Немного позднее оправдания Донато была освобождена из тюрьмы и его землячка Эмилия Бракко; в ту пору стояло грустное зимнее время, приближался праздник Рождества Младенца, в эти дни у людей особенно сильно
желание быть среди своих, под теплым кровом родного дома, а Эмилия и Донато одиноки — ведь их слава не была той славою, которая вызывает уважение людей, — убийца все-таки убийца, он может удивить, но и только, его можно оправдать, но — как полюбить?
Неточные совпадения
— Много дней слышали мы эти звуки, такие гулкие, с каждым днем они становились всё понятнее, яснее, и нами овладевало радостное бешенство победителей — мы работали, как злые духи, как бесплотные, не ощущая усталости, не требуя указаний, — это
было хорошо, как танец в солнечный день, честное слово! И все мы стали так милы и добры, как дети. Ах, если бы вы знали, как сильно, как нестерпимо страстно
желание встретить человека во тьме, под землей, куда ты, точно крот, врывался долгие месяцы!
— «Прости меня, я виновата перед тобою, я ошиблась и измучила тебя. Я вижу теперь, когда убита, что моя вера — только страх пред тем, чего я не могла понять, несмотря на свои
желания и твои усилия. Это
был страх, но он в крови моей, я с ним рождена. У меня свой — или твой — ум, но чужое сердце, ты прав, я это поняла, но сердце не могло согласиться с тобой…»
Стоит Нунча на солнце, зажигая веселые мысли и
желание нравиться ей, — пред красивой женщиной стыдно
быть незаметным человеком и всегда хочется прыгнуть выше самого себя. Много доброго сделано
было Нунчей, много сил разбудила она и влила в жизнь. Хорошее всегда зажигает
желание лучшего.
— Мне, молодому тогда, и товарищам моим
было особенно обидно слышать эти слова: они убивали наши надежды, наше
желание лучшей жизни. Вот однажды я и Лукино, друг мой, встретив его вечером в поле, когда он, не спеша, ехал куда-то верхом, сказали ему вежливо, но внушительно: «Мы просим вас
быть добрее к людям».
— Это наша аристократия, князь! — с
желанием быть насмешливым сказал московский полковник, который был в претензии на госпожу Шталь за то, что она не была с ним знакома.
И всего более удивительно было то, что Варвара, такая покорная, умеренная во всем, любящая серьезно, но не навязчиво, становится для него милее с каждым днем. Милее не только потому, что с нею удобно, но уже до того милее, что она возбуждает в нем
желание быть приятным ей, нежным с нею. Он вспоминал, что Лидия ни на минуту не будила в нем таких желаний.
— Как же, на деревне, никак не могу с ней справиться. Шинок держит. Знаю и обличаю и браню ее, а коли акт составить — жалко: старуха, внучата у ней, — сказал приказчик всё с той же улыбкой, выражавшей и
желание быть приятным хозяину и уверенность в том, что Нехлюдов, точно так же как и он, понимает всякие дела.
Поневоле приходилось, как Онегину, завидовать параличу тульского заседателя, уехать в Персию, как Печорин Лермонтова, идти в католики, как настоящий Печерин, или броситься в отчаянное православие, в неистовый славянизм, если нет
желания пить запоем, сечь мужиков или играть в карты.
Неточные совпадения
Городничий. Также, если
будет ваше
желание, оттуда в уездное училище, осмотреть порядок, в каком преподаются у нас науки.
Коли вы больше спросите, // И раз и два — исполнится // По вашему
желанию, // А в третий
быть беде!» // И улетела пеночка // С своим родимым птенчиком, // А мужики гуськом // К дороге потянулися // Искать столба тридцатого.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное
желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете
быть возможно.
«Откуда взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что надо любить ближнего и не душить его? Мне сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что
было у меня в душе. А кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих
желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно».
Он, столь мужественный человек, в отношении ее не только никогда не противоречил, но не имел своей воли и
был, казалось, только занят тем, как предупредить ее
желания.