Неточные совпадения
Мать задумалась. Монашеская суровость Павла смущала ее. Она видела, что его советов слушаются даже те товарищи, которые — как хохол — старше его годами, но ей казалось, что все
боятся его и никто не любит за эту сухость.
Зашелестели страницы книги — должно быть, Павел снова начал читать.
Мать лежала, закрыв глаза, и
боялась пошевелиться. Ей было до слез жаль хохла, но еще более — сына. Она думала о нем...
—
Боялся, Федя? — спросила
мать.
—
Боялся, что ударит офицер! Он — чернобородый, толстый, пальцы у него в шерсти, а на носу — черные очки, точно — безглазый. Кричал, топал ногами! В тюрьме сгною, говорит! А меня никогда не били, ни отец, ни
мать, я — один сын, они меня любили.
К вечеру явился Николай. Обедали, и за обедом Софья рассказывала, посмеиваясь, как она встречала и прятала бежавшего из ссылки человека, как
боялась шпионов, видя их во всех людях, и как смешно вел себя этот беглый. В тоне ее было что-то, напоминавшее
матери похвальбу рабочего, который хорошо сделал трудную работу и — доволен.
Боясь, что он обидит Софью своим тяжелым голосом, усмешкой и словами,
мать торопливо и строго заговорила...
— Вся земля! — задумчиво качая головой, повторила
мать. — Так это хорошо, и поверить трудно даже… И хорошо говорили вы, дорогая моя, очень хорошо! А я
боялась — не понравитесь вы им…
«
Боятся!» — невольно отметила
мать.
Она отшатнулась от Людмилы, утомленная волнением, и села, тяжело дыша. Людмила тоже отошла, бесшумно, осторожно, точно
боясь разрушить что-то. Она гибко двигалась по комнате, смотрела перед собой глубоким взглядом матовых глаз и стала как будто еще выше, прямее, тоньше. Худое, строгое лицо ее было сосредоточенно, и губы нервно сжаты. Тишина в комнате быстро успокоила
мать; заметив настроение Людмилы, она спросила виновато и негромко...
— Н-нет, кажется. Впрочем, сам заключить можешь; Иван Федорович доволен;
мать боится; и прежде с отвращением на него как на жениха смотрела; известно.
С нами на лодке был ковер и подушки, мы разостлали их на сухом песке, подальше от воды, потому что
мать боялась сырости, и она прилегла на них, меня же отец повел набирать галечки.
Оленин испугался чего-то, вспыхнул и, сам не зная, чтò говорит, сказал: — Я твоей
матери боюсь. Она меня так разбранила в первый раз, как я зашел к вам.
С тех пор он жил во флигеле дома Анны Якимовны, тянул сивуху, настоянную на лимонных корках, и беспрестанно дрался то с людьми, то с хорошими знакомыми;
мать боялась его, как огня, прятала от него деньги и вещи, клялась перед ним, что у нее нет ни гроша, особенно после того, как он топором разломал крышку у шкатулки ее и вынул оттуда семьдесят два рубля денег и кольцо с бирюзою, которое она берегла пятьдесят четыре года в знак памяти одного искреннего приятеля покойника ее.
Ахов. Да мне перед кем? Да и не надо, я и так умен. Мужчине страх на пользу, коли он подначальный; а бабе — всякой и всегда. Ты и
матери бойся и мужа бойся, вот и будет тебе от умных людей похвала.
Неточные совпадения
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто
боялся, не велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
— Не
бойтесь, не
бойтесь, Дарья Александровна! — говорил он, весело улыбаясь
матери, — невозможно, чтоб я ушиб или уронил.
Она знала, что старуху ждут со дня на день, знала, что старуха будет рада выбору сына, и ей странно было, что он,
боясь оскорбить
мать, не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому.
«Да нынче что? Четвертый абонемент… Егор с женою там и
мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и вышла на свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара… — представлял он себе — Что ж я-то? Или я
боюсь или передал покровительство над ней Тушкевичу? Как ни смотри — глупо, глупо… И зачем она ставит меня в это положение?» сказал он, махнув рукой.
— Он был очень болен после того свидания с
матерью, которое мы не пре-ду-смотрели, — сказал Алексей Александрович. — Мы
боялись даже за его жизнь. Но разумное лечение и морские купанья летом исправили его здоровье, и теперь я по совету доктора отдал его в школу. Действительно, влияние товарищей оказало на него хорошее действие, и он совершенно здоров и учится хорошо.