Неточные совпадения
Заметив в чужом необычное, слобожане долго
не могли забыть ему это и относились к человеку,
не похожему на них, с безотчетным опасением. Они точно боялись, что человек бросит в жизнь что-нибудь такое, что нарушит ее уныло правильный ход, хотя тяжелый, но спокойный. Люди привыкли, чтобы жизнь давила их всегда с одинаковой силой, и,
не ожидая никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.
Любовницы он
не завел, но с того времени, почти два года, вплоть до смерти своей,
не замечал сына и
не говорил с ним.
Мать
заметила также, что Сашенька наиболее строго относится к Павлу, иногда она даже кричит на него. Павел, усмехаясь, молчал и смотрел в лицо девушки тем мягким взглядом, каким ранее он смотрел в лицо Наташи. Это тоже
не нравилось матери.
В ней
не было слепого чувства
мести и обиды, которое способно все разрушить, бессильное что-нибудь создать, — в этой песне
не слышно было ничего от старого, рабьего мира.
Все, чего человек
не смеет сказать при людях — в трактире, например, — что это такое есть?
— Над этим —
не посмеешься! — медленно проговорил хохол. Мать ткнулась лицом в подушку и беззвучно заплакала. Наутро Андрей показался матери ниже ростом и еще милее. А сын, как всегда, худ, прям и молчалив. Раньше мать называла хохла Андрей Онисимович, а сегодня,
не замечая, сказала ему...
В трактире и на фабрике
замечали новых, никому
не известных людей. Они выспрашивали, рассматривали, нюхали и сразу бросались всем в глаза, одни — подозрительной осторожностью, другие — излишней навязчивостью.
— Даже самовар
не поставила! —
заметил Павел.
— Так и надо! —
заметил Рыбин. — Мы все в горе, как в коже, — горем дышим, горем одеваемся. Хвастать тут нечем.
Не у всех замазаны глаза, иные сами их закрывают, — вот! А коли глуп — терпи!..
— Социалист, а —
не дурак! —
заметил кто-то.
— Фабрика
не занимается филантропией! — сухо
заметил директор. — Я приказываю всем немедленно встать на работу!
— Вот — о господах говорил он, — есть тут что-то! — осторожно
заметила мать. —
Не обманули бы!
—
Не шпионь,
не доноси. Через него отец погиб, через него он теперь в сыщики
метит, — с угрюмой враждебностью глядя на Андрея, говорил Весовщиков.
Появилась Наташа, она тоже сидела в тюрьме, где-то в другом городе, но это
не изменило ее. Мать
заметила, что при ней хохол становился веселее, сыпал шутками, задирал всех своим мягким ехидством, возбуждая у нее веселый смех. Но, когда она уходила, он начинал грустно насвистывать свои бесконечные песни и долго расхаживал по комнате, уныло шаркая ногами.
— Да я и
не заметила, как это вышло! Он для меня такой близкий стал, — и
не знаю, как сказать!
Павел и Андрей, казалось,
не замечали ничего,
не слышали возгласов, которые провожали их. Шли спокойно,
не торопясь. Вот их остановил Миронов, пожилой и скромный человек, всеми уважаемый за свою трезвую, чистую жизнь.
Она ходила за Николаем,
замечая, где что стоит, спрашивала о порядке жизни, он отвечал ей виноватым тоном человека, который знает, что он все делает
не так, как нужно, а иначе
не умеет.
Ефим, сидя за столом, зорко рассматривал странниц и что-то говорил товарищам жужжавшим голосом. Когда женщины подошли к столу, он встал и молча поклонился им, его товарищи сидели неподвижно, как бы
не замечая гостей.
А я сказал — что,
мол, народ молится много, да, видно, время нет у бога, —
не слышит!
Мать
заметила, что парни, все трое, слушали с ненасытным вниманием голодных душ и каждый раз, когда говорил Рыбин, они смотрели ему в лицо подстерегающими глазами. Речь Савелия вызывала на лицах у них странные, острые усмешки. В них
не чувствовалось жалости к больному.
— Тут в одном — все стиснуто… вся жизнь, пойми! — угрюмо
заметил Рыбин. — Я десять раз слыхал его судьбу, а все-таки, иной раз, усомнишься. Бывают добрые часы, когда
не хочешь верить в гадость человека, в безумство его… когда всех жалко, и богатого, как бедного… и богатый тоже заблудился! Один слеп от голода, другой — от золота. Эх, люди, думаешь, эх, братья! Встряхнись, подумай честно, подумай,
не щадя себя, подумай!
Замечала она, что когда к Николаю приходил кто-либо из рабочих, — хозяин становился необычно развязен, что-то сладкое являлось на лице его, а говорил он иначе, чем всегда,
не то грубее,
не то небрежнее.
«Старается, чтобы поняли его!» — думала она. Но это ее
не утешало, и она видела, что гость-рабочий тоже ежится, точно связан изнутри и
не может говорить так легко и свободно, как он говорит с нею, простой женщиной. Однажды, когда Николай вышел, она
заметила какому-то парню...
Она накинула платок на голову и, охваченная надеждой, быстро вышла на улицу вслед за ним. Рябило в глазах, и сердце стучало торопливо, заставляя ее почти бежать. Она шла встречу «возможного, опустив голову, и ничего
не замечала вокруг.
— А начальства тебе
не жалко? Оно ведь тоже беспокоится! —
заметил Егор. Он открыл рот и начал так двигать губами, точно жевал воздух. — Однако шутки прочь! Надо тебя прятать, что нелегко, хотя и приятно. Если бы я мог встать… — Он задохнулся, бросил руки к себе на грудь и слабыми движениями стал растирать ее.
На этот раз она
не заметила знакомого лица и,
не торопясь, пошла по улице, а потом наняла извозчика и велела отвезти себя на рынок.
Иные, скрывая свое раздражение, шутили, другие угрюмо смотрели в землю, стараясь
не замечать оскорбительного, третьи,
не сдерживая гнева, иронически смеялись над администрацией, которая боится людей, вооруженных только словом.
— Тогда
не нужны и свидания! — раздраженно
заметил чиновник. — Говорить
не о чем, а ходят, беспокоят…
—
Не очень, только смутно все! И слабость, — конфузливо натягивая одеяло к подбородку, отвечал Иван и прищуривал глаза, точно от яркого света.
Заметив, что он
не решается есть при ней, Саша встала и ушла.
—
Не смею? Я? — протяжно взвыл становой.
—
Не смей, говорю, бить меня, дьявол!
— Я тебя могу ударить, а ты меня нет,
не можешь,
не смеешь, болван!
— Оттого и
смел! — сказала Татьяна низким, грудным голосом. — Женатый такой дорогой
не пойдет — забоится…
— Поесть бы надо, Татьяна, да погасить огонь! — сказал Степан хмуро и медленно. —
Заметят люди — у Чумаковых огонь долго горел. Нам это
не важно, а для гостьи, может, нехорошо окажется…
— Надо так — сначала поговорить с мужиками отдельно, — вот Маков, Алеша — бойкий, грамотный и начальством обижен. Шорин, Сергей — тоже разумный мужик. Князев — человек честный, смелый. Пока что будет! Надо поглядеть на людей, про которых она говорила. Я вот возьму топор да махну в город, будто дрова колоть, на заработки,
мол, пошел. Тут надо осторожно. Она верно говорит: цена человеку — дело его. Вот как мужик-то этот. Его хоть перед богом ставь, он
не сдаст… врылся. А Никитка-то, а? Засовестился, — чудеса!
— Гм! — говорил Николай в следующую минуту, глядя на нее через очки. — Кабы этот ваш мужичок поторопился прийти к нам! Видите ли, о Рыбине необходимо написать бумажку для деревни, ему это
не повредит, раз он ведет себя так
смело. Я сегодня же напишу, Людмила живо ее напечатает… А вот как бумажка попадет туда?
Не замечая его взгляда, она сказала...
— Ты, Ниловна,
не сердись, — давеча я тебе бухнула, что,
мол, твой виноват. А пес их разберет, который виноват, если по правде говорить! Вон что про нашего-то Григория жандармы со шпионами говорили. Тоже, постарался, — рыжий бес!
— Перед вами суд, а
не защита! — сердито и громко
заметил ему судья с больным лицом. По выражению лица Андрея мать видела, что он хочет дурить, усы у него дрожали, в глазах светилась хитрая кошачья ласка, знакомая ей. Он крепко потер голову длинной рукой и вздохнул. — Разве ж? — сказал он, покачивая головой. — Я думаю — вы
не судьи, а только защитники…
— Ну-ну! Ловко вы! Коли надолго вас хватит — одолеете вы стариков, — напор у вас большой!.. Прощайте, желаю вам всякого доброго! И к людям — подобрее, а? Прощай, Ниловна! Увидишь Павла, скажи — слышал,
мол, речь его.
Не все понятно, даже страшно иное, но — скажи — верно!
Она внимательно следила за Николаем, но, кроме озабоченности, заслонившей обычное, доброе и мягкое выражение лица,
не замечала ничего.
Она молчала, целуя его лоб и щеки, а руки у нее тряслись. Чтобы он
не заметил этого, она разжала их.
— Он последнее время много читал среди городских рабочих, и вообще ему пора было провалиться! — хмуро и спокойно
заметила Людмила. — Товарищи говорили — уезжай!
Не послушал! По-моему — в таких случаях надо заставлять, а
не уговаривать…