Неточные совпадения
Гениальнейший художник, который
так изумительно тонко чувствовал силу зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, — художник этот, в стране, где большинство господ было
такими же рабами,
как их слуги, истерически кричал...
— Ну,
так как же, мужичок: что всего лучше?
У него длинное лицо в двойной бороде от ушей до плеч, а подбородок голый, бритый,
так же,
как верхняя губа.
Взрослые говорили о нем с сожалением, милостыню давали ему почтительно, Климу казалось, что они в чем-то виноваты пред этим нищим и, пожалуй, даже немножко боятся его,
так же,
как боялся Клим. Отец восхищался...
Окна были забиты досками, двор завален множеством полуразбитых бочек и корзин для пустых бутылок, засыпан осколками бутылочного стекла. Среди двора сидела собака, выкусывая из хвоста репейник. И старичок с рисунка из надоевшей Климу «Сказки о рыбаке и рыбке» —
такой же лохматый старичок,
как собака, — сидя на ступенях крыльца, жевал хлеб с зеленым луком.
Он жил в мезонине Самгина уже второй год, ни в чем не изменяясь,
так же,
как не изменился за это время самовар.
Бывали часы, когда он и хотел и мог играть
так же самозабвенно,
как вихрастый, горбоносый Борис Варавка, его сестра,
как брат Дмитрий и белобрысые дочери доктора Сомова.
Так же,
как все они, Клим пьянел от возбуждения и терял себя в играх.
И
так же,
как брат, она всегда выбирала себе первые роли.
С этой девочкой Климу было легко и приятно,
так же приятно,
как слушать сказки няньки Евгении.
Клим понимал, что Лидия не видит в нем замечательного мальчика, в ее глазах он не растет, а остается все
таким же,
каким был два года тому назад, когда Варавки сняли квартиру.
Девочки Сомовы казались ему
такими же неприятными и глупыми,
как их отец.
Но, когда явился красиво, похоже на картинку, одетый щеголь Игорь Туробоев, неприятно вежливый, но
такой же ловкий, бойкий,
как Борис, — Лида отошла от Клима и стала ходить за новым товарищем покорно,
как собачка.
Туробоев и Борис требовали, чтоб Клим подчинялся их воле
так же покорно,
как его брат; Клим уступал им, но в середине игры заявлял...
Видел, что бойкий мальчик не любит всех взрослых вообще, не любит их с
таким же удовольствием,
как не любил учителя.
Около Веры Петровны Дронов извивался ласковой собачкой, Клим подметил, что нянькин внук боится ее
так же,
как дедушку Акима, и что особенно страшен ему Варавка.
Как раньше, он смотрел на всех теми
же смешными глазами человека, которого только что разбудили, но теперь он смотрел обиженно, угрюмо и
так шевелил губами, точно хотел закричать, но не решался.
А на мать Клима он смотрел совершенно
так же,
как дедушка Аким на фальшивый билет в десять рублей, который кто-то подсунул ему.
Все вокруг расширялось, разрасталось, теснилось в его душу
так же упрямо и грубо,
как богомольцы в церковь Успения, где была чудотворная икона божией матери.
Дед Аким устроил
так, что Клима все-таки приняли в гимназию. Но мальчик считал себя обиженным учителями на экзамене, на переэкзаменовке и был уже предубежден против школы. В первые
же дни, после того,
как он надел форму гимназиста, Варавка, перелистав учебники, небрежно отшвырнул их прочь...
—
Так же глупо,
как те книжки, по которым учили нас.
Клим тотчас
же почувствовал себя в знакомом, но усиленно тяжком положении человека, обязанного быть
таким,
каким его хотят видеть.
Но он уже почти привык к этой роли, очевидно, неизбежной для него
так же,
как неизбежны утренние обтирания тела холодной водой,
как порция рыбьего жира, суп за обедом и надоедливая чистка зубов на ночь.
Так же,
как всегда, механически спокойно, учитель говорил...
Она стала одеваться наряднее, праздничней, еще более гордо выпрямилась, окрепла, пополнела, она говорила мягче, хотя улыбалась
так же редко и скупо,
как раньше.
Оставаясь
таким же некрасивым,
каким был, он стал ловчее, легче, но в нем явилось что-то грубоватое.
Клима он перестал замечать,
так же,
как раньше Клим не замечал его, а на мать смотрел обиженно,
как будто наказанный ею без вины.
Так же,
как раньше, неутомимый в играх, изобретательный в шалостях, он слишком легко раздражался, на рябом лице его вспыхивали мелкие, красные пятна, глаза сверкали задорно и злобно, а улыбаясь, он
так обнажал зубы, точно хотел укусить.
Вслушиваясь в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое,
как будто говорилось о печальных ошибках, о том, чего не следовало делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить
так же?
Но с этого дня он заболел острой враждой к Борису, а тот, быстро уловив это чувство, стал настойчиво разжигать его, высмеивая почти каждый шаг, каждое слово Клима. Прогулка на пароходе, очевидно, не успокоила Бориса, он остался
таким же нервным,
каким приехал из Москвы,
так же подозрительно и сердито сверкали его темные глаза, а иногда вдруг им овладевала странная растерянность, усталость, он прекращал игру и уходил куда-то.
Клим сидел опечаленный, его забыли похвалить за чтение, Алину он считал глупенькой и, несмотря на красоту ее,
такой же ненужной, неинтересной,
как Варя Сомова.
Учился он отлично, его считали украшением гимназии, но Клим знал, что учителя ненавидят Дронова
так же,
как Дронов тайно ненавидел их.
Клим находил, что голова Дронова стала
такой же все поглощающей мусорной ямой,
как голова Тани Куликовой, и удивлялся способности Дронова ненасытно поглощать «умственную пищу»,
как говорил квартировавший во флигеле писатель Нестор Катин.
— Н-ну-с, Иван Акимыч,
так как же, а? Продали лесопилку?
Он умел сказать чужое
так осторожно, мимоходом и в то
же время небрежно,
как будто сказанное им являлось лишь ничтожной частицей сокровищ его ума.
И были удачные минуты успеха, вспоминая которые, он сам любовался собою с
таким же удивлением, с
каким люди любовались им.
К нему она относилась почти
так же пренебрежительно и насмешливо,
как ко всем другим мальчикам, и уже не она Климу, а он ей предлагал...
И мысли у нее стали
так же резко очерчены, угловаты,
как ее тело.
Его раздражали непонятные отношения Лидии и Макарова, тут было что-то подозрительное: Макаров, избалованный вниманием гимназисток, присматривался к Лидии не свойственно ему серьезно, хотя говорил с нею
так же насмешливо,
как с поклонницами его, Лидия
же явно и, порою, в форме очень резкой, подчеркивала, что Макаров неприятен ей. А вместе с этим Клим Самгин замечал, что случайные встречи их все учащаются, думалось даже: они и флигель писателя посещают только затем, чтоб увидеть друг друга.
Белый передник туго обтягивал ее грудь. Клим подумал, что груди у нее, должно быть,
такие же твердые и жесткие,
как икры ног.
— Понимаю — материн сожитель. Что
же ты сконфузился? Это — дело обычное. Женщины любят это — пышность и все
такое.
Какой ты, брат, щеголь, — внезапно закончил, он.
— Но, разумеется, это не
так, — сказал Клим, надеясь, что она спросит: «
Как же?» — и тогда он сумел бы блеснуть пред нею, он уже знал, чем и
как блеснет. Но девушка молчала, задумчиво шагая, крепко кутая грудь платком; Клим не решился сказать ей то, что хотел.
— Не тому вас учат, что вы должны знать. Отечествоведение — вот наука, которую следует преподавать с первых
же классов, если мы хотим быть нацией. Русь все еще не нация, и боюсь, что ей придется взболтать себя еще раз
так,
как она была взболтана в начале семнадцатого столетия. Тогда мы будем нацией — вероятно.
— Некий итальянец утверждает, что гениальность — одна из форм безумия. Возможно. Вообще людей с преувеличенными способностями трудно признать нормальными людьми. Возьмем обжор, сладострастников и… мыслителей. Да, и мыслителей. Вполне допустимо, что чрезмерно развитый мозг есть
такое же уродство,
как расширенный желудок или непомерно большой фаллос. Тогда мы увидим нечто общее между Гаргантюа, Дон-Жуаном и философом Иммануилом Кантом.
Его очень заинтересовали откровенно злые взгляды Дронова, направленные на учителя. Дронов тоже изменился, как-то вдруг. Несмотря на свое уменье следить за людями, Климу всегда казалось, что люди изменяются внезапно, прыжками,
как минутная стрелка затейливых часов, которые недавно купил Варавка: постепенности в движении их минутной стрелки не было, она перепрыгивала с черты на черту.
Так же и человек: еще вчера он был
таким же,
как полгода тому назад, но сегодня вдруг в нем являлась некая новая черта.
Он сейчас
же понял, что сказал это не
так,
как следовало, не теми словами. Маргарита, надевая новые ботинки, сидела согнувшись, спиною к нему. Она ответила не сразу и спокойно...
А вспомнив ее слова о трех заботливых матерях, подумал, что, может быть, на попечении Маргариты, кроме его, было еще двое
таких же,
как он.
— Ты все
такая же… нервная, — сказала Вера Петровна; по паузе Клим догадался, что она хотела сказать что-то другое. Он видел, что Лидия стала совсем взрослой девушкой, взгляд ее был неподвижен, можно было подумать, что она чего-то напряженно ожидает. Говорила она несвойственно ей торопливо,
как бы желая скорее выговорить все, что нужно.
—
Такая воробьиная беседа. И ведь это
же неверно, что любовь «сильна,
как смерть».
Облака и волны, стирая, смывая всякие мысли, вызывали у него
такое же бездумное, немотное настроение полугипноза,
как эта девушка.