Неточные совпадения
— Дорогой Гарвей, мне кажется, что я невольно удерживаю вас в нашем городе. Вы могли бы уехать, когда поправитесь, без всякого стеснения из-за того, что я нанял для вас квартиру. Все
же, перед тем
как путешествовать дальше, вам необходим некоторый уют — остановка внутри себя.
Среди уродливых отражений жизненного закона и его тяжбы с духом моим я искал, сам долго не подозревая того, — внезапное отчетливое создание: рисунок или венок событий, естественно свитых и столь
же неуязвимых подозрительному взгляду духовной ревности,
как четыре наиболее глубоко поразившие нас строчки любимого стихотворения. Таких строчек всегда — только четыре.
Как я заметил, он не переставал интересоваться моим скрытым возбуждением, направленным на предметы воображения. Я был для него словно разновидность тюльпана, наделенная ароматом, и если такое сравнение может показаться тщеславным, оно все
же верно по существу.
Так
же,
как «утро» Монса — гавань обещает всегда; ее мир полон необнаруженного значения, опускающегося с гигантских кранов пирамидами тюков, рассеянного среди мачт, стиснутого у набережных железными боками судов, где в глубоких щелях меж тесно сомкнутыми бортами молчаливо,
как закрытая книга, лежит в тени зеленая морская вода.
Эта тенденция, гибельная для многих, тотчас оправдала себя. К девушке подбежали комиссионеры и несколько других личностей
как потрепанного, так и благопристойного вида, создав атмосферу нестерпимого гвалта. Казалось, с девушкой произойдет то
же, чему подвергается платье, если его — чистое, отглаженное, спокойно висящее на вешалке — срывают торопливой рукой.
Ее взгляд упал на подсунутый уличным торговцем стакан прохладительного питья; так
как было действительно жарко, она, подумав, взяла стакан, напилась и вернула его с тем
же видом присутствия у себя дома,
как во всем, что делала.
Люди суетливого, рвущего день на клочки мира стояли, ворочая глазами, она
же по-прежнему сидела на чемоданах, окруженная незримой защитой,
какую дает чувство собственного достоинства, если оно врожденное и так слилось с нами, что сам человек не замечает его, подобно дыханию.
По-видимому, началась своего рода «сердечная мигрень» — чувство, которое я хорошо знал, и, хотя не придавал ему особенного значения, все
же нашел, что такое направление мыслей действует,
как любимый мотив.
Вошла Дэлия, девушка с поблекшим лицом, загорелым и скептическим, такая
же белокурая,
как ее брат, и стала смотреть,
как я с Стерсом, вперив взгляд во лбы друг другу, старались увеличить — выигрыш или проигрыш? — никто не знал, что.
Во время игры Андерсон сидел спиной к дому, лицом к саду; он сказал, что никого не видел и ничего не слыхал. То
же сказал Филатр, и, так
как никто, кроме меня, не слышал никаких слов, происшествие это осталось замкнутым во мне. На вопросы,
как я отнесся к нему, я ответил, что был, правда, взволнован, но теперь лишь стараюсь понять.
— Да, но что? — ответил я. — Я не знаю. Я,
как вы, любитель догадываться. Заниматься этим теперь было бы то
же, что рисовать в темноте с натуры.
Контора Брауна «Арматор и Груз»,
как большинство контор такого типа, помещалась на набережной, очень недалеко, так что не стоило брать автомобиль. Я отпустил шофера и, едва вышел в гавань, бросил тревожный взгляд к молу, где видел вчера «Бегущую по волнам». Хотя она была теперь сравнительно далеко от меня, я немедленно увидел ее мачты и бугшприт на том
же месте, где они были ночью. Я испытал полное облегчение.
— Я не знаю,
какое вам дело до капитана Геза, но я — а вы видите, что я не начальство, что я такой
же матрос,
как этот горлан, — он презрительно уставил взгляд в лицо опешившему оратору, — я утверждаю, что капитан Гез, во-первых, настоящий моряк, а во-вторых, отличнейший и добрейшей души человек.
Тогда
же Бутлер сказал: «Черт вас поймет!» Капитан Гез собирал нас, бывало, и читал вслух такие истории, о
каких мы никогда не слыхивали.
Запутавшись в крике, оба стали ссылаться на одних и тех
же лиц, так
как выяснилось, что хулитель и защитник знают многих из тех, кто служил у Геза в разное время.
Как ни был я поглощен этим столкновением, я все
же должен был спешить к Брауну.
Сухая, высокая голова с гладким затылком,
как бы намеренно крепко сжатые губы и так
же крепко, цепко направленный прямо в лицо взгляд черных прищуренных глаз производили впечатление точного математического прибора.
— Но, — прибавил Браун, скользнув пальцами по карандашу вверх, — возникла неточность. Судно это не принадлежит мне; оно собственность Геза, и хотя он,
как я думаю, — тут, повертев карандаш, Браун уставил его конец в подбородок, — не откажет мне в просьбе уступить вам каюту, вы все
же сделали бы хорошо, потолковав с капитаном.
— Что
же это? — сказал он. — Я поверил по-настоящему, только когда увидел на корме ваши слова и — теперь — вас; я окончательно убедился. Но трудно сказать, в чем сущность моего убеждения. В этой коробке лежат карты для пасьянсов и шоколад, более ничего. Я знаю, что вы любите пасьянсы,
как сами говорили об этом: «Пирамида» и «Красное-черное».
Бутлер с Синкрайтом пили если и не так круто,
как Гез, то все
же порядочно.
В каюте Геза стоял портрет неизвестной девушки. Участники оргии собрались в полном составе. Я плыл на корабле с темной историей и подозрительным капитаном, ожидая должных случиться событий, ради цели неясной и начинающей оборачиваться голосом чувства, так
же странного при этих обстоятельствах,
как ревнивое желание разобрать, о чем шепчутся за стеной.
Все трое говорили за дверью промеж себя, и я время от времени слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то
же время я приготовил револьвер, так
как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения женщины — безотносительно к ее репутации, — в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
— Да, я погорячился, — ответил, вздохнув, Гез. — Ну, что
же, я наказан — и за дело; мне нельзя так распускаться. Да, я вел себя безобразно.
Как вы думаете, что теперь сделать?
Ветер дул в спину. По моему расчету, через два часа должен был наступить рассвет. Взглянув на свои часы с светящимся циферблатом, я увидел именно без пяти минут четыре. Ровное волнение не представляло опасности. Я надеялся, что приключение окончится все
же благополучно, так
как из разговоров на «Бегущей» можно было понять, что эта часть океана между Гарибой и полуостровом весьма судоходна. Но больше всего меня занимал теперь вопрос, кто и почему сел со мной в эту дикую ночь?
Кружевное платье, оттенка слоновой кости, с открытыми, гибкими плечами, так
же безупречно белыми,
как лицо, легло вокруг стана широким опрокинутым веером, из пены которого выступила, покачиваясь, маленькая нога в золотой туфельке.
— Это — история, которая вас удивит, — ответил я после того,
как выразил свою благодарность, крепко пожав его руку. — Меня зовут Гарвей. Я плыл туда
же, куда вы плывете теперь, в Гель-Гью, на судне «Бегущая по волнам» под командой капитана Геза и был ссажен им вчера вечером на шлюпку после крупной ссоры.
— Да, не надо, — сказал Проктор уверенно. — И завтра такой
же день,
как сегодня, а этих бутылок всего три. Так вот, она первая увидела вас, и, когда я принес трубу, мы рассмотрели,
как вы стояли в лодке, опустив руки. Потом вы сели и стали быстро грести.
Строгая чистота круга, полного одних волн, подробно ясных вблизи; на отдалении они скрываются одна за другой; на горизонте
же лишь едва трогают отчетливую линию неба,
как если смотреть туда в неправильное стекло.
Если
же снарядить шлюпку, это нас может задержать, а так
как возникло опасение быть застигнутыми штилем, то надобно спешить нам к югу, где есть воздушное течение».
Но, кроме того, он предстал мне в свете неизвестного торжества, и, погрузясь в заразительно яркую суету, я стал рассматривать, что происходит вокруг; шел я не торопясь и никого не расспрашивал, так
же,
как никогда не хотел знать названия поразивших меня своей прелестью и оригинальностью цветов.
Карнавалы,
как я узнал тогда
же, происходили в Гель-Гью и раньше благодаря французам и итальянцам, представленным значительным числом всего круга колонии.
Город истратил на украшения и на торжество часть хозяйственных сумм, что еще подлило масла в огонь, так
как единодейственники Парана мгновенно оклеветали врагов; те
же, при взаимном наступательном громе, вытащили из-под сукна старые, неправильно решенные в пользу Парана дела.
Я записал адрес гостиницы и едва отделался от Кука, желавшего немедленно показать мне,
как я буду с ним жить. Еще некоторое время я не мог встать из-за стола, выслушивая кое-кого по этому
же поводу, но наконец встал и обошел памятник.
Сомнения не было: маскарадный двойник Дэзи была Биче Сениэль, и я это знал теперь так
же верно,
как если бы прямо видел ее лицо.
— Известно ли вам, — сказал я, — что корабль переуступлен Брауну так
же мнимо,
как ваш отец продал его Гезу?
Найти место присесть было так
же легко,
как продеть канат в игольное отверстие.
Вот тут,
как я поднялась за щеткой, вошли наверх Бутлер с джентльменом и опять насчет Геза: «Дома ли он?» В сердцах я наговорила лишнее и прошу меня извинить, если не так сказала, только показала на дверь, а сама скорее ушла, потому что, думаю, если ты меня позвонишь, так знай
же, что я не вертелась у двери,
как собака, а была по своим делам.
К тому времени чувства мои были уже оглушены и захвачены так сильно, что даже объявление ареста явилось развитием одной и той
же неприятности; но неожиданное признание Бутлера хватило по оцепеневшим нервам,
как новое преступление, совершенное на глазах всех.
Мне приходилось, по расчету моих и его денег, — причем он уверял, что болты стоили ему по три гинеи за сотню, — непроверенные остатки. Я выделился, таким образом, из расчета пятьсот за триста пятьдесят, и между нами произошла сцена. Однако доказать ничего было нельзя, поэтому я вчера
же направился к одному сведущему по этим делам человеку, имя которого называть не буду, и я узнал от него, что наша партия меньше
как за пять тысяч не может быть продана, что цена держится крепко.
Человек, которого я не видел, так
как он был отделен от меня перегородкой, в ответ на мнимое предложение моего знакомого сразу
же предложил ему четыре с половиной фунта за килограмм, а когда тот начал торговаться — накинул пять и даже пять с четвертью.
Тогда кто-то постучал в дверь, и, быстро кинувшись ее открыть, он закричал: «
Как?! Может ли быть?! Входите
же скорее и докажите мне, что я не сплю!»
— Она отказалась войти, и я слышал,
как Гез говорил в коридоре, получая такие
же тихие ответы. Не знаю, сколько прошло времени. Я был разозлен тем, что напрасно засел в шкаф, но выйти не мог, пока не будет никого в коридоре и комнате. Даже если бы Гез запер помещение на ключ, наружная лестница, которая находится под самым окном, оставалась в моем распоряжении. Это меня несколько успокоило.
Одно стояло в уме: «Я вошел и увидел, и я так
же поражен,
как и все».
— Вы, значит, видели еще одно такое
же платье,
как у меня.
Позавтракав, я разыскал «Нырок», стоявший,
как указала Дэзи в записке, неподалеку от здания таможни, кормой к берегу, в длинном ряду таких
же небольших шхун, выстроенных борт к борту.
Я вошел, очутясь в маленьком пространстве, где справа была занавешенная простыней койка. Дэзи сидела меж койкой и столиком. Она была одета и тщательно причесана, в том
же кисейном платье,
как вчера, и, взглянув на меня, сильно покраснела. Я увидел несколько иную Дэзи: она не смеялась, не вскочила порывисто, взгляд ее был приветлив и замкнут. На столике лежала раскрытая книга.
Пока я разговаривал, Тоббоган стоял, отвернувшись, и смотрел в сторону; он хмурился. Рассерженный его очевидной враждой, выраженной к тому
же так наивно и грубо, которой он
как бы вперед осуждал меня, я сказал...
— Я не люблю рисовать, — сказала она и, забавляясь, провела быструю, ровную,
как сделанную линейкой черту. — Нет. Это для меня очень легко. Если вы охотник, могли бы вы находить удовольствие в охоте на кур среди двора? Так
же и я. Кроме того, я всегда предпочитаю оригинал рисунку. Однако хочу с вами посоветоваться относительно Брауна. Вы знаете его, вы с ним говорили. Следует ли предлагать ему деньги?
Экипаж двигался с великим трудом, осыпанный цветным бумажным снегом, который почти весь приходился на долю Биче, так
же,
как и серпантин, медленно опускающийся с балконов шуршащими лентами.
— Наконец-то! — сказала Биче тоном удовольствия, когда прошла от борта вперед и обернулась. — В
каком же положении экипаж?