Неточные совпадения
— Поговорим, молодой друг! — сказал старший. — Как
ты можешь заметить, мы
не мошенники.
— Ну, — сказал первый, — мы
не хотим обижать
тебя. Мы засмеялись потому, что немного выпили. — И он рассказал, какое дело привело их на судно, а я, слушая, выпучил глаза.
Я и мой друг Эстамп знаем руль и паруса и весь берег внутри залива,
ты ничем
не рискуешь.
— Теперь выпьем с
тобой, Санди.
Ты, я вижу, малый
не трус.
— Никогда
не суди по наружности, — сказал, улыбаясь, Дюрок. — Но оставим это. Знаешь ли
ты, пылкая голова, куда мы плывем?
— Ну, это как сказать, — ответил Дюрок рассеянно. — Боюсь, что нам будет
не до
тебя. — Он повернулся к окну и крикнул: — Иду вас сменить!
Я вычитал,
не помню где, это слово, непогрешимо веря, что оно означает неизвестный остров. Захохотав, Эстамп схватил меня за ухо и вскричал: «Каково! Ее зовут Лукрецией, ах
ты, волокита! Дюрок, слышите? — закричал он в окно. — Подругу Санди зовут Лукреция!»
— Да.
Ты никогда
не бывал здесь?
— Что Ганувер? — спросил, прыгая на мол, Дюрок у человека, нас встретившего. — Вы нас узнали? Надеюсь. Идемте, Эстамп. Иди с нами и
ты, Санди, ничего
не случится с твоим суденышком. Возьми деньги, а вы, Том, проводите молодого человека обогреться и устройте его всесторонне, затем вам предстоит путешествие. — И он объяснил, куда отвести судно. — Пока прощай, Санди! Вы готовы, Эстамп? Ну, тронемся и дай бог, чтобы все было благополучно.
— Я думаю, нам
не помешают, — сказал Том и, вытащив из-за пазухи темную бутылку, степенно опрокинул ее в рот так, что булькнуло раза три. — Ну-ка выпей, а там принесут, что
тебе надо, — и Том передал мне бутылку.
— «Как варят соус тортю?» — «Эй, эй, что у меня в руке?» — «Слушай, моряк, любит ли Тильда Джона?» — «Ваше образование, объясните течение звезд и прочие планеты!» — Наконец, какая-то замызганная девчонка с черным, как у воробья, носом, положила меня на обе лопатки, пропищав: «Папочка,
не знаешь
ты, сколько трижды три?»
— Ну, скажи, что
ты сделал с моими друзьями? — произнес закутанный человек, морщась и потирая висок. — Они, как приехали на твоем корабле, так
не перестают восхищаться твоей особой. Меня зовут Ганувер; садись, Санди, ко мне поближе.
— Так вот, мы это дело обдумали и решили, если
ты хочешь. Ступай к Попу, в библиотеку, там
ты будешь разбирать… — он
не договорил, что разбирать. — Нравится он вам, Поп? Я знаю, что нравится. Если он немного скандалист, то это полбеды. Я сам был такой. Ну, иди.
Не бери себе в поверенные вино, милый ди-Сантильяно. Шкиперу твоему послан приятный воздушный поцелуй; все в порядке.
Ты уверен, что
не подслушивают?
— То же, что и раньше. Вся надежда на
тебя, дядюшка «Вас-ис-дас». Только он ничего
не сделает. Этот кинематографический дом выстроен так конспиративно, как
не снилось никаким Медичи.
— Ангел мой, сумасшедший Фридрих никогда
не написал бы своих книг, если бы прочел только
тебя.
— Санди, — сказал он, встрепенувшись и садясь рядом, — виноват-то
ты виноват. Засыпая,
ты бормотал о разговоре в библиотеке. Это для меня очень важно, и я поэтому
не сержусь. Но слушай: если так пойдет дальше,
ты действительно будешь все знать. Рассказывай, что было с
тобой.
—
Не так далеко, как
ты, может быть, хочешь, но — в «страну человеческого сердца». В страну, где темно.
— Герои спят, — сказал он хрипло; был утомлен, с бледным, бессонным лицом, и тотчас тревожно уставился на меня. — Вторые лица все на ногах. Сейчас придет Эстамп. Держу пари, что он отправится с вами. Ну, Санди,
ты отколол штуку, и твое счастье, что
тебя не заметили в тех местах. Ганувер мог
тебя просто убить. Боже сохрани
тебя болтать обо всем этом! Будь на нашей стороне, но молчи, раз уж попал в эту историю. Так что же было с
тобой вчера?
— А! Вылазка в трепещущие траншеи! Ну, когда мы появимся — два таких молодца, как вы да я, — держу сто против одиннадцати, что
не устоит даже телеграфный столб! Что?! Уже ели? И выпили? А я еще нет? Как вижу, — капитан с вами и суемудрствует. Здорово, капитан Санди!
Ты, я слышал, закладывал всю ночь мины в этих стенах?!
— Сразу видно, что
ты настоящий мужчина, — заметил он, и, как ни груба была лесть, я крякнул, осчастливленный свыше меры. Теперь Дюрок мог,
не опасаясь непослушания, приказать мне обойти на четвереньках вокруг залива.
А Молли — Молли, бог
тебя знает, Молли, как
ты выросла на дороге и
не затоптали
тебя!
— Так, — сказал он, смотря на меня с проступающей понемногу улыбкой. — Уже подслушал!
Ты думаешь, я
не вижу, что ямы твоих сапогов идут прямехонько от окна? Эх, Санди, капитан Санди,
тебя нужно бы прозвать
не «Я все знаю», а «Я все слышу!».
— Молли,
не упрямься больше, — сказала Арколь, —
тебя ждет счастье!
— Вот мне и легче, — сказала она, сморкаясь. — О, что это?! Ф-фу-у-у, точно солнце взошло! Что же это было за наваждение? Мрак какой! Я и
не понимаю теперь. Едем скорей! Арколь,
ты меня пойми! Я ничего
не понимала, и вдруг — ясное зрение.
— Хорошо, хорошо,
не волнуйся, — ответила сестра. —
Ты будешь собираться?
— Убирайся! — сказала Молли. —
Ты довольно преследовал меня! Я
не из тех, к кому
ты можешь протянуть лапу. Говорю
тебе прямо и начистоту — я более
не стерплю! Уходи!
— Нет, я
не сестра твоя! — сказала, словно бросила тяжкий камень, Молли. — А
ты не брат мне!
Ты — второй Лемарен, то есть подлец!
— Если сцена, — сказал он, входя, — то надо закрывать дверь. Кое-что я слышал. Мамаша Арколь, будьте добры дать немного толченого перцу для рагу. Рагу должно быть с перцем. Будь у меня две руки, — продолжал он в том же спокойном деловом темпе, — я
не посмотрел бы на
тебя, Лемарен, и вбил бы
тебе этот перец в рот. Разве так обращаются с девушкой?
—
Не торопись, я пойду с
тобой, — нагнав меня у самого выхода, он сказал...
Выбирай, если хочешь,
не теперь, а строго обдумав: кем
ты желаешь быть.
—
Не смей! — сказал он. —
Ты будешь сидеть.
— А я? Простите меня! Если я помешаюсь, это так и должно быть. Дюрок! Эстамп! Орсуна! Санди, плут! И
ты тоже молчал, — вы все меня подожгли с четырех концов!
Не сердитесь, Молли! Молли, скажите что-нибудь! Кто же мне объяснит все?
— Пять минут, Джонсон! — ответил Ганувер. — Пришла одна живая душа, которая тоже, я думаю,
не терпит одиночества. Санди, я
тебя позвал, — как знать, увидимся ли мы еще с
тобой? — позвал на пару дружеских слов.
Ты видел весь этот кошмар?
— Ну, ну!
Ты очень хвастлив. Может быть, и в моем также. Благодарю
тебя, мальчик,
ты мне тоже помог, хотя сам
ты был как птица,
не знающая, где сядет завтра.
— Я ведь
не спорю, — сказала девушка, в то время как затихал смех, вызванный моей горячностью. — А может быть, я и правда старше
тебя!
— Конечно, нет, — ответил он. — Санди, Молли, которая
тебя так сейчас обидела, была худым черномазым птенцом на тощих ногах всего только четыре года назад. У меня
не было ни дома, ни ночлега. Я спал в брошенном бараке.
— Паренек, это
ты?! — Паркер склонил голову набок, просиял и умильно заторжествовал: — О, никак
не узнать!
Прощаясь, сказала: «Поклянись, что никому
не выдашь, как я ходила здесь с
тобой сегодня».
— Мой совет хорош для всякого места, где
тебя еще
не знали болтливым и запальчивым мальчуганом. Ну, хорошо. Выкидывай свои пять лет. Звонок около
тебя, протяни руку и позвони.
— Конечно, я вас узнала! — сказала она. — С моей памятью, да
не узнать подругу моих юных дней?! Сандерсончик,
ты воскрес, милый?! Ну, здравствуй, и прости меня, что я сочиняла стихи, когда
ты, наверно, ждал моего появления. Что, уже выпиваете? Ну, отлично, я очень рада, и… и…
не знаю, что еще вам сказать. Пока что я сяду.
— Попа
ты не узнал бы, хотя и «все знаешь»; извини, но я очень люблю дразниться. Поп стал такой важный, такой положительный, что хочется выйти вон! Он ворочает большими делами в чайной фирме. А Эстамп — в Мексике. Он поехал к больной матери; она умерла, а Эстамп влюбился и женился. Больше мы его
не увидим.
— Она устала сегодня, — сказал он, — и едва ли вернется. — Действительно, во все возрастающем громе рояля слышалось упорное желание заглушить иной ритм. — Отлично, — продолжал Дюрок, — пусть она играет, а мы посидим на бульваре. Для такого предприятия мне
не найти лучшего спутника, чем
ты, потому что у
тебя живая душа.
Уговорившись, где встретимся, я выждал, пока затихла музыка, и стал уходить. — «Молли! Санди уходит», — сказал Дюрок. Она тотчас вышла и начала упрашивать меня приходить часто и «
не вовремя»: «Тогда будет видно, что
ты друг». Потом она хлопнула меня по плечу, поцеловала в лоб, сунула мне в карман горсть конфет, разыскала и подала фуражку, а я поднес к губам теплую, эластичную руку Молли и выразил надежду, что она будет находиться в добром здоровье.
— Я постараюсь, — сказала Молли, — только у меня бывают головные боли, очень сильные.
Не знаешь ли
ты средства? Нет,
ты ничего
не знаешь,
ты лгун со своей надписью! Отправляйся!