Неточные совпадения
Я прочитал эту краткую заметку и подумал, что мне,
может быть, удастся несколько яснее осветить причину, побудившую этого задумчивого
человека уйти из жизни, — я знал его. Пожалуй, я даже и не вправе промолчать о нем: это был славный малый, а их не часто встречаешь на жизненном пути.
— Жениться, где мне! Ежели у меня запой — какой же я жених? Нет, так я это. Выключу ее — и потом иди на все четыре стороны. Место себе найдет —
может,
человеком будет.
Без любви какой-нибудь — жить
человеку невозможно: затем ему и душа дана, чтобы он
мог любить…
— Умер, а книга осталась, и ее читают. Смотрит в нее
человек глазами и говорит разные слова. А ты слушаешь и понимаешь: жили на свете
люди — Пила, Сысойка, Апроська… И жалко тебе
людей, хоть ты их никогда не видал и они тебе совсем — ничего! По улице они такие,
может, десятками живые ходят, ты их видишь, а не знаешь про них ничего… и тебе нет до них дела… идут они и идут… А в книге тебе их жалко до того, что даже сердце щемит… Как это понимать?..
Я еще несколько раз читал ему «Бунт Стеньки Разина», «Тараса Бульбу» и «Бедных
людей». Тарас тоже очень понравился моему слушателю, но он не
мог затемнить яркого впечатления от книги Костомарова. Макара Девушкина и Варю Коновалов не понимал. Ему казался только смешным язык писем Макара, а к Варе он относился скептически.
— Нет, верю… Как можно не верить
человеку! Даже и если видишь — врет он, верь ему, слушай и старайся понять: почему он врет? Иной раз вранье-то лучше правды объясняет
человека… Да и какую мы все про себя правду
можем сказать? Самую пакостную… А соврать можно хорошо… Верно?
— Почему? Вот чудак! Чай, жалко! Ведь угрязает
человек… и всякому, мимо идущему, его жалко. Но чтобы обзаводиться… и прочее такое, ни-ни! На это я согласиться не
могу. Какой я семьянин? Да кабы я
мог держаться на этой точке, так я бы уж давно решился. Какие резоны были!
Мог бы с приданым и… всё такое. Но ежели это не в моей силе, как я
могу творить такое дело? Плачет она… это, конечно… тово, нехорошо… Но ведь как же? Я не
могу!
— Вот и порешили с
человеком, — медленно заговорил Коновалов. — А все-таки в ту пору можно было жить. Свободно. Было куда податься. Теперь вот тишина и смиренство… ежели так со стороны посмотреть, совсем даже смирная жизнь теперь стала. Книжки, грамота… А все-таки
человек без защиты живет и никакого призору за ним нет. Грешить ему запрещено, но не грешить невозможно… Потому на улицах-то порядок, а в душе — путаница. И никто никого не
может понимать.
— Нет, это что-о! Не в том сила! А просто я есть заразный
человек… Не доля мне жить на свете… Ядовитый дух от меня исходит. Как я близко к
человеку подойду, так сейчас он от меня и заражается. И для всякого я
могу с собой принести только горе… Ведь ежели подумать — кому я всей моей жизнью удовольствие принес? Никому! А тоже, со многими
людьми имел дело… Тлеющий я
человек…
Неужто уж так и нельзя выдумать этакий закон, чтобы все
люди действовали как один и друг друга понимать
могли?
— Н-да, — смутился тот, — зима — треклятое время. Для зимы города действительно нужны… тут уж ничего не поделаешь… Но большие города все-таки ни к чему… Зачем народ сбивать в такие кучи, когда и двое-трое ужиться между собой не
могут?.. Я — вот про что! Оно, конечно, ежели подумать, так ни в городе, ни в степи, нигде
человеку места нет. Но лучше про такие дела не думать… ничего не выдумаешь, а душу надорвешь…
— Нет, скажи ты мне… — спрашивал Коновалов, — почему я не
могу быть покоен? Почему
люди живут и ничего себе, занимаются своим делом, имеют жен, детей и всё прочее?.. И всегда у них есть охота делать то, другое. А я — не
могу. Тошно. Почему мне тошно?
Она взглянула на него. «Нет, это мне показалось, ― подумала она, вспоминая выражение его лица, когда он запутался на слове пелестрадал, ― нет, разве
может человек с этими мутными глазами, с этим самодовольным спокойствием чувствовать что-нибудь?»
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и окно с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы было правда то, что рассказывал этот добродушный человек, — так было ужасно думать, что
могли люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
13 апреля. «Любовь!.. Где ее сила? Я, любя, нанес оскорбление. Она, еще больше любя, не может стереть оскорбление. Что же после этого
может человек для человека? Есть развития, для которых нет прошедшего, оно в них живо и не проходит… они не гнутся, а ломятся, они падают падением другого и не могут сладить с собой».
Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого
человека, а за такого, что и на свете еще не было, что
может все сделать, все, все, все!
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь,
человек!..» Ну и другие… теперь не
могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не
могу сказать. Да и странно говорить: нет
человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Артемий Филиппович.
Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, —
может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Так как я знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты
человек умный и не любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он
может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито…