Неточные совпадения
Ставки по условию разыгрывались небольшие, но мне
не везло, и я
был несколько раздражен тем, что проигрывал подряд. Но на ту ставку
у меня
было сносное каре: четыре десятки и шестерки; джокер мог
быть у Стерса, поэтому следовало держать ухо востро.
Я в состоянии заплатить, сколько надо, и с этой стороны
у вас
не было бы причины остаться недовольным.
— Ну как, — сказал он, стоя
у трапа, когда я начал идти по нему, — правда, «Бегущая по волнам» красива, как «Гентская кружевница»? («Гентская кружевница»
было судно, потопленное лет сто назад пиратом Киддом Вторым за его удивительную красоту, которой все восхищались.) Да, это многие признают. Если бы я рассказал вам его историю, его стоимость; если бы вы увидели его на ходу и
побыли на нем один день, — вы еще
не так просили бы меня взять вас в плавание.
У вас губа
не дура.
— Вы согласитесь, — прибавил я при конце своего рассказа, — что
у меня могло
быть только это желание. Никакое иное действие
не подходит. По-видимому, я должен ехать, если
не хочу остаться на всю жизнь с беспомощным и глупым раскаянием.
Среди немногих посетителей я увидел взволнованного матроса, который, размахивая забытым в возбуждении стаканом вина и
не раз собираясь его
выпить, но опять забывая, крепил свою речь резкой жестикуляцией, обращаясь к компании моряков, занимавших угловой стол. Пока я задерживался
у стойки, стукнуло мне в слух слово «Гез», отчего я, также забыв свой стакан, немедленно повернулся и вслушался.
У Брауна мелькнуло в глазах неизвестное мне соображение. Он сделал по карандашу три задумчивых скольжения, как бы сосчитывая главные свои мысли, и дернул бровью так, что
не было сомнения в его замешательстве. Наконец, приняв прежний вид, он посвятил меня в
суть дела.
—
У нас
будут дамы, — сказал, вставая из-за стола и взглядом наблюдая меня, Гез. — Вас это
не беспокоит?
Я еще
не совсем выспался, когда, пробудясь на рассвете, понял, что «Бегущая по волнам» больше
не стоит
у мола. Каюта опускалась и поднималась в медленном темпе крутой волны. Начало звякать и скрипеть по углам;
было то всегда невидимое соотношение вещей, которому обязаны мы бываем ощущением движения. Шарахающийся плеск вдоль борта, неровное сотрясение, неустойчивость тяжести собственного тела, делающегося то грузнее, то легче, отмечали каждый размах судна.
— Я
не поверил Синкрайту, иначе я
не был бы здесь, — объявил Гез. — Бросьте это! Я знаю, что вы сердитесь на меня, но всякая ссора должна иметь конец.
У нас очень весело.
Предполагая, что она взволнована, хотя удивительно владеет собой, я спросил,
не выпьет ли она немного вина, которое
у меня
было в баулах, — чтобы укрепить нервы.
— Мы
не можем предложить вам лучшего помещения, — сказал он. —
У нас тесно. Потерпите как-нибудь, немного уже осталось плыть до Гель-Гью. Мы
будем, думаю я, вечером послезавтра или же к вечеру.
Больт
не подозревал, что
у него
не было никогда такого внимательного слушателя, как я. Но это заметила Дэзи и сказала...
— Это карнавал, джентльмены, — повторил красный камзол. Он
был в экстазе. — Нигде нет — только
у нас, по случаю столетия основания города. Поняли? Девушка недурна. Давайте ее сюда, она
споет и станцует. Бедняжка, как пылают ее глазенки! А что, вы
не украли ее? Я вижу, что она намерена прокатиться.
— Если
будет надобность, — ответил я,
не зная еще, что может
быть, — я воспользуюсь вашей добротой. Вещи я оставлю пока
у вас.
Блеск глаз, лукавая таинственность полумасок, отряды матросов, прокладывающих дорогу взмахами бутылок, ловя кого-то в толпе с хохотом и визгом; пьяные ораторы на тумбах, которых никто
не слушал или сталкивал невзначай локтем; звон колокольчиков, кавалькады принцесс и гризеток, восседающих на атласных попонах породистых скакунов; скопления
у дверей, где в тумане мелькали бешеные лица и сжатые кулаки; пьяные врастяжку на мостовой; трусливо пробирающиеся домой кошки; нежные голоса и хриплые возгласы; песни и струны; звук поцелуя и хоры криков вдали — таково
было настроение Гель-Гью этого вечера.
Грас Паран развелся с женой, от которой
у него
не было детей, и усыновил племянника, сына младшей сестры, Георга Герда.
— Я
был уверен, — сказал я, следуя за ней, — что вы уже спите на «Нырке». Отчего вы
не подошли, когда я стоял
у памятника?
Мне незачем и
не надо
было идти вместе, но, сам растерявшись, я остановился
у лестницы, смотря, как она медленно спускается, слегка наклонив голову и перебирая бахрому на груди.
Затем, хотя ему
было запрещено пользоваться судном для своих целей, Гез открыто заявил право собственности и отвел «Бегущую» в другой порт. Обстоятельства дела
не позволяли обратиться к суду. В то время Сениэль надеялся, что получит значительную сумму по ликвидации одного чужого предприятия, бывшего с ним в деловых отношениях, но получение денег задержалось, и он
не мог купить
у Геза свой собственный корабль, как хотел. Он думал, что Гез желает денег.
Синкрайт остановился,
не зная, разрешено ли ему тронуть этот вопрос. Я кивнул.
У меня
был выбор спросить: «Откуда появилась она?» — и тем, конечно, дать повод счесть себя лжецом — или поддержать удобную простоту догадок Синкрайта. Чтобы покончить на втором, я заявил...
Ни он, ни я
не успели выйти. С двух сторон коридора раздался шум; справа кто-то бежал, слева торопливо шли несколько человек. Бежавший справа, дородный мужчина с двойным подбородком и угрюмым лицом, заглянул в дверь; его лицо дико скакнуло, и он пробежал мимо, махая рукой к себе; почти тотчас он вернулся и вошел первым. Благоразумие требовало
не проявлять суетливости, поэтому я остался, как стоял,
у стола. Бутлер, походив, сел; он
был сурово бледен и нервно потирал руки. Потом он встал снова.
Я понял. Должно
быть, это понял и Бутлер, видевший
у Геза ее совершенно схожий портрет, так как испуганно взглянул на меня. Итак, поразившись, мы продолжали ее
не знать. Она этого хотела, стало
быть, имела к тому причины. Пока, среди шума и восклицаний, которыми еще более ужасали себя все эти ворвавшиеся и содрогнувшиеся люди, я спросил Биче взглядом. «Нет», — сказали ее ясные, строго покойные глаза, и я понял, что мой вопрос просто нелеп.
Рассказав, что Гез останавливается
у него четвертый раз, платил хорошо, щедро давал прислуге, иногда
не ночевал дома и
был, в общем, беспокойным гостем, Гарден получил предложение перейти к делу по существу.
Не знаю, что
было у него с Пегги, — пошла она к нему или нет.
Не надо
было далеко ходить за ней, так как она вертелась
у комнаты; когда Гарден открыл дверь, Пегги поспешила вытереть передником нос и решительно подошла к столу.
— Да, я
не трус, это все скажут. Если мою жизнь рассказать —
будет роман. Так вот, начало стучать там,
у Геза. Значит, всаживает в потолок пули. И вот, взгляните…
Вот тут, как я поднялась за щеткой, вошли наверх Бутлер с джентльменом и опять насчет Геза: «Дома ли он?» В сердцах я наговорила лишнее и прошу меня извинить, если
не так сказала, только показала на дверь, а сама скорее ушла, потому что, думаю, если ты меня позвонишь, так знай же, что я
не вертелась
у двери, как собака, а
была по своим делам.
— Он запер дверь. Произошла сцена, которую я постараюсь забыть. Я
не испугалась, но
была так зла, что сама могла бы убить его, если бы
у меня
было оружие. Он обхватил меня и, кажется, пытался поцеловать. Когда я вырвалась и подбежала к окну, я увидела, как могу избавиться от него. Под окном проходила лестница, и я спрыгнула на площадку. Как хорошо, что вы тоже пришли туда!
Что
не было мне понятно — стало понятно теперь. Подняв за подбородок ее упрямо прячущееся лицо, сам тягостно и нежно взволнованный этим детским порывом, я посмотрел в ее влажные, отчаянные глаза, и
у меня
не хватило духу отделаться шуткой.
— Ну вот видите! — Должно
быть,
у Проктора
были сомнения, так как мой ответ ему заметно понравился. — Люди встречаются и расходятся.
Не так ли?
— По всей щекотливости положения Брауна, в каком он находится теперь, я думаю, что это дело надо вести так, как если бы он действительно купил судно
у Геза и действительно заплатил ему. Но я уверен, что он
не возьмет денег, то
есть возьмет их лишь на бумаге. На вашем месте я поручил бы это дело юристу.
— Вы правы. Так
будет приятнее и ему и мне. Хотя… Нет, вы действительно правы.
У нас
есть план, — продолжала Биче, устраняя озабоченную морщину, игравшую между тонких бровей, меняя позу и улыбаясь. — План вот в чем: оставить пока все дела и отправиться на «Бегущую». Я так давно
не была на палубе, которую знаю с детства! Днем
было жарко. Слышите, какой шум? Нам надо встряхнуться.
— Вы приехали повеселиться, посмотреть, как тут гуляют? — сказала хозяйка, причем ее сморщенное лицо извинялось за беспокойство и шум города. — Мы теперь
не выходим, нет. Теперь все
не так. И карнавал плох. В мое время один Бреденер запрягал двенадцать лошадей. Карльсон выпустил «Океанию»: замечательный павильон на колесах, и я
была там главной Венерой.
У Лакотта в саду фонтан бил вином… О, как мы танцевали!
Не возмущение против запрета, но стремление к девушке, чувство обиды за нее и глубокая тоска вырвали
у меня слова, взять обратно которые
было уже нельзя.
Она протянула руку, весело и резко пожав мою, причем в ее взгляде таилась эта смущающая меня забота с примесью явного недовольства — мной или собой? — я
не знал. На сердце
у меня
было круто и тяжело.
— Для меня — закрыто. Я слепая. Я вижу тень на песке, розы и вас, но я слепа в том смысле, какой вас делает для меня почти неживым. Но я шутила.
У каждого человека свой мир. Гарвей, этого
не было?!
— Ну, а
у меня жалкий характер; как что-нибудь очень хорошо, так немедленно начинаю бояться, что
у меня отнимут, испортят; что мне
не будет уже хорошо…
У каждого человека —
не часто,
не искусственно, но само собой, и только в день очень хороший, среди других, просто хороших дней, наступает потребность оглянуться, даже
побыть тем, каким
был когда-то.
Но журнала и никаких бумаг
не было; лишь в столе капитанской каюты, в щели дальнего угла ящика, застрял обрывок письма; он хранится
у меня, и я покажу вам его как-нибудь.