Неточные совпадения
На него все жаловались — мать, староста, соседи; его сажали в холодную, пороли розгами, били и просто так, без суда, но это не укрощало Якова, и всё теснее становилось ему
жить в деревне, среди раскольников, людей хозяйственных,
как кроты, суровых ко всяким новшествам, упорно охранявших заветы древнего благочестия.
Подгоняемый своей догадкой, он через несколько секунд был в подвале, бесшумно,
как мышонок, подкрался к щели в двери и вновь прильнул к ней. Дед был ещё
жив, — хрипел… тело его валялось на полу у ног двух чёрных фигур.
Много замечал Илья, но всё было нехорошее, скучное и толкало его в сторону от людей. Иногда впечатления, скопляясь в нём, вызывали настойчивое желание поговорить с кем-нибудь. Но говорить с дядей не хотелось: после смерти Еремея между Ильёй и дядей выросло что-то невидимое, но плотное и мешало мальчику подходить к горбуну так свободно и близко,
как раньше. А Яков ничего не мог объяснить ему,
живя тоже в стороне ото всего, но на свой особый лад.
— Боже мой, боже! — тяжело вздыхала Матица. — Что же это творится на свете белом? Что будет с девочкой? Вот и у меня была девочка,
как ты!.. Зосталась она там, дома, у городи Хороли… И это так далеко — город Хорол, что если б меня и пустили туда, так не нашла бы я до него дороги… Вот так-то бывает с человеком!..
Живёт он,
живёт на земле и забывает, где его родина…
Илья тоже привык к этим отношениям, да и все на дворе как-то не замечали их. Порой Илья и сам, по поручению товарища, крал что-нибудь из кухни или буфета и тащил в подвал к сапожнику. Ему нравилась смуглая и тонкая девочка, такая же сирота,
как сам он, а особенно нравилось, что она умеет
жить одна и всё делает,
как большая. Он любил видеть,
как она смеётся, и постоянно старался смешить Машу. А когда это не удавалось ему — Илья сердился и дразнил девочку...
— Ненавижу я нищих!.. Дармоеды! Ходят, просят и — сыты! И хорошо
живут… Братия Христова, говорят про них. А я кто Христу? Чужой? Я всю жизнь верчусь,
как червь на солнце, а нет мне ни покоя, ни уважения…
— Человек всю жизнь должен какое-нибудь дело делать — всю жизнь!.. Дурак тот, кто этого не понимает.
Как можно зря
жить, ничего не делая? Никакого смыслу нет в человеке, который к делу своему не привержен…
— А
как же? Только и радости… Пока читаешь, словно в другом городе
живёшь… а кончишь —
как с колокольни упал…
— Да-а!.. — уныло тянул горбун. — Нету местов для тебя… Везде говорят — велик…
Как же будем
жить, милачок?
—
Живём,
как можем, есть пища — гложем, нет — попищим, да так и ляжем!.. А я ведь рад, что тебя встретил, чёрт те дери!
— А хорошо вы
живёте, ребята, чтоб вас дождём размочило! Совсем
как люди.
— Шумят люди… работают и всё такое. Говорится —
живут. Потом — хлоп! Человек умер… Что это значит? Ты, Илья,
как думаешь, а?
— Видишь ли…
Как заболела нога, то не стало у меня дохода… Не выхожу… А всё уж
прожила… Пятый день сижу вот так… Вчера уж и не ела почти, а сегодня просто совсем не ела… ей-богу, правда!
— Ела я и всё думала про Перфишкину дочку… Давно я о ней думаю…
Живёт она с вами — тобой да Яковом, — не будет ей от того добра, думаю я… Испортите вы девчонку раньше время, и пойдёт она тогда моей дорогой… А моя дорога — поганая и проклятая… не ходят по ней бабы и девки, а,
как черви, ползут…
Среди них нельзя
жить такому человеку,
как Яков, а Яков был хороший человек, добрый, тихий, чистый.
—
Как живёшь? — спросил Илья, идя рядом с ним.
—
Как увижу тебя — словно в солнышке греюсь… и про всё позабуду, и на счастье надеюсь… Хорошо
жить, такую красотку любя, хорошо, когда видишь тебя…
— Эх, чёрт меня съешь! Хорошо
жить на свете, когда люди —
как дети! Ловко я угодил душе своей, что привёл тебя сюда, Илья… Выпьем, брат!
—
Как жить? — встряхивая растрёпанными волосами, спрашивал Яков, тяжело ворочая языком.
Илья смотрел на неё и думал, что вот эта девочка
живёт одна, в яме, работает,
как большая, не имеет никакой радости и едва ли найдёт когда-либо радость в жизни.
Он же теперь будет
жить,
как давно желал, — в покое, в чистоте.
Как хошь, стало быть, так и
живи.
—
Как ты
живёшь… пьёшь ли водку… насчёт женщин. Называл какую-то Олимпиаду, — не знаете ли? — говорит. Что такое?
«Ишь
как живёт… Должно быть, выгодно воров и убиец ловить… Сколько ему жалованья платят?»
—
Как я могу это знать, ежели того, что она… с покойником
жила, не знал?
— Я — не жалею… Я — оправдаться хочу. Всяк себя оправдывает, потому —
жить надо!.. Вон следователь —
живёт,
как конфетка в коробочке… Он никого не удушит. Он может праведно
жить — чистота вокруг…
Я по ним,
как по лестнице, назад поднимусь… и опять буду хорошо
жить… ты мне в этом помог.
Каждый день Илья слышал что-нибудь новое по этому делу: весь город был заинтересован дерзким убийством, о нём говорили всюду — в трактирах, на улицах. Но Лунёва почти не интересовали эти разговоры: мысль об опасности отвалилась от его сердца,
как корка от язвы, и на месте её он ощущал только какую-то неловкость. Он думал лишь об одном:
как теперь будет
жить?
— Верно говорится, что глупому чаду — морковку надо, а дай хлеба ему — не подставит суму. Эх ты! Не придумаю я,
как жить будешь?
— Я думал про это! Прежде всего надо устроить порядок в душе… Надо понять, чего от тебя бог хочет? Теперь я вижу одно: спутались все люди,
как нитки, тянет их в разные стороны, а кому куда надо вытянуться, кто к чему должен крепче себя привязать — неизвестно! Родился человек — неведомо зачем;
живёт — не знаю для чего, смерть придёт — всё порвёт… Стало быть, прежде всего надо узнать, к чему я определён… во-от!..
— Вот что, — сухо и серьёзно отвечал ей Лунёв, — прошу я тебя, не заводи ты со мной разговора об этом! Не о руках я думаю… Ты хоть и умная, а моей мысли понять не можешь… Ты вот скажи:
как поступать надо, чтобы
жить честно и безобидно для людей? А про старика молчи…
Горбун взглянул на него и засмеялся дребезжащим смехом. Он снова начал что-то говорить, но Илья уже не слушал его, вспоминая пережитое и думая —
как всё это ловко и незаметно подбирается в жизни одно к другому, точно нитки в сети. Окружают человека случаи и ведут его, куда хотят,
как полиция жулика. Вот — думал он уйти из этого дома, чтобы
жить одному, — и сейчас же находится удобный случай. Он с испугом и пристально взглянул на дядю, но в это время раздался стук в дверь, и Терентий вскочил с места.
— Стало быть, должен он знать — откуда явился и
как? Душа, сказано, бессмертна — она всегда была… ага? Не то надо знать,
как ты родился, а
как понял, что
живёшь? Родился ты живой, — ну, а когда
жив стал? В утробе матерней? Хорошо! А почему ты не помнишь не только того,
как до родов
жил, и опосля, лет до пяти, ничего не знаешь? И если душа, — то где она в тебя входит? Ну-ка?
— То-то, просто! Не в том дело, отчего я
жив, а —
как мне
жить?.
Как жить, чтобы всё было чисто, чтобы меня никто не задевал и сам я никого не трогал? Вот найди мне книгу, где бы это объяснялось…
— Иди, иди, — задумчиво сказал он. — Но вот что: умрёшь — бог тебя спросит: «
Как жил ты, человек?»
Он вышел на улицу улыбаясь, с приятным чувством в груди. Ему нравилась и комната, оклеенная голубыми обоями, и маленькая, бойкая женщина. Но почему-то особенно приятным казалось ему именно то, что он будет
жить на квартире околоточного. В этом он чувствовал что-то смешное, задорное и, пожалуй, опасное для него. Ему нужно было навестить Якова; он нанял извозчика, уселся в пролётку и стал думать —
как ему поступить с деньгами, куда теперь спрятать их?..
Вот
как надо
жить, молодой человек!
И, вздыхая от зависти, он всё сильнее мечтал о времени, когда откроет свою лавочку, у него будет маленькая, чистая комната, он заведёт себе птиц и будет
жить один, тихо, спокойно,
как во сне… За стеной Татьяна Власьевна рассказывала мужу, что она купила на базаре, сколько истратила и сколько сберегла, а её муж глухо посмеивался и хвалил её...
«Вот
как живут люди,
как ястреба, — размышлял Илья с горечью. — Только оперился и сейчас же — цап себе голубку…»
Нет, он не хочет больше маяться и
жить в беспокойстве, тогда
как другие на деньги, за которые он заплатил великим грехом, будут
жить спокойно, уютно, чисто.
Так же,
как в детстве, ему нравились только те рассказы и романы, в которых описывалась жизнь неизвестная ему, не та, которой он
жил; рассказы о действительной жизни, о быте простонародья он находил скучными и неверными.
Смолоду —
как Яша,
жил под отцом.
Он думал: вот — судьба ломала, тискала его, сунула в тяжёлый грех, смутила душу, а теперь
как будто прощенья у него просит, улыбается, угождает ему… Теперь пред ним открыта свободная дорога в чистый угол жизни, где он будет
жить один и умиротворит свою душу. Мысли кружились в его голове весёлым хороводом, вливая в сердце неведомую Илье до этой поры уверенность.
— Настоящее! — сказал он, полный радости. — В первый раз в жизни моей настоящего хлебну!
Какая жизнь была у меня? Вся — фальшивая… грязь, грубость, теснота… обиды для сердца… Разве этим можно человеку
жить?
— Я с малых лет настоящего искал, а
жил…
как щепа в ручье… бросало меня из стороны в сторону… и всё вокруг меня было мутное, грязное, беспокойное. Пристать не к чему… И вот — бросило меня к вам. Вижу — первый раз в жизни! —
живут люди тихо, чисто, в любви…
— Спасибо вам! У вас я душу облегчил… ей-богу! Вы мне даёте помощь на всю жизнь! Теперь я пойду! Теперь я знаю,
как жить!
Вечерний сумрак окутал поле; лес вдали стал плотно чёрен,
как гора. Летучая мышь маленьким тёмным пятном бесшумно мелькала в воздухе, и точно это она сеяла тьму. Далеко на реке был слышен стук колёс парохода по воде; казалось, что где-то далеко летит огромная птица и это её широкие крылья бьют воздух могучими взмахами. Лунёв припомнил всех людей, которые ему мешали
жить, и всех их, без пощады, наказал. От этого ему стало ещё приятнее… И один среди поля, отовсюду стиснутый тьмою, он тихо запел…
«Кабы я не удушил купца, было бы мне теперь совсем хорошо
жить…» — вдруг подумалось ему. Но вслед за этим в его сердце
как будто откликнулся кто-то другой: «Что купец? Он — несчастие моё, а не грех…»