Неточные совпадения
Вздрагивая от страха, мальчик выбрался из пеньки и встал в дверях амбара, весь опутанный седым волокном. Отец молча отвёл его в сад, сел там на дёрновой скамье
под яблоней, поставил сына между колен
себе и невесело сказал...
Сын негромко ответил, глядя
под ноги
себе...
Выйду, бывало, к нему за баню,
под берёзы, обнимет он меня, как малого ребёнка, и начнёт: про города, про людей разных, про
себя — не знаю, как бог меня спасал, вовремя уходила я к батюшке-то сонному!
И всё яростнее бьют в середину стены городских, разламывая её, опрокидывая людей
под ноги
себе, словно надеясь найти за ними коренного и страшнейшего врага.
Ключарёв прервал свои сны за пожарным сараем,
под старой уродливой ветлой. Он нагнул толстый сук, опутав его верёвкой, привязал к нему ружьё, бечёвку от собачки курка накрутил
себе на палец и выстрелил в рот. Ему сорвало череп: вокруг длинного тела лежали куски костей, обросшие чёрными волосами, на стене сарая, точно спелые ягоды, застыли багровые пятна крови, серые хлопья мозга пристали ко мшистым доскам.
Шакир крикнул рабочим; вороны встрепенулись и, наклоняя головы, подозрительно осмотрели двор. Отовсюду в кухню собирался народ, мужики шли, оправляя рубахи, выбирая из бород кострику и сосредоточенно глядя
под ноги
себе.
Шакир шагал стороной, без шапки, в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась
под дождём, и по смуглому лицу татарина текли струи воды. Иногда он, подняв руки к лицу, наклонял голову, мокрые ладони блестели и дрожали; ничего не видя перед
собою, Шакир оступался в лужи, и это вызывало у людей, провожавших гроб, неприятные усмешки. Кожемякин видел, что горожане смотрят на татарина косо, и слышал сзади
себя осуждающее ворчание...
Он чувствовал
себя усталым, как будто беседа с постоялкой длилась целые часы, сидел у стола, вскинув руки и крепко сжимая ладонями затылок, а в памяти назойливо и зловеще, точно осенний ветер, свистели слова — Сибирь, ссылка. Но где-то
под ними тихо росла ласковая дума...
А зимою, тихими морозными ночами, когда в поле, глядя на город, завистливо и жалобно выли волки, чердак отзывался волчьему вою жутким сочувственным гудением, и
под этот непонятный звук вспоминалось страшное: истекающая кровью Палага, разбитый параличом отец, Сазан, тихонько ушедший куда-то, серый мозг Ключарёва и серые его сны; вспоминалась Собачья Матка, юродивый Алёша, и настойчиво хотелось представить
себе — каков был видом Пыр Растопыр?
И каждый раз, когда женщина говорила о многотрудной жизни сеятелей разумного, он невольно вспоминал яркие рассказы отца о старинных людях, которые смолоду весело промышляли душегубством и разбоем, а
под старость тайно и покорно уходили в скиты «душа́ спасать». Было для него что-то общее между этими двумя рядами одинаково чуждых и неведомых ему людей, — соединяла их какая-то иная жизнь, он любовался ею, но она не влекла его к
себе, как не влекли его и все другие сказки.
Как-то раз, после ужина, сидя у
себя в комнате
под окном, он услыхал в саду звонкий, всегда что-то опровергающий голос Алексея...
«Вор! Максим!» — сообразил Кожемякин, приходя в
себя, и, когда вор сунул голову
под кровать, тяжело свалился с постели на спину ему, сел верхом и, вцепившись в волосы, стал стучать головою вора о пол, хрипя...
Ибо, унаследовав великие труды людей прошлого, многострадальных предков наших, живя на крови и костях их, мы, пользуясь всем прекрасным, ничего не хотим делать к умножению его ни для
себя, ни для потомков наших — это свободно может быть названо поведением свиньи
под дубом вековым, говорю я и — буду говорить!
А поповы речи очень книжны, и понять их мне не
под силу; мечется он, встрёпанный и воспалённый, пронзает воздух ударами руки, отталкиваясь от чего-то и как бы нечто призывая к
себе, и видно, что дяде тяжело смотреть на него, морщится он, говорит мало, тихо и строго.
«Там она или нет?» — спрашивал
себя Кожемякин, проходя
под окнами бесшумно и воровато.
Завидев сквозь сети зелени зоркие окна кельи старца, Кожемякин снимал картуз, подойдя к людям, трижды в пояс кланялся им, чувствуя
себя грешнее всех; садился на одну из трёх скамей у крыльца или отходил в сторону,
под мачтовую сосну, и, прижавшись к ней, благоговейно ждал выхода старца, простеньких его слов, так легко умягчавших душу миром и покорностью судьбе.
Сидел Назарыч прямо, не качаясь, грёб не торопясь, силою одних рук, без шума, только скрипели уключины да журчала
под носом лодки встревоженная вода и, разбегаясь от бортов, колебала тёмные отражения прибрежных зданий. Кожемякин чувствовал
себя маленьким и оробевшим перед этим стариком. Плыли против течения, а ему казалось, что он ровными толчками опускается куда-то вниз. В лад с тихим плеском воды растекался неуёмный и точно посеребрённый насмешкою голос Тиунова.
Кожемякин некоторое время чувствовал
себя победителем; голова его приятно кружилась от успеха и вина, но когда он, дружелюбно приглашённый всеми в гости и сам всех пригласив к
себе, вышел на улицу и
под ногами у него захрустел снег — сердце охладело, сжалось в унынии, и невольно с грустью он подумал...
Шёл пьяный портной Барабанов, тыкая кулаком в заборы, смотрел
под ноги
себе, спотыкался и бормотал...
Неточные совпадения
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю
себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было
под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Под березками // Крестьяне пробираются, // Гуторят меж
собой: // «Идем одной деревнею, // Идем другой — пустехонько!
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про
себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — //
Под розгами,
под палками // По мелочам ушла!
Константинополь, бывшая Византия, а ныне губернский город Екатериноград, стоит при излиянии Черного моря в древнюю Пропонтиду и
под сень Российской Державы приобретен в 17… году, с распространением на оный единства касс (единство сие в том состоит, что византийские деньги в столичном городе Санкт-Петербурге употребление
себе находить должны).
Под именем Сатурна он изображал
себя,
под именем Венеры — известную тогда красавицу Наталью Кирилловну де Помпадур.