Неточные совпадения
Борода его стала сырой. В сердце мальчика ещё горячее и ярче вспыхнула любовь и жалость
к большому рыжему человеку, в котором он
чувствовал что-то хорошо знакомое детскому сердцу.
В его груди больно бились бескрылые мысли, он со стыдом
чувствовал, что утреннее волнение снова овладевает им, но не имел силы победить его и, вдыхая запах тела женщины, прижимал сомкнутые губы
к плечу её.
Полуоткрыв рот, он присматривался
к очертаниям её тела и уже без страха, без стыда, с радостью
чувствовал, как разгорается в нём кровь и сладко кружится голова.
А послав его
к Палаге, забрался в баню, влез там на полок, в тёмный угол, в сырой запах гниющего дерева и распаренного листа берёзы. Баню не топили всего с неделю времени, а пауки уже заткали серыми сетями всё окно, развесили петли свои по углам. Кожемякин смотрел на их работу и
чувствовал, что его сердце так же крепко оплетено нитями немых дум.
Но всего более угнетало Кожемякина отношение окуровцев
к женщине, оно с печальной ясностью обличало в тёмных душах людей присутствие чего-то страшного, что — он
чувствовал незаметно прилеплялось и
к его душе грязным, ядовитым пятном, вызывая соблазнительные, тревожные мысли и стыдное, болезненное напряжение в теле.
Придя в кухню
к ужину, Матвей взглянул на осунувшееся, печальное лицо татарина и снова
почувствовал в груди тяжёлый прибой злобы.
Было обидно думать об этом, но стыда он не
чувствовал. Воздержание давалось ему всё с большим трудом, и за последнее время, видя Наталью, он представлял её себе в ту тяжёлую ночь, когда она вошла
к нему в комнату, посланная Палагой.
Искупавшись в грязи, безобразно испачкав и измучив тело, он думал о себе унизительно, брезгливо, а
к постоялке относился спокойнее, чище,
чувствуя себя виноватым перед нею.
Заметя, что хозяйка внимательно прислушивается
к его словам, он
почувствовал себя так же просто и свободно, как в добрые часу наедине с Евгенией, когда забывал, что она женщина. Сидели в тени двух огромных лип, их густые ветви покрывали зелёным навесом почти весь небольшой сад, и закопчённое дымом небо было не видно сквозь полог листвы.
И наконец,
почувствовав себя достаточно вооружённым для какого-то важного, решительного разговора, Кожемякин, нарядно одевшись, в воскресенье, после поздней обедни, отправился
к попу. Шёл бодро,
чувствуя себя смелым, умным, нарочито хмурился, чтобы придать лицу достойное выражение, и думал...
Утром он сам догадался, что это так, и тогда даже зависти
к Максиму не
почувствовал, а в эту минуту её слова точно обожгли ему лицо, — он отшатнулся и, захлебнувшись злой обидою, крикнул...
Завидев сквозь сети зелени зоркие окна кельи старца, Кожемякин снимал картуз, подойдя
к людям, трижды в пояс кланялся им,
чувствуя себя грешнее всех; садился на одну из трёх скамей у крыльца или отходил в сторону, под мачтовую сосну, и, прижавшись
к ней, благоговейно ждал выхода старца, простеньких его слов, так легко умягчавших душу миром и покорностью судьбе.
Кожемякину всё более нравилось беседовать с этим человеком. Он
чувствовал себя стоящим в уровень с кривым, не ниже его. Недоверие
к Тиунову не исчезало, но отстранялось возрастающим интересом
к его речам.
Уже при въезде во двор Кожемякин испуганно
почувствовал, что дома случилось неладное; Шакир, ещё более пожелтевший и высохший, бросился
к нему, взвизгивая и всхлипывая, не то плача, не то смеясь, завертелся, схватил за руку, торопливо ввёл в дом, прихлопнул дверь и встал перед ним, вытянув изрезанную морщинами шею, захлёбываясь словами...
Это подавляло Кожемякина, он
чувствовал себя неудобно, стеснённый плохо скрытым интересом
к нему; казалось, что интерес этот враждебен.
Кожемякина охватило незнакомое, никогда не испытанное, острое ощущение притока неведомой силы, вдруг одарившей его мысли ясностью и простотой. Никогда раньше он не
чувствовал так определённо своё отчуждение, одиночество среди людей, и это толкнуло его
к ним неодолимым порывом, он отклонился на спинку стула, уставил глаза в большое лицо Смагина и заговорил как мог внушительно и спокойно...
Кожемякин некоторое время
чувствовал себя победителем; голова его приятно кружилась от успеха и вина, но когда он, дружелюбно приглашённый всеми в гости и сам всех пригласив
к себе, вышел на улицу и под ногами у него захрустел снег — сердце охладело, сжалось в унынии, и невольно с грустью он подумал...
Он метался, как сом в сетях, ходил в гости, принимал у себя, говорил, вслушивался, иногда спорил почти до озлобления, иногда его слегка высмеивали, но в общем он
чувствовал интерес
к себе, это льстило ему; царапины неудач быстро залечивались.
Как все солидные люди города, Кожемякин относился
к Никону пренебрежительно и опасливо, избегая встреч и бесед с ним, но, присматриваясь
к его ломанью, слушая злые, буйные речи, незаметно
почувствовал любопытство, и вскоре Никон показался ему фонарём в темноте: грязный фонарь, стёкла закоптели, салом залиты, а всё-таки он как будто светит немного и не так густо победна тьма вокруг.
Она звала его
к себе памятью о теле её, он пошёл
к ней утром, зная, что муж её на базаре, дорогой подбирал в памяти ласковые, нежные слова, вспоминал их много, но увидал её и не сказал ни одного,
чувствуя, что ей это не нужно, а ему не сказать их без насилия над собою.
Кожемякин прислушивался
к себе, напряжённо ожидая — не явятся ли какие-нибудь мысли и слова, удобные для этой женщины, недавно ещё приятной ему, возбуждавшей хорошую заботу о ней, думы о её судьбе. И снова
чувствовал — почти видел — что в нём тихо, пусто.
Когда они ушли, Кожемякин, шагая по комнате,
почувствовал неприязнь
к ним.
— Потому, первее всего, что
чувствуем себя в своём уезде, своём городе, своём дому, главное — в дому своём! — а где всё это находится,
к чему привязано, при чём здесь, вокруг нас Россия, — о том не думаем…
«Нет, я уйду!» — решил Кожемякин,
чувствуя необходимость отдыха, подошёл
к дивану и виноватым голосом объяснил, что ему надобно сходить в одно место по делу, а кривой, на секунду открыв глаза, выговорил почему-то обиженно...
— Братцы! Горожане! Приходят
к нам молодые люди, юноши, чистые сердцем, будто ангелы приходят и говорят доброе, неслыханное, неведомое нам — истинное божье говорят, и — надо слушать их: они вечное
чувствуют, истинное — богово! Надо слушать их тихо, во внимании, с открытыми сердцами, пусть они не известны нам, они ведь потому не известны, что хорошего хотят, добро несут в сердцах, добро, неведомое нам…
Неточные совпадения
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце
чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба
к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Правдин. А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (
К Софье.) Я и сам имею честь знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное
к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не говорил да, когда душа его
чувствовала нет.
Стародум(целуя сам ее руки). Она в твоей душе. Благодарю Бога, что в самой тебе нахожу твердое основание твоего счастия. Оно не будет зависеть ни от знатности, ни от богатства. Все это прийти
к тебе может; однако для тебя есть счастье всего этого больше. Это то, чтоб
чувствовать себя достойною всех благ, которыми ты можешь наслаждаться…
Больной, озлобленный, всеми забытый, доживал Козырь свой век и на закате дней вдруг
почувствовал прилив"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Стал проповедовать, что собственность есть мечтание, что только нищие да постники взойдут в царство небесное, а богатые да бражники будут лизать раскаленные сковороды и кипеть в смоле. Причем, обращаясь
к Фердыщенке (тогда было на этот счет просто: грабили, но правду выслушивали благодушно), прибавлял:
С самой ранней юности Беневоленский
чувствовал непреоборимую наклонность
к законодательству.