Неточные совпадения
— С ружьём-то? — горячо воскликнул Илья. — Да
я, когда большой вырасту,
я зверей не побоюся!..
Я их руками душить стану!..
Я и теперь уж никого не боюсь! Здесь — житьё тугое!
Я хоть и маленький, а вижу! Здесь больнее дерутся, чем в деревне! Кузнец как треснет по башке, так там аж гудит весь день после
того!..
— То-то! — сказал Илья, вставая на ноги, гордый своей победой. — Видал?
Я сильнее! Значит — ты
меня не задирай теперь!
— А ты этого не замечай себе, Илюша! — посоветовал дед, беспокойно мигая глазами. — Ты так гляди, будто не твоё дело. Неправду разбирать — богу принадлежит, не нам! Мы не можем. А он всему меру знает!..
Я вот, видишь, жил-жил, глядел-глядел, — столько неправды видел — сосчитать невозможно! А правды не видал!.. Восьмой десяток
мне пошёл однако… И не может
того быть, чтобы за такое большое время не было правды около
меня на земле-то… А
я не видал… не знаю её!..
—
Я теперь что хочу,
то и делаю!.. — подняв голову и сердито сверкая глазами, говорил Пашка гордым голосом. —
Я не сирота… а просто… один буду жить. Вот отец-то не хотел
меня в училище отдать, а теперь его в острог посадят… А
я пойду в училище да и выучусь… ещё получше вашего!
— Эхма! — вскричал сапожник, притопнув ногой по полу. — И рот широк, да не
мне пирог! Так
тому и быть! Одно слово — желаю здравствовать вам, Пётр Якимыч!
— А ты о чём хочешь молиться?
Я о
том, чтобы умным быть… И ещё — чтобы у
меня всё было, чего захочу!.. А ты?
— Эхма! — говорил сапожник. — Скоро лопнет лукошко, рассыплются грибы. Поползём мы, жители, кто куда… Будем искать себе щёлочек по другим местам!.. Найдём и жить по-другому будем… Всё другое заведётся: и окна, и двери, и даже клопы другие будут нас кусать!.. Скорее бы! А
то надоел
мне этот дворец…
Меня после смерти —
Не утащат черти!
Я живой
того добьюсь,
Как до чёртиков напьюсь!
— Поди, ночуй, — узнаешь! А
то собаки
меня загрызли было… Был в городе Казани… Там есть памятник одному, — за
то, что стихи сочинял, поставили… Огромный был мужик!.. Ножищи у него во какие! А кулак с твою голову, Яшка!
Я, братцы, тоже стихи сочинять буду,
я уж научился немножко!..
—
Я и длинные стихи буду сочинять! — похвалялся он. — Это ведь не больно трудно! Идёшь и видишь — лес — леса, небо — небеса!.. А
то поле — воля!.. Само собой выходит!
Увижу будочника — иду скоро, будто кто послал
меня куда, а
то так держусь около какого-нибудь мужика, будто он хозяин мой, или там отец, или кто…
А
то и голодал
я — фью-ю!
— Смерть!.. У вас хоть книжки… а у нас во всём доме один «Новейший фокусник и чародей» у приказчика в сундуке лежит, да и
того я не добьюсь почитать… не даёт, жулик! Плохо зажили мы, Яков…
— Дурак ты, дурак! Ну, сообрази, зачем затеял ты канитель эту? Разве так пред хозяевами выслуживаются на первое место? Дубина! Ты думаешь, он не знал, что мы с Мишкой воровали? Да он сам с
того жизнь начинал… Что он Мишку прогнал — за это
я обязан, по моей совести, сказать тебе спасибо! А что ты про
меня сказал — это тебе не простится никогда! Это называется — глупая дерзость! При
мне, про
меня — эдакое слово сказать!
Я тебе его припомню!.. Оно указывает, что ты
меня не уважаешь…
— Вы
меня за
то прогоняете, что
я — с ножом давеча?..
— Эх! — глубоко вздохнул Терентий и с тоской заговорил: — Рос бы ты поскорее! Будь-ка ты побольше — охо-хо! Ушёл бы
я… А
то — как якорь ты
мне, — из-за тебя стою
я в гнилом озере этом… Ушёл бы
я ко святым угодникам… Сказал бы им. — «Угодники божий! Милостивцы и заступники! Согрешил
я, окаянный!»
— Живём, как можем, есть пища — гложем, нет — попищим, да так и ляжем!.. А
я ведь рад, что тебя встретил, чёрт
те дери!
— Ай да наши — чуваши! — одобрительно воскликнул Грачёв. — А
я тоже, — из типографии прогнали за озорство, так
я к живописцу поступил краски тереть и всякое там… Да, чёрт её, на сырую вывеску сел однажды… ну — начали они
меня пороть! Вот пороли, черти! И хозяин, и хозяйка, и мастер… прямо
того и жди, что помрут с устатка… Теперь
я у водопроводчика работаю. Шесть целковых в месяц… Ходил обедать, а теперь на работу иду…
— Да
я же про
то и говорю, что ничего не понимаю! — с удивлением восклицал Яков.
— Так прямо и говори: не понимаю! А
то лопочешь, как сумасшедший… А
я его — слушай!
— Несуразный ты человек, вот что! И всё это у тебя от безделья в голову лезет. Что твоё житьё? Стоять за буфетом — не велика важность. Ты и простоишь всю жизнь столбом. А вот походил бы по городу, как
я, с утра до вечера, каждый день, да поискал сам себе удачи, тогда о пустяках не думал бы… а о
том, как в люди выйти, как случай свой поймать. Оттого у тебя и голова большая, что пустяки в ней топорщатся. Дельные-то мысли — маленькие, от них голова не вспухнет…
— Видишь ли… Как заболела нога,
то не стало у
меня дохода… Не выхожу… А всё уж прожила… Пятый день сижу вот так… Вчера уж и не ела почти, а сегодня просто совсем не ела… ей-богу, правда!
— Ела
я и всё думала про Перфишкину дочку… Давно
я о ней думаю… Живёт она с вами — тобой да Яковом, — не будет ей от
того добра, думаю
я… Испортите вы девчонку раньше время, и пойдёт она тогда моей дорогой… А моя дорога — поганая и проклятая… не ходят по ней бабы и девки, а, как черви, ползут…
— Скоро уже девочка взрастёт.
Я спрашивала которых знакомых кухарок и других баб — нет ли места где для девочки? Нет ей места, говорят… Говорят — продай!.. Так ей будет лучше… дадут ей денег и оденут… дадут и квартиру… Это бывает, бывает… Иной богатый, когда он уже станет хилым на тело да поганеньким и уже не любят его бабы даром…
то вот такой мерзюга покупает себе девочку… Может, это и хорошо ей… а всё же противно должно быть сначала… Лучше бы без этого… Лучше уж жить ей голодной, да чистой, чем…
— Не успокоишь? Ты скажи-ка отцу своему, чтоб он дал
мне хоть половину
тех денег, что у дедушки Еремея вместе с моим дядей они выкрали, —
я и успокоюсь, — да!
— А ты не сердись…
Меня зовёшь, а сам ни разу и не спросил, где
я живу, не
то, чтобы придти ко
мне…
— Пьяный простудился… Брюшной тиф был… Выздоравливать стал — мука! Один лежишь весь день, всю ночь… и кажется тебе, что ты и нем и слеп… брошен в яму, как кутёнок. Спасибо доктору… книжки всё давал
мне… а
то с тоски издох бы
я…
—
То и хорошо… Зайдём в трактир? Посидим, потолкуем…
Мне надо в одно место, да ещё рано…
— Ты
мне скажи какие-нибудь! — попросил Илья. Чем больше он присматривался к Павлу,
тем сильнее росло его любопытство, и понемножку к любопытству этому примешивалось хорошее, тёплое и грустное чувство.
Судьба
меня душит, она
меня давит…
То сердце царапнет,
то бьёт по затылку,
Сударку — и
ту для
меня не оставит.
Одно оставляет
мне — водки бутылку…
Стоит предо
мною бутылка вина…
Блестит при луне, как смеётся она…
Вином
я сердечные раны лечу:
С вина в голове зародится туман,
Я думать не стану и спать захочу…
Не выпить ли лучше ещё
мне стакан?
Я — выпью!.. Пусть
те, кому спится, не пьют!
Мне думы уснуть не дают…
—
Я лучше к тебе приду с тетрадкой… А
то у
меня всё длинные… и пора
мне идти! Потом — плохо
я помню… Всё концы да начала вертятся на языке… Вот, есть такие стихи — будто
я иду по лесу ночью и заплутался, устал… ну, — страшно… один
я… ну, вот,
я ищу выхода и жалуюсь...
Была она горничной у
того доктора, что лечил
меня.
— Ну — шум поднялся… Прогнали Верку… Изругали её… И
меня… Она — ко
мне… А
я в
ту пору без места был… Проели всё до ниточки… Ну, а она — характерная… Убежала… Пропала недели на две… Потом явилась… одетая по-модному и всё… браслет… деньги…
— Верно! — с улыбкой согласился
тот. — Землю вы из-под ног у
меня вышибли красотой вашей…
—
Я первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга… И тебя, Павел, сегодня оценил по душе, — как следует!.. Сижу здесь… и прямо говорю — завидую… А насчёт… всего прочего…
я вот что скажу: не люблю
я чуваш и мордву, противны они
мне! Глаза у них — в гною. Но
я в одной реке с ними купаюсь,
ту же самую воду пью, что и они. Неужто из-за них отказаться
мне от реки?
Я верю — бог её очищает…
— Господи Исусе! — хрипло выговорил Терентий. — Илюша, — ты
мне как сын был… Ведь
я… для тебя… для твоей судьбы на грех решился… Ты возьми деньги!.. А
то не простит
мне господь…
— Та-ак! — насмешливо воскликнул Илья. — Со счетами в руках к богу-то идёшь?.. И — просил
я тебя дедушкины деньги воровать? Какого человека вы ограбили!..
— Та-ак! — сказал Яков и тихонько свистнул. — Про-о-пала моя голова! Заживу теперь
я совсем один, как месяц на небе…
И Эпикур ещё…
тот — «бога во правду глаголаша быти, но ничто же никому подающа, ничто же добро деюща, ни о чем же попечения имуща…» Значит — бог-то хоть и есть, но до людей ему нет дела, так
я понимаю!
— Всё равно! Какой ты
мне судья, а? — кричал Лунёв, бледный от возбуждения и злости, вдруг охватившей его. — Волос с головы твоей не упадёт без воли его! Слыхал? Ежели
я во грех впал — его на
то воля! Дурак!
— А-а! Обиделся ты, — так! Ну,
мне не до
того теперь… Вот что: вызовет тебя следователь, станет расспрашивать, когда ты со
мной познакомился, часто ли бывал, — говори всё, как было, по правде… всё подробно, — слышишь?
— Когда ты смотришь на
меня сердито… чистенький мой… чувствую
я паскудную жизнь свою и за
то люблю тебя… за гордость люблю…
— Что будет,
то будет! — тихо и твёрдо сказал он. — Захочет бог наказать человека — он его везде настигнет. За слова твои — спасибо, Липа… Это ты верно говоришь —
я виноват пред тобой…
Я думал, ты… не такая. А ты — ну, хорошо!
Я — виноват…
— Как
я могу это знать, ежели
того, что она… с покойником жила, не знал?
— А перед
тем, как в трактир идти,
я спрашивал время у полицейского.
—
Тот же полицейский видел… он даже прогонял
меня оттуда… толкал…
— Всю жизнь
я в мерзость носом тычусь… что не люблю, что ненавижу — к
тому меня и толкает. Никогда не видал
я такого человека, чтобы с радостью на него поглядеть можно было… Неужто никакой чистоты в жизни нет? Вот задавил
я этого… зачем
мне? Только испачкался, душу себе надорвал… Деньги взял… не брать бы!
— А что?.
Я ничего не знаю. Слышал
я раз, — дяде твоему он говорил, — что-то вроде
того, будто ты фальшивыми деньгами торгуешь… да ведь это так он, зря…