Неточные совпадения
Матвей Кожемякин долго, не мигая
глазами,
смотрит на портреты, потом, крестясь, тихо шепчет...
Это вышло неожиданно и рассмешило мальчика. Смеясь, он подбежал к окну и отскочил, обомлев: лицо отца вспухло, почернело;
глаза, мутные, как у слепого, не мигая,
смотрели в одну точку; он царапал правою рукою грудь и хрипел...
У ворот на лавочке сидел дворник в красной кумачной рубахе, синих штанах и босой. Как всегда, он сидел неподвижно, его широкая спина и затылок точно примёрзли к забору, руки он сунул за пояс, рябое скучное лицо застыло, дышал он медленно и глубоко, точно вино пил. Полузакрытые
глаза его казались пьяными, и
смотрели они неотрывно.
А из высокой крыши жилища Кожемякина, переломив её, неожиданно и странно высунулся чердак в два окна; их выцветшие радужные стёкла напоминают
глаза совы, когда она днём, не мигая,
смотрит на свет.
Все двигаются не торопясь и молча, а он вертится около головки — у колеса, щупает чёрными пальцами натяжение струн, приседая,
смотрит узкими
глазами вдоль них и бежит на прямых ногах в конец пустыря, чтобы облегчить или прибавить груз.
Гулко щёлкнуло о скобу железо щеколды, из калитки высунулась красная голова отца, он брезгливо оттопырил губу,
посмотрел вдоль улицы прищуренными
глазами.
Он искоса
посмотрел на сына, закашлялся и умолк, прикрыв
глаза.
Белые редкие брови едва заметны на узкой полоске лба, от этого прозрачные и круглые рачьи
глаза парня, казалось, забегали вперёд вершка на два от его лица; стоя на пороге двери, он вытягивал шею и, оскалив зубы, с мёртвою, узкой улыбкой
смотрел на Палагу, а Матвей, видя его таким, думал, что если отец скажет: «Савка, ешь печку!» — парень осторожно, на цыпочках подойдёт к печке и начнёт грызть изразцы крупными жёлтыми зубами.
Савелий Кожемякин легонько отодвинул сына в сторону, пристально
посмотрел в
глаза ему и, вздохнув, объяснил...
Её румяное лицо казалось Матвею удивительно красивым, речь — умною, как речи дьячка Коренева. Всё ещё чувствуя волнение и стыдный трепет в теле, он доверчиво
смотрел в
глаза ей, и ему хотелось положить голову на круглое, немного загоревшее её плечо.
Только две-три фигуры, затёртые в углах двора,
смотрели на всё вокруг равнодушными
глазами, как бы крепко связанные бесконечной, неразрешимой думой о чём-то важном.
Но его оттёрли прочь, поставив перед Матвеем длинного человека, несуразно сложенного из острых костей, наскоро обшитых старой, вытертой, коричневой кожей. Голова у него была маленькая, лоб выдвинулся вперёд и навис над
глазами; они
смотрели в лицо юноши, не мигая и словно не видя ничего.
Сдвинувшись ближе, они беседуют шёпотом, осенённые пёстрою гривою осенней листвы, поднявшейся над забором. С крыши скучно
смотрит на них одним
глазом толстая ворона; в пыли дорожной хозяйственно возятся куры; переваливаясь с боку на бок, лениво ходят жирные голуби и поглядывают в подворотни — не притаилась ли там кошка? Чувствуя, что речь идёт о нём, Матвей Кожемякин невольно ускоряет шаги и, дойдя до конца улицы, всё ещё видит женщин, покачивая головами, они
смотрят вслед ему.
Ему казалось, что все окна домов
смотрят на него насмешливо, все человечьи
глаза подозрительно и хмуро. Иногда короткою искрою мелькал более мягкий взгляд, это бывало редко, и он заметил, что дружелюбно
смотрят только
глаза старух.
Из-под шали, приспущенной на лоб и закрывавшей подбородок, сердито
смотрели круглые совиные
глаза и неподвижно торчал большой, словно железный, нос.
Неистощимые в гнусных выдумках, они осыпали благообразного татарина гнилым хламом пакостных слов, а он серьёзно
смотрел на них раскосыми
глазами и, щёлкая языком, говорил, негромко, но убедительно...
Ключарев
посмотрел на солдата серьёзным взглядом расширенных
глаз.
Ему пришлось драться: он шёл домой, обгоняемый усталыми бойцами города,
смотрел, как они щупают пальцами расшатанные зубы и опухоли под
глазами, слышал, как покрякивают люди, пробуя гибкость ноющих рёбер, стараются выкашлять боль из грудей и всё плюют на дорогу красными плевками.
И Матвей испугался, когда они, торопливо и тихо, рассказали ему, что полиция приказывает
смотреть за постоялкой в оба
глаза, — женщина эта не может отлучаться из города, а те, у кого она живёт, должны доносить полиции обо всём, что она делает и что говорит.
Наталья ушла, он одёрнул рубаху, огладил руками жилет и, стоя среди комнаты, стал прислушиваться: вот по лестнице чётко стучат каблуки, отворилась дверь, и вошла женщина в тёмной юбке, клетчатой шали, гладко причёсанная, высокая и стройная. Лоб и щёки у неё были точно вылеплены из снега, брови нахмурены, между
глаз сердитая складка, а под
глазами тени утомления или печали.
Смотреть в лицо ей — неловко, Кожемякин поклонился и, не поднимая
глаз, стал двигать стул, нерешительно, почти виновато говоря...
Маркуша тряс животом, а Шакир
смотрел на всех тревожно, прищурив
глаза.
Матвей, не открывая
глаз, полежал ещё с полчаса, потом босой подошёл к окну и долго
смотрел в медленно таявшие сумерки утра, на обмякший, рыхлый снег.
— Ах, чудак вы! — говорила она, отирая слёзы; добрые
глаза её
смотрели грустно.
Пошла я на другой день гулять, вышла за город и с горки
посмотрела на него какими-то новыми
глазами.
Сначала она слушала внимательно, расспрашивала, сожалела, а потом начинала кусать губы, и приветливые
глаза её
смотрели мимо Матвея.
Смущённо улыбаясь, Кожемякин
смотрел в прозрачное, с огромными
глазами лицо женщины.
Теперь, поди-ка, другой
смотрит на тебя довлеющими
глазами, и опять улыбаешься ты ему, маня к себе и разжигая плоть неугасимым огнём.
Серая вся и по лицу и по платью,
смотрит через очки пристально и пытливо, прямо в
глаза тебе, и этим весьма смущает.
Савва отяжелел, был мрачен, как чёрный кот в сумерках, и
глаза его неподвижно
смотрели вперёд.
…Ночь. Лампа зачем-то поставлена на пол, и изо всех углов комнаты на её зелёное пятно, подобное зоркому
глазу Тиунова, сердито и подстерегающе
смотрит тёплая темнота, пропахнувшая нашатырём и квашеной капустой. Босый, без пояса, расстегнув ворот рубахи, на стуле в ногах кровати сидит Максим, то наклоняя лохматую голову, то взмахивая ею.
Ела она с некоторой поры, действительно, через меру: до того, что даже
глаза остановятся, едва дышит, руки опустит плетями, да так и сидит с минуту, пока не отойдёт, даже
смотреть неприятно, и Максим всё оговаривал её, а Шакиру стыдно, покраснеет весь, и уши — как раскалённые.
«Ко всякому человеку дядя Марк подходит просто, как будто давно зная его, и
смотрит в
глаза прямо, словно бы говоря взглядом...
Сеня Комаровский был молчалив. Спрятав голову в плечи, сунув руки в карманы брюк, он сидел всегда вытянув вперёд короткие, маленькие ноги,
смотрел на всех круглыми, немигающими
глазами и время от времени медленно растягивал тонкие губы в широкую улыбку, — от неё Кожемякину становилось неприятно, он старался не
смотреть на горбуна и — невольно
смотрел, чувствуя к нему всё возрастающее, всё более требовательное любопытство.
Кожемякин видел, что дворник с горбуном нацеливаются друг на друга, как петухи перед боем: так же напряглись и, наклонив головы, вытянули шеи, так же неотрывно, не мигая,
смотрят в
глаза друг другу, — это возбуждало в нём тревогу и было забавно.
Его совиные
глаза насмешливо округлились, лицо было разрезано тонкой улыбкой на две одинаково неприятные половины, весь он не соответствовал ласковому тону слов, и казалось в нём говорит кто-то другой. Максим тоже, видимо, чувствовал это: он
смотрел в лицо горбуна неприязненно, сжав губы, нахмурив брови.
Он
смотрел на попадью, широко открыв
глаза, чувствуя себя как во сне, и, боясь проснуться, сидел неподвижно и прямо, до ломоты в спине. Женщина в углу казалась ему радужной, точно павлин, голос её был приятен и ласков.
По двору тихо бродил Шакир, вполголоса рассказывая новому дворнику Фоке, где что лежит, что надо делать. Фока был мужик высокий, сутулый, с каменным лицом, в густой раме бороды, выгоревшей досера. Он
смотрел на всё равнодушно, неподвижным взглядом тёмных
глаз и молча кивал в ответ татарину лысоватой острой головой.
По двору, в смолистом зное, точно мухи по стеклу, ползают усталые, сердитые монахи, а старый, важный козёл, стоя в дверях конюшни,
смотрит умными коричневыми
глазами, как люди ныряют с припёка в тень зданий, и трясёт рыжей бородой, заботливо расчёсанной конюхом.
Кожемякин всматривался в лица людей, исчерченные морщинами тяжких дум, отупевшие от страданий, видел тусклые, безнадёжно остановившиеся или безумно горящие
глаза, дрожь искривлённых губ, судороги щёк, неверные, лишённые смысла движения, ничем не вызванные, странные улыбки, безмолвные слёзы, — порою ему казалось, что перед ним одно исстрадавшееся тело, судорожно бьётся оно на земле, разорванное скорбью на куски, одна изболевшаяся душа; он
смотрел на людей и думал...
Но однажды, поднявшись к старцу Иоанну и оглянув толпу, он заметил в ней одинокий, тёмный
глаз окуровского жителя Тиунова: прислонясь к стволу сосны, заложив руки за спину, кривой, склонив голову набок, не отрываясь
смотрел в лицо старца и шевелил тёмными губами. Кожемякин быстро отвернулся, но кривой заметил его и дружелюбно кивнул.
— Расчудесно, — потирая тёмные руки, говорил Тиунов и, окинув
глазом всех и всё вокруг, сел против Кожемякина. Матвей Савельев тоже оглянулся,
посмотрел даже вниз через перила балкона и тихо, доверчиво спросил...
Расслабленно поддаваясь толчкам лодки, Кожемякин качался,
смотрел на острый череп Тиунова, на тёмное его лицо с беспокойным
глазом, и думал...
А Фока нарядился в красную рубаху, чёрные штаны, подпоясался под брюхо монастырским пояском и стал похож на сельского целовальника. Он тоже как будто ждал чего-то: встанет среди двора, широко расставив ноги, сунув большие пальцы за пояс, выпучит каменные
глаза и долго
смотрит в ворота.
Лицо у него было красное и безволосое, как у скопца, только в углах губ росли рыжеватые кустики; голова — бугроватая, на месте бровей — какие-то шишки, из-под них
смотрели неразличимые, узкие
глаза.
Говорил он немного, отрывисто, но слушал внимательно, наставив на голос большое, тяжёлое ухо, причём
глаза его суживались ещё более и
смотрели в сторону.
Ревякин с женою; он — длинный, развинченный, остробородый и разноглазый: левый
глаз светло-голубой, неподвижный, всегда
смотрит вдаль и сквозь людей, а правый — темнее и бегает из стороны в сторону, точно на нитке привязан.
Базунов, округлив
глаза, как баран, не отрываясь
смотрит на стену, в лицо иеромонаха, а уши у него странно вздрагивают.
Этот человек
смотрел на людей поджав губы, а говорил с ними всегда опустив
глаза долу, если же взглянет в лицо — то как иглой уколет.
Он был много моложе Кожемякина, но говорил, как старший, и Матвея Савельева не обижало это, даже было почему-то приятно. На удлинённых вверх, лысых висках Никона лежали мелкие живые морщинки; почти незаметные, они отходили лучами от серых
глаз, сегодня — не дерзких, хотя они и
смотрели на всё прямо и пристально.
Глаза его
смотрели прямо и светло — Кожемякин дружески пожал цепкую руку и простился с ним, думая...