Неточные совпадения
Глеб провел ладонью по высокому лбу и сделался внимательнее: ему не
раз уже приходила мысль отпустить сына на заработки и взять дешевого батрака. Выгоды были слишком очевидны, но грубый, буйный нрав Петра служил препятствием к приведению в исполнение
такой мысли. Отец боялся, что из заработков, добытых сыном, не увидит он и гроша. В последние три дня Глеб уже совсем было решился отпустить сына, но не делал этого потому только, что сын предупредил его, — одним словом, не делал этого из упрямства.
Как ни ошеломлен был Глеб, хотя страх его прошел вместе с опасностью, он тотчас же смекнул, что Аким, запуганный случившимся, легко мог улизнуть вместе с мальчиком; а это, как известно, не входило в состав его соображений: мальчику можно задать таску и
раз навсегда отучить его баловать, — выпускать его из рук все-таки не след.
С некоторых пор в одежде дяди Акима стали показываться заметные улучшения: на шапке его, не заслуживавшей, впрочем,
такого имени, потому что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками, появился вдруг верх из синего сукна; у Гришки оказалась новая рубашка, и, что всего страннее, у рубашки были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного год тому назад Глебом на фартук жене; кроме того, он не
раз заставал мальчика с куском лепешки в руках, тогда как в этот день в доме о лепешках и помину не было.
Иной
раз целый день хлопочет подле какого-нибудь дела, суетится до того, что пот валит с него градом, а как придет домой,
так и скосится и грохнет на лавку, ног под собой не слышит; но сколько Глеб или сын его Василий ни умудрялись, сколько ни старались высмотреть, над чем бы мог
так упорно трудиться работник, дела все-таки никакого не находили.
Раз дело зашло
так далеко, что Ваня пожаловался матери; впрочем, и без этого синяки Вани не преминули бы уличить Гришку.
— Ну, а как нас вон туда — в омут понесет! Батя и то сказывал:
так, говорит, тебя завертит и завертит! Как
раз на дно пойдешь! — произнес Ваня, боязливо указывая на противоположный берег, где между кустами ивняка чернел старый пень ветлы.
Да, было чем порадоваться на старости лет Глебу Савинову! Одного вот только не мог он взять в толк: зачем бы обоим ребятам
так часто таскаться к соседу Кондратию на озеро? Да мало ли что! Не все раскусят старые зубы, не все смекает старая стариковская опытность. Впрочем, Глеб, по обыкновению своему,
так только прикидывался. С чего же всякий
раз, как только Гришка и Ваня возвращаются с озера, щурит он глаза свои, подсмеивается втихомолку и потряхивает головою?..
Снохи лениво приподнялись и начали лениво подсоблять ей. Но
так как старушка не давала им никакого дела и, сверх того, подымала ужаснейший крик каждый
раз, как снохи прикасались только к какому-нибудь черепку, то они заблагорассудили снова отправиться на солому.
Куда ж девался, наконец, Гришка?..» Задавая себе
такие вопросы, Ваня обошел несколько
раз лачужку.
— Ну да, видно, за родным… Я не о том речь повел: недаром, говорю, он так-то приглядывает за мной — как только пошел куда,
так во все глаза на меня и смотрит, не иду ли к вам на озеро. Когда надобность до дедушки Кондратия, посылает кажинный
раз Ванюшку… Сдается мне, делает он это неспроста. Думается мне: не на тебя ли старый позарился… Знамо, не за себя хлопочет…
Не
раз даже старик выходил из себя и грозил порядком проучить сына в том случае, если со временем окажется какая-нибудь причина
такой перемены, но остался все-таки ни при чем.
«Женится — слюбится (продолжал раздумывать старый рыбак). Давно бы и дело сладили, кабы не стройка, не новая изба… Надо, видно, дело теперь порешить. На Святой же возьму его да схожу к Кондратию: просватаем, а там и делу конец! Авось будет тогда повеселее. Через эвто, думаю я, более и скучает он, что один, без жены, живет:
таких парней видал я не
раз! Сохнут да сохнут, а женил,
так и беда прошла. А все вот так-то задумываться не с чего… Шут его знает! Худеет, да и полно!.. Ума не приложу…»
Несмотря на то что они уже двадцать
раз обманывались
таким образом, им как будто все еще в голову не приходило, что на Оке, кроме Василия и Петра, могут показаться другие люди: опыт в этом случае ни к чему не служил.
Раз так-то, помнится, уж совсем весна наступила, уж лист в заячье ухо развернулся и цветы были на лугах, вдруг, отколе ни возьмись, снег: в одну ночь по колено навалил; буря
такая, сиверка, и боже упаси!
Дом родительский прискучил Петру
так же, как житье у хозяина; ему хотелось
раз навсегда освободиться от власти отцовской, с которой никак не могла ужиться его своевольная, буйно-грубая природа.
— Ну, вот что, грамотник, — примолвил он, толкнув его слегка по плечу, — на реку тебе идти незачем: завтра успеешь на нее насмотреться, коли уж
такая охота припала. Ступай-ка лучше в избу да шапку возьми: сходим-ка на озеро к дедушке Кондратию. Он к нам на праздниках два
раза наведывался, а мы у него ни однова не бывали — не годится. К тому же и звал он нонче.
Очутившись в нескольких шагах от отца, он не выдержал и опять-таки обернулся назад; но на этот
раз глаза молодого парня не встретили уже знакомых мест: все исчезло за горою, темный хребет которой упирался в тусклое, серое без просвета небо…
— Я его недавно видел подле медведя, на том конце села — должно быть, и теперь там!.. Медведя, вишь ты, привели сюда на ярмарку:
так вот он там потешается… всех, вишь, поит-угощает; третий
раз за вином сюда бегал… такой-то любопытный. Да нет же, говорю, исчезни моя душа, не годится он тебе!..
Когда смычок, шмыгнув по баскам, начинал вдруг выделывать вариации, рысьи глазки татарина щурились, лицо принимало
такое выражение, как будто в ухо ему залез комар, и вдруг приподымались брови, снова раскрывались глаза, готовые, по-видимому, на этот
раз совсем выскочить из головы.
Во все продолжение этого дня Глеб был сумрачен, хотя работал за четверых; ни
разу не обратился он к приемышу. Он не то чтобы сердился на парня, — сердиться пока еще было не за что, — но смотрел на него с видом тайного, невольного упрека, который доказывал присутствие
такого чувства в душе старого рыбака.
На этот
раз Захар не заставил себя
так долго дожидаться.
Грозно изгибавшиеся брови старика и невольно сжимавшиеся кулаки его, каждый
раз как он встречался с Гришкой, достаточно уже показывали, как сильно было в нем
такое желание.
Каждый
раз, как который-нибудь из присутствующих обращал на него масленые, слипавшиеся глаза и, приподняв стакан, восклицал: «О-ох, горько!», давая знать этим, чтобы молодые поцеловались и подсластили
таким образом вино, — в чертах Гришки проглядывало выражение досадливого принуждения.
Так нет: почти с самого дня свадьбы хранил он упорное молчание, отворачивался и отходил от нее всякий
раз, когда она обращалась к нему.
Но как бы там ни было, был ли всему виной Захар или другой кто, только тетушке Анне много
раз еще после того привелось утешать молоденькую сноху свою. К счастию еще, случалось всегда
так, что старик ничего не замечал. В противном случае, конечно, не обошлось бы без шуму и крику; чего доброго, Гришке довелось бы, может статься, испытать, все ли еще крепки были кулаки у Глеба Савиныча; Дуне, в свой черед, пришлось бы тогда пролить еще больше слез.
— А проучишь,
так самого проучат: руки-то окоротят!.. Ты в ней не властен; сунься только, старик-ат самого оттреплет!.. Нам в этом заказу не было: я как женат был, начала это также отцу фискалить; задал ей трезвону — и все тут… Тебе этого нельзя: поддался
раз, делать нечего, сократись,
таким манером… Погоди! Постой… куда? — заключил Захар, видя, что Гришка подымался на ноги.
— Эх, дядя, дядя! Все ты причиною — ей-богу,
так!.. Оставил меня как есть без рук! — говорил он всякий
раз, когда старик являлся на площадке. — Что головой-то мотаешь?.. Вестимо,
так; сам видишь: бьемся, бьемся с Гришуткой, а толку все мало: ничего не сделаешь!.. Аль подсобить пришел?
Проминание Глеба заключалось в том, что он проводил часа три-четыре в воде по пояс, прогуливаясь с неводом по мелководным местам Оки, дно которой было ему
так же хорошо известно, как его собственная ладонь.
Раз, однако ж, после
такого «проминанья» он вернулся домой задолго перед закатом солнца: никогда прежде с ним этого не случалось.
Он упрямился и крепился до последней минуты, наконец покинул берег: ему уже невмочь было стоять на ногах, — но и тут-таки,
раз или два, пересилил себя и вернулся к лодкам; его точно притягивало к реке и лодкам какою-то непонятною силой.
Окна смотрели на двор или навесы,
так что с галереи не было возможности рассмотреть, что происходило в харчевне; но на этот
раз огонь, отражавшийся в луже, достаточно показывал присутствие гостей.
Гришке ни
разу еще не удавалось перепить Севку, хотя он мало уже в чем уступал другим комаревским гулякам; но самолюбие его не удовлетворялось
таким успехом.
Ободренный
таким доводом, Гришка надел сапоги и пустился догонять Захара. Он часто останавливался, однако ж, припадал к земле и шикал Захару, который почему-то выступал теперь, не принимая никаких предосторожностей,
раз или два принимался даже посвистывать.
Роль амфитриона, особенно когда играешь ее в первый
раз, способна увлечь и не
таких легкомысленных малых, каким был приемыш; скряги, и те в подобных случаях забывают часто расчет. Самолюбие, как известно, отуманивает голову крепче всякого хмеля. Все это доставило приемышу
такое удовольствие, было
так ново для него, что он готов был на всевозможные жертвы, только бы продлить свое торжество.
Дикие, разгульные песни, крики и хохот пьяной толпы явственно доносились по ветру до избушек; иной
раз лодка подъезжала
так близко, что старушка и сноха ее ясно различали без труда лица гуляк...
Не в первый
раз, однако ж, приводилось Гришке переезжать Оку в
такую бурю; он давно уже успел свыкнуться с опасностями жизни рыбака.
— Было всего, — начал высокий человек, — гнал это я — вот все одно, как теперь, — гнал гурты: мы больше по этой части; сами из Москвы, скупаем товар в Воронеже.
Так вот
раз увели у меня вола.
Но простите мне, мой читатель, если я
так далеко отвлек вас от главного предмета. Мне следует еще досказать вам мою простонародную повесть. К общему нашему удовольствию, я на этот
раз не займу вас слишком долго.