подхалюзин так куражится уже тогда, когда
в его руках вся механика, подведенная Вольтовым для объявления
себя банкротом.
Он чувствует
себя в положении человека, успевшего толкнуть своего тюремщика за ту дверь, из-за которой сам успел выскочить.
Но у тюремщика остались ключи от ворот острога: надо их еще вытребовать, и потому Подхалюзин, чувствуя
себя уже не
в тюрьме, но зная, что он еще и не совсем на свободе, беспрестанно переходит от самодовольной радости к беспокойству и мешает наглость с раболепством.
Островского упрекали
в том, что он не довольно полно и ясно выразил
в своей комедии, каким образом, вследствие каких особенных влияний,
в какой последовательности и
в каком соответствии с общими чертами характера Большова явилось
в нем намерение объявить
себя банкротом.
Но такое-то убеждение и у Самсона Силыча есть, хотя оно и не совершенно ясно
в его сознании: вследствие этого-то убеждения он и ласкает Лазаря, и ведет дело с Рисположенским, и решается на объявление
себя несостоятельным.
А там начинаются хитрости, как бы обмануть бдительность неприятелей и спастись от них; а ежели и это удастся, придумываются неприязненные действия против них, частию
в отмщение, частию же для ограждения
себя от новой опасности.
Следуя внушениям этого эгоизма, и Большов задумывает свое банкротство. И его эгоизм еще имеет для
себя извинение
в этом случае: он не только видел, как другие наживаются банкротством, но и сам потерпел некоторое расстройство
в делах, именно от несостоятельности многих должников своих. Он с горечью говорит об этом Подхалюзину...
В его действиях постоянно проглядывает отсутствие своего ума; видно, что он не привык сам разумно
себя возбуждать к деятельности и давать
себе отчет
в своих поступках.
Но она заметна и
в Большове, который, даже решаясь на такой шаг, как злостное банкротство, не только старается свалить с
себя хлопоты, но просто сам не знает, что он делает, отступается от своей выгоды и даже отказывается от своей воли
в этом деле, сваливая все на судьбу.
Лир представляется нам также жертвой уродливого развития; поступок его, полный гордого сознания, что он сам, сам по
себе велик, а не по власти, которую держит
в своих руках, поступок этот тоже служит к наказанию его надменного деспотизма.
Это совершенно понятно
в человеке, который привык считать
себя источником всякой радости и горя, началом и концом всякой жизни
в его царстве.
Для вас и
в последнем акте Большов не перестает быть комичен: ни одного светлого луча не проникло
в эту темную душу после переворота, навлеченного им самим на
себя.
Комизм этой тирады возвышается еще более предыдущим и дальнейшим разговором,
в котором Подхалюзин равнодушно и ласково отказывается платить за Большова более десяти копеек, а Большов — то попрекает его неблагодарностью, то грозит ему Сибирью, напоминая, что им обоим один конец, то спрашивает его и дочь, есть ли
в них христианство, то выражает досаду на
себя за то, что опростоволосился, и приводит пословицу: «Сама
себя раба бьет, коль ее чисто жнет», — то, наконец, делает юродивое обращение к дочери: «Ну, вот вы теперь будете богаты, заживете по-барски; по гуляньям это, по балам, — дьявола тешить!
А мораль, которую выводит для
себя Большов из всей своей истории, — высший пункт, до которого мог он подняться
в своем нравственном развитии: «Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть; а за большим погонишься, и последнее отнимут!» Какую степень нравственного достоинства указывают нам эти слова!
Человек, потерпевший от собственного злостного банкротства, не находит
в этом обстоятельстве другого нравственного урока, кроме сентенции, что «не нужно гнаться за большим, чтобы своего не потерять!» И через минуту к этой сентенции он прибавляет сожаление, что не умел ловко обделать дельце, приводит пословицу: «Сама
себя раба бьет, коль не чисто жнет».
В его характере нет того, что называют личной инициативой или свободным возбуждением
себя к деятельности; он живет так, как живется, не рассчитывая и не загадывая много.
Но Липочка почерпает для
себя силы душевные
в сознании того, что она образованная, и потому мало обращает внимания на мать и
в распрях с ней всегда остается победительницей: начнет ее попрекать, что она не так воспитана, да расплачется, мать-то и струсит и примется сама же ублажать обиженную дочку.
Он бессилен и ничтожен сам по
себе; его можно обмануть, устранить, засадить
в яму наконец…
Бесправное, оно подрывает доверие к праву; темное и ложное
в своей основе, оно гонит прочь всякий луч истины; бессмысленное и капризное, оно убивает здравый смысл и всякую способость к разумной, целесообразной деятельности; грубое и гнетущее, оно разрушает все связи любви и доверенности, уничтожает даже доверие к самому
себе и отучает от честной, открытой деятельности.
Во-первых, о ней до сих пор не было говорено ничего серьезного; во-вторых, краткие заметки, какие делались о ней мимоходом, постоянно обнаруживали какое-то странное понимание смысла пьесы; в-третьих, сама по
себе комедия эта принадлежит к наиболее ярким и выдержанным произведениям Островского; в-четвертых, не будучи играна на сцене, она менее популярна
в публике, нежели другие его пьесы…
В отношениях Самсона Силыча Вольтова ко всем, его окружающим, мы видели, что самодурство это — бессильно и дряхло само по
себе, что
в нем нет никакого нравственного могущества, но влияние его ужасно тем, что, будучи само бессмысленно И бесправно, оно искажает здравый смысл и понятие о праве во всех, входящих с ним
в соприкосновение.
Он видит перед
собой своего хозяина-самодура, который ничего не делает, пьет, ест и прохлаждается
в свое удовольствие, ни от кого ругательств не слышит, а, напротив, сам всех ругает невозбранно, — и
в этом гаденьком лице он видит идеал счастия и высоты, достижимых для человека.
Между тем нравственное развитие идет своим путем, логически неизбежным при таком положении: Подхалюзин, находя, что личные стремления его принимаются всеми враждебно, мало-помалу приходит к убеждению, что действительно личность его, как и личность всякого другого, должна быть
в антагонизме со всем окружающим и что, следовательно, чем более он отнимет от других, тем полнее удовлетворит
себя.
И только бы ему достичь возможности осуществить свой идеал: он
в самом деле не замедлит заставить других так же бояться, подличать, фальшивить и страдать от него, как боялся, подличал, фальшивил и страдал сам он, пока не обеспечил
себе право на самодурство…
В этих образах поэт может, даже неприметно для самого
себя, уловить и выразить их внутренний смысл гораздо прежде, нежели определит его рассудком.
Если он ставит
в зависимости один от другого несколько фактов, а по рассмотрению критики окажется, что эти факты никогда
в такой зависимости не бывают, а зависят совершенно от других причин, — опять очевидно само
собой, что автор неверно понял связь изображаемых им явлений.
Выросши
в полный рост человеческий, она все еще ведет
себя, как несовершеннолетняя, как ребенок неразумный.
Самая любовь ее к отцу, парализуемая страхом, неполна, неразумна и неоткровенна, так что дочка втихомолку от отца, напитывается понятиями своей тетушки, пожилой девы, бывшей
в ученье на Кузнецком мосту, и затем с ее голоса уверяет
себя, что влюблена
в молодого прощелыгу, отставного гусара, на днях приехавшего
в их город.
Она возвращается домой; отец ругает и хочет запереть ее на замок, чтоб света божьего не видела и его перед людьми не срамила; но ее решается взять за
себя молодой купчик, который давно
в нее влюблен и которого сама она любила до встречи с Вихоревым.
Какая же необходимость была воспитывать ее
в таком блаженном неведении, что всякий ее может обмануть?..» Если б они задали
себе этот вопрос, то из ответа и оказалось бы, что всему злу корень опять-так не что иное, как их собственное самодурство.
В ответ на сватанье Вихорева он говорит: «Ищите
себе барышень, воспитанных, а уж наших-то дур оставьте нам, мы своим-то найдем женихов каких-нибудь дешевеньких».
Но самодурство и этого чувства не может оставить свободным от своего гнета:
в его свободном и естественном развитии оно чувствует какую-то опасность для
себя и потому старается убить прежде всего то, что служит его основанием — личность.
Так и комизм нашего «темного царства»: дело само по
себе просто забавно, но
в виду самодуров и жертв, во мраке ими задавленных, пропадает охота смеяться…
Авдотья Максимовна
в течение всей пьесы находится
в сильнейшей ажитации, бессмысленной и пустой, если хотите, но тем не менее возбуждающей
в нас не смех, а сострадание: бедная девушка
в самом деле не виновата, что ее лишили всякой нравственной опоры внутри
себя и воспитали только к тому, чтобы век ходить ей на привязи.
Сердце у ней доброе,
в характере много доверчивости, как у всех несчастных и угнетенных, не успевших еще ожесточиться; потребность любви пробуждена; но она не находит для
себя ни простора, ни разумной опоры, ни достойного предмета.
Правду она говорит про
себя в начале второго акта: «Как тень какая хожу, ног под
собою не слышу… только чувствует мое сердце, что ничего из этого хорошего не выйдет.
Найдите
себе жену богатую да такую, чтоб любила вас так, как я; живите с ней
в радости, а я, девушка простая, доживу, как-нибудь, скоротаю свой век,
в четырех стенах сидя, проклинаючи свою жизнь».