Неточные совпадения
— Чего же
ты нейдешь?.. Чего взаправду боишься?..
Пойдем, говорят…
— А, так
ты опять за свое, опять баловать!.. Постой, постой, вот я только крикну: «Дядя Глеб!», крикну — он те даст! Так вот возьмет хворостину да
тебя тут же на месте так вот и отхлещет!..
Пойдем, говорю, до греха…
— Хозяйка, — сказал он, бросая на пол связку хвороста, старых ветвей и засохнувшего камыша, — на вот
тебе топлива: берегом идучи, подобрал. Ну-ткась, вы, много ли дела наделали? Я чай, все более языком выплетали… Покажь: ну нет, ладно, поплавки знатные и неводок, того, годен теперь стал… Маловато только что-то сработали… Утро, кажись, не один час: можно бы и весь невод решить… То-то, по-вашему: день рассвел — встал да поел, день прошел — спать
пошел… Эх, вы!
— Как нам за
тебя бога молить! — радостно воскликнул Аким, поспешно нагибая голову Гришки и сам кланяясь в то же время. — Благодетели вы, отцы наши!.. А уж про себя скажу, Глеб Савиныч, в гроб уложу себя, старика. К какому делу ни приставишь, куда ни
пошлешь, что сделать велишь…
— Ну, нет, сватьюшка
ты мой любезный, спасибо! Знаем мы, какие теперь зароки:
слава те господи, не впервые встречаемся… Ах
ты, дядюшка Аким, Аким-простота по-нашему! Вот не чаял, не гадал, зачем пожаловал… В батраки наниматься! Ах
ты, шутник-балясник, ей-богу, право!
— А вот хошь бы дядюшка Аким; сам говорит: из-за хлеба
иду. Чем он
тебе не по нраву пришел? Года его нестарые…
— Батюшка, Глеб Савиныч! — воскликнул дядя Аким, приподнимаясь с места. — Выслушай только, что я скажу
тебе… Веришь
ты в бога… Вот перед образом зарок дам, — примолвил он, быстро поворачиваясь к красному углу и принимаясь креститься, — вот накажи меня господь всякими болестями, разрази меня на месте, отсохни мои руки и ноги, коли в чем
тебя ослушаюсь! Что велишь — сработаю, куда
пошлешь — схожу; слова супротивного не услышишь! Будь отцом родным, заставь за себя вечно бога молить!..
— Ну, а ты-то что ж, сват?
Пойдешь и
ты с нами? — принужденно сказал Глеб, поворачиваясь к Акиму, который стоял с поднятою рукой и открытым ртом. — Все одно: к ночи не поспеешь в Сосновку, придется здесь заночевать… А до вечера время много; бери топор… вон он там, кажись, на лавке.
— Вижу, за водой, — сказал он, посмеиваясь, — вижу. Ну, а сноха-то что ж? А? Лежит тем временем да проклажается, нет-нет да поохает!.. Оно что говорить: вестимо, жаль сердечную!.. Ну, жаль не жаль, а придется ей нынче самой зачерпнуть водицы… Поставь ведра,
пойдем: надо с
тобой слова два перемолвить.
— Смотри же, ни полсловечка; смекай да послушивай, а лишнего не болтай… Узнаю, худо будет!.. Эге-ге! — промолвил он, делая несколько шагов к ближнему углу избы, из-за которого сверкнули вдруг первые лучи солнца. — Вот уж и солнышко! Что ж они, в самом деле, долго проклажаются? Ступай, буди их. А я
пойду покуда до берега: на лодки погляжу… Что ж
ты стала? — спросил Глеб, видя, что жена не трогалась с места и переминалась с ноги на ногу.
— Вот, сватьюшка, что я скажу
тебе, — произнес он с видом простодушия. — Останься, пожалуй, у нас еще день, коли спешить некуда. Тем временем нам в чем-нибудь подсобишь… Так, что ли? Ну, когда так — ладно! Бери топор,
пойдем со мною.
— А я и сам не знаю, за что, — отвечал со вздохом Ваня. — Я на дворе играл, а он стоял на крыльце; ну, я ему говорю: «Давай, говорю, играть»; а он как пхнет меня: «Я-те лукну!» — говорит, такой серчалый!.. Потом он опять говорит: «Ступай, говорит,
тебя тятька кличет». Я поглядел в ворота: вижу,
ты меня не кличешь, и опять стал играть; а он опять: «
Тебя, говорит, тятька кличет; ступай!» Я не
пошел… что мне!.. Ну, а он тут и зачал меня бить… Я и
пошел…
— Ага, мошенник, попался! Давай-ка его сюда! — закричал Глеб, у которого при виде мальчика невольно почему-то затряслись губы. — Пойдем-ка, я
тебя проучу, как щепы подкладывать да дома поджигать… Врешь, не увернешься… Ребята, подсобите стащить его к задним воротам, — заключил он, хватая мальчика за шиворот и приподымая его на воздух.
Лежебоков и без
тебя много; кабы всех их да к себе в дом пущать, скоро и самому придется
идти по миру…
— Да что, матушка, пришло, знать, время, пора убираться отселева, — уныло отвечал Аким. — Сам ноне сказал: убирайся, говорит, прочь отселева! Не надыть, говорит,
тебя, старого дурака: даром, говорит, хлеб ешь!.. Ну, матушка, бог с ним! Свет не без добрых людей…
Пойду: авось-либо в другом месте гнушаться не станут, авось пригожусь, спасибо скажут.
— Ну, а как нас вон туда — в омут понесет! Батя и то сказывал: так, говорит,
тебя завертит и завертит! Как раз на дно
пойдешь! — произнес Ваня, боязливо указывая на противоположный берег, где между кустами ивняка чернел старый пень ветлы.
— Эвось-на! Разве эти кусты-то не видал
ты с нашего берега?..
Идут недалече! Сейчас луга
пойдут, а там и озеро… Ну, валяй!
— Ну да, видно, за родным… Я не о том речь повел: недаром, говорю, он так-то приглядывает за мной — как только
пошел куда, так во все глаза на меня и смотрит, не
иду ли к вам на озеро. Когда надобность до дедушки Кондратия,
посылает кажинный раз Ванюшку… Сдается мне, делает он это неспроста. Думается мне: не на
тебя ли старый позарился… Знамо, не за себя хлопочет…
— Что ж
ты здесь стоишь, Ваня? — сказала вдруг девушка изменившимся и, по-видимому, уже совсем спокойным голосом. —
Пойдем в избу: может статься, надобность есть какая? Может статься,
тебя отец прислал? Обожди: батюшка скоро вернется.
— Так
ты обожди: батюшка скоро вернется…
Пойдем, что стоять-то! — вымолвила Дуня, направляясь к лужайке.
— Почем мне знать, батюшка! — спокойно и как-то неохотно отвечал сын. — Кабы я с ними
шел, так, может статься, сказал бы
тебе; господь их ведает, чего они нейдут…
— Ну,
пошел, пучеглазый, размазывать! Тянет, словно клещами хомут надевает! — грубо перебил Нефед. — Кланяться наказывал
тебе старичок из Комарева… Кондратьем звать… Вот те и все!
— Чего зубы-то обмываете! — сказал Нефед. — С собой, знамо, нету: опасливо носить; по поште домой отослал… А вот у меня тут в Сосновке тетка есть; как
пойдем, накажу ей отдать
тебе, сват, за вино… Душа вон, коли так!
«Вот, родимый, — говорит этто она ему, — вот, говорит, я лечейка, коров лечу!» — «Где ж
ты, говорит, лечила?» — «А лечила я, говорит, у добрых у людей, да не в пору за мной
послали; захватить не успела — весь скот передох!» Ну, посадил он это ее к себе в сани, поехал.
— Ну, вот что, грамотник, — примолвил он, толкнув его слегка по плечу, — на реку
тебе идти незачем: завтра успеешь на нее насмотреться, коли уж такая охота припала. Ступай-ка лучше в избу да шапку возьми: сходим-ка на озеро к дедушке Кондратию. Он к нам на праздниках два раза наведывался, а мы у него ни однова не бывали — не годится. К тому же и звал он нонче.
— Сказал:
ты пойдешь, стало, оно так и будет! Стало, и разговаривать нечего! Долго думать — тому же быть. Ступай, бери шапку.
Не урод она у
тебя, не кривая какая,
слава те господи!
Я, признательно, другого от
тебя и не чаял, с тем
шел и старухе своей сказал ноне…
— Не говорил я
тебе об этом нашем деле по той причине: время, вишь
ты, к тому не приспело, — продолжал Глеб, — нечего было заводить до поры до времени разговоров, и дома у меня ничего об этом о сю пору не ведают; теперь таиться нечего: не сегодня, так завтра сами узнаете… Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы ни
шло: дело, вестимо, нужное, царство без воинства не бывает; вот что неладно маленько, дядя: очередь за мною.
— Полно, говорю! Тут хлюпаньем ничего не возьмешь! Плакалась баба на торг, а торг про то и не ведает; да и ведать нет нужды! Словно и взаправду горе какое приключилось. Не навек расстаемся, господь милостив: доживем, назад вернется — как есть, настоящим человеком вернется; сами потом не нарадуемся… Ну, о чем плакать-то? Попривыкли! Знают и без
тебя, попривыкли: не
ты одна…
Слава те господи! Наслал еще его к нам в дом… Жаль, жаль, а все не как своего!
— Бей же меня, батюшка, бей! — сказал тогда сын, поспешно растегивая запонку рубашки и подставляя раскрытую, обнаженную грудь свою. — Бей; в этом
ты властен! Легче мне снести твои побои, чем видеть
тебя в тяжком грехе… Я, батюшка (тут голос его возвысился), не отступлюсь от своего слова, очередь за нами, за твоими сыновьями; я
пойду за Гришку! Охотой
иду! Слово мое крепко: не отступлюсь я от него… Разве убьешь меня… а до этого господь
тебя не допустит.
— Ну, послушай… вот… вот что я скажу
тебе, — подхватил отец, — кинем жеребий, Ваня!.. Ну так, хошь для виду кинем!.. Кому выпадет, пущай хоть тот знает по крайности, пущай знает… что
ты за него
пошел!
— Тьфу
ты, провалиться бы
тебе стамши! — перебил старый рыбак с досадою. — Герасим, не знаешь ли
ты, куда
пошел этот, что они толкуют… Захаром, что ли, звать?..
— Слышь, Глеб Савиныч, это у медведя! — воскликнул мельник, подергивая плечами и притопывая сапогами под такт удалой камаринской. —
Пойдем скорее: там и Захарку увидишь; да только, право же, напрасно, ей-богу, напрасно: не по
тебе… чтоб мне провалиться, коли не так.
— Отчаянная башка… Вишь, Глеб Савиныч, ведь я
тебе говорил: не для
тебя совсем человек — самый что ни на есть гулящий, — шепнул сын смедовского мельника, не знавший, вероятно, что чем больше будет он отговаривать старого рыбака, тем сильнее тот станет упрямиться, тем скорее
пойдет наперекор.
— Давно бы, кажись, время здесь быть; не много рук —
посылать за
тобой! — отрывисто сказал Глеб.
— Ну, уж денек! Подлинно в кабалу
пошел! Точно бес какой пихал тогда, — говорил Захар, спускаясь по площадке, куда последовал за ним и приемыш. — А что, малый… как
тебя по имени? Гриша, что ли?.. Что, братец
ты мой, завсегда у вас такая работа?
— Так у нас каждый день
идет; а посмотрел бы
ты в праздник! — продолжал Захар, поощренный, видно, успехом своего красноречия.
— Здравствуй, Глеб Савиныч, — сказал Кондратий, переводя одышку на каждом слове, — к
тебе шел.
— Ах он, проклятый! — вскричал Глеб, у которого закипело при этом сердце так же, как в бывалое время. — То-то приметил я, давно еще приметил… в то время еще, как Ваня здесь мой был! Недаром, стало, таскался он к
тебе на озеро.
Пойдем, дядя, ко мне… тут челнок у меня за кустами. Погоди ж
ты! Я ж те ребры-то переломаю. Я те!..
— Затем и
шел к
тебе… Лучше уж; до греха, по закону по божьему, как следует.
— А я из Клишина: там и переехал; все берегом
шел… Да не об этом речь: я, примерно, все насчет… рази так со старым-то дружком встречаются?.. Как словно и не узнала меня!.. А я так вот взглянул только в эвту сторону, нарочно с дороги свернул… Уж вот
тебя так мудрено признать — ей-богу, правда!.. Вишь, как потолстела… Как есть коломенская купчиха; распрекрасные стали!.. Только бы и смотрел на
тебя… Эх! — произнес Захар, сделав какой-то звук губами.
— А я вот, Глеб Савиныч, только что искал паренечка к
тебе послать, — сказал, здороваясь, фабрикант.
— Ну, что
ты, полоумный! Драться, что ли, захотел! Я рази к тому говорю… Ничего не возьмешь, хуже будет… Полно
тебе, — сказал Захар, — я, примерно, говорю, надо не вдруг, исподволь… Переговори, сначатия постращай, таким манером, а не то чтобы кулаками. Баба смирная: ей и того довольно — будет страх иметь!.. Она
пошла на это не по злобе: так, может статься,
тебя вечор запужалась…
Слава те, господи, знаю я
тебя не первый день!
Один с Гришкой не управлюсь; кабы
ты присоединился — ну, и
пошло бы у нас на лад: я старик,
ты другой старик, а вместе — все одно выходит, один молодой парень; другому-то молодяку супротив нас, таких стариков, пожалуй что и не вытянуть!..
— Самую что ни на есть мелкую пташку, и ту не оставляет господь без призрения, Глеб Савиныч, и об той заботится творец милосердный! Много рассыпал он по земле всякого жита, много зерен на полях и дорогах! Немало также и добрых людей
посылает господь на помощь ближнему неимущему!.. Тогда… тогда к
тебе приду, Глеб Савиныч!
— Врете вы обе! Послушай поди, что мелют-то! Сеть, вишь, всему причиной!.. Эх
ты, глупая, глупая! Мне нешто с ней, с сетью-то, впервой возиться?..
Слава те господи, пятьдесят лет таскаю — лиха не чаял; и тут бы вот потащил ноне, да с ног смотался!
— С тем и
шел — думал, у
тебя будут…
— Да где взять-то? Поди ж
ты, в голову не пришло, как был дома! — произнес Гришка, проклиная свою опрометчивость. — Кабы наперед знал… Куда за ними
идти! Время позднее… ночь…