Неточные совпадения
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает — оказались виновными в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля
и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли
только скомпрометировать.
А вслед за ним не менее мощно звучал голос другого гения, властно
и настойчиво утверждая, что к свободе ведет
только один путь — путь «непротивления злу насилием».
Отец объяснял очень многословно
и долго, но в памяти Клима осталось
только одно: есть желтые цветы
и есть красные, он, Клим, красный цветок; желтые цветы — скучные.
Клим очень хорошо чувствовал, что дед всячески старается унизить его, тогда как все другие взрослые заботливо возвышают. Настоящий Старик утверждал, что Клим просто слабенький, вялый мальчик
и что ничего необыкновенного в нем нет. Он играл плохими игрушками
только потому, что хорошие у него отнимали бойкие дети, он дружился с внуком няньки, потому что Иван Дронов глупее детей Варавки, а Клим, избалованный всеми, самолюбив, требует особого внимания к себе
и находит его
только у Ивана.
Он всегда говорил, что на мужике далеко не уедешь, что есть
только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это отец, дед, мама, все знакомые
и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что доктор, тоже очень сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
— Да ты с ума сошла, Вера! — ужаснулась Мария Романовна
и быстро исчезла, громко топая широкими, точно копыта лошади, каблуками башмаков. Клим не помнил, чтобы мать когда-либо конфузилась, как это часто бывало с отцом.
Только однажды она сконфузилась совершенно непонятно; она подрубала носовые платки, а Клим спросил ее...
Бабушку никто не любил. Клим, видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что
только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять
и в одной из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание в пять окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином в два окна.
Да, все было не такое, как рассказывали взрослые. Климу казалось, что различие это понимают
только двое — он
и Томилин, «личность неизвестного назначения», как прозвал учителя Варавка.
Климу казалось, что Борис никогда ни о чем не думает, заранее зная, как
и что надобно делать.
Только однажды, раздосадованный вялостью товарищей, он возмечтал...
— Бога вовсе
и нет, — заявил Клим. — Это
только старики
и старухи думают, что он есть.
Голос у нее бедный, двухтоновой, Климу казалось, что он качается
только между нот фа
и соль.
И вместе с матерью своей Клим находил, что девочка знает много лишнего для своих лет.
— Про аиста
и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же как кошки, я это видела,
и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы
и Павли, я тоже буду родить — мальчика
и девочку, таких, как я
и ты. Родить — нужно, а то будут все одни
и те же люди, а потом они умрут
и уж никого не будет. Тогда помрут
и кошки
и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить
только монашенкам
и гимназисткам.
— Павля все знает, даже больше, чем папа. Бывает, если папа уехал в Москву, Павля с мамой поют тихонькие песни
и плачут обе две,
и Павля целует мамины руки. Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры, больная потому что
и злая тоже. Она говорит: «Бог сделал меня злой».
И ей не нравится, что папа знаком с другими дамами
и с твоей мамой; она не любит никаких дам,
только Павлю, которая ведь не дама, а солдатова жена.
— До того, как хворать, мама была цыганкой,
и даже есть картина с нее в красном платье, с гитарой. Я немножко поучусь в гимназии
и тоже стану петь с гитарой,
только в черном платье.
Старшая, Варя, отличалась от сестры своей
только тем, что хворала постоянно
и не так часто, как Любовь, вертелась на глазах Клима.
Можно было думать, что Борис
и Лидия
только тогда интересны ей, когда они делают какие-нибудь опасные упражнения, рискуя переломать себе руки
и ноги.
И отходил прочь. Он хотел показать, что его покорность была
только снисхождением умного, что он хочет
и умеет быть независимым
и выше всех милых глупостей. Но этого никто не понимал, а Борис бойко кричал...
Иван Дронов не
только сам назывался по фамилии, но
и бабушку свою заставил звать себя — Дронов.
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком
только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы рук в рыжие, нечесанные космы жестких
и прямых волос, подняв к потолку расколотую, медную бородку, не глядя на учеников, он спрашивал
и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов находил, что учитель говорит «из-под печки».
Клим нередко ощущал, что он тупеет от странных выходок Дронова, от его явной грубой лжи. Иногда ему казалось, что Дронов лжет
только для того, чтоб издеваться над ним. Сверстников своих Дронов не любил едва ли не больше, чем взрослых, особенно после того, как дети отказались играть с ним. В играх он обнаруживал много хитроумных выдумок, но был труслив
и груб с девочками, с Лидией — больше других. Презрительно называл ее цыганкой, щипал, старался свалить с ног так, чтоб ей было стыдно.
Как раньше, он смотрел на всех теми же смешными глазами человека, которого
только что разбудили, но теперь он смотрел обиженно, угрюмо
и так шевелил губами, точно хотел закричать, но не решался.
Мать нежно гладила горячей рукой его лицо. Он не стал больше говорить об учителе, он
только заметил: Варавка тоже не любит учителя.
И почувствовал, что рука матери вздрогнула, тяжело втиснув голову его в подушку. А когда она ушла, он, засыпая, подумал: как это странно! Взрослые находят, что он выдумывает именно тогда, когда он говорит правду.
У повара Томилин поселился тоже в мезонине,
только более светлом
и чистом. Но он в несколько дней загрязнил комнату кучами книг; казалось, что он переместился со всем своим прежним жилищем, с его пылью, духотой, тихим скрипом половиц, высушенных летней жарой. Под глазами учителя набухли синеватые опухоли, золотистые искры в зрачках погасли,
и весь он как-то жалобно растрепался. Теперь, все время уроков, он не вставал со своей неопрятной постели.
Клим думал, но не о том, что такое деепричастие
и куда течет река Аму-Дарья, а о том, почему, за что не любят этого человека. Почему умный Варавка говорит о нем всегда насмешливо
и обидно? Отец, дедушка Аким, все знакомые, кроме Тани, обходили Томилина, как трубочиста.
Только одна Таня изредка спрашивала...
— Да, он глуп, но — в меру возраста. Всякому возрасту соответствует определенная доза глупости
и ума. То, что называется сложностью в химии, — вполне законно, а то, что принимается за сложность в характере человека, часто бывает
только его выдумкой, его игрой. Например — женщины…
«Мама хочет переменить мужа,
только ей еще стыдно», — догадался он, глядя, как на красных углях вспыхивают
и гаснут голубые, прозрачные огоньки. Он слышал, что жены мужей
и мужья жен меняют довольно часто, Варавка издавна нравился ему больше, чем отец, но было неловко
и грустно узнать, что мама, такая серьезная, важная мама, которую все уважали
и боялись, говорит неправду
и так неумело говорит. Ощутив потребность утешить себя, он повторил...
Почти в каждом учителе Клим открывал несимпатичное
и враждебное ему, все эти неряшливые люди в потертых мундирах смотрели на него так, как будто он был виноват в чем-то пред ними.
И хотя он скоро убедился, что учителя относятся так странно не
только к нему, а почти ко всем мальчикам, все-таки их гримасы напоминали ему брезгливую мину матери, с которой она смотрела в кухне на раков, когда пьяный продавец опрокинул корзину
и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по полу.
Он уже научился не
только зорко подмечать в людях смешное
и глупое, но искусно умел подчеркнуть недостатки одного в глазах другого.
— Что сделал Борис? — спросил ее Клим. Он уже не впервые спрашивал ее об этом, но Лидия
и на этот раз не ответила ему, а
только взглянула, как на чужого. У него явилось желание спрыгнуть в сад
и натрепать ей уши. Теперь, когда возвратился Игорь, она снова перестала замечать Клима.
После этой сцены
и Варавка
и мать начали ухаживать за Борисом так, как будто он
только что перенес опасную болезнь или совершил какой-то героический
и таинственный подвиг. Это раздражало Клима, интриговало Дронова
и создало в доме неприятное настроение какой-то скрытности.
Этим вопросом он хотел
только напомнить о своем серьезном отношении к школе, но мать
и Варавка почему-то поспешили согласиться, что ехать ему нельзя. Варавка даже, взяв его за подбородок, хвалебно сказал...
Но как
только дети возвратились, Борис, пожав руку Клима
и не выпуская ее из своих крепких пальцев, насмешливо сказал...
И, как
только она скрылась, Клим почувствовал себя хорошо вооруженным против Бориса, способным щедро заплатить ему за все его насмешки; чувствовать это было радостно.
Люди спят, мой друг, пойдем в тенистый сад,
Люди спят, одни лишь звезды к нам глядят,
Да
и те не видят нас среди ветвей
И не слышат, слышит
только соловей.
Да
и тот не слышит, песнь его громка,
Разве слышат
только сердце
и рука,
Слышит сердце, сколько радостей земли,
Сколько счастия сюда мы принесли…
В одно из воскресений Борис, Лидия, Клим
и сестры Сомовы пошли на каток,
только что расчищенный у городского берега реки. Большой овал сизоватого льда был обставлен елками, веревка, свитая из мочала, связывала их стволы. Зимнее солнце, краснея, опускалось за рекою в черный лес, лиловые отблески ложились на лед. Катающихся было много.
Судорожным движением всего тела Клим отполз подальше от этих опасных рук, но, как
только он отполз, руки
и голова Бориса исчезли, на взволнованной воде качалась
только черная каракулевая шапка, плавали свинцовые кусочки льда
и вставали горбики воды, красноватые в лучах заката.
Клим глубоко, облегченно вздохнул, все это страшное продолжалось мучительно долго. Но хотя он
и отупел от страха, все-таки его удивило, что Лидия
только сейчас подкатилась к нему, схватила его за плечи, ударила коленом в спину
и пронзительно закричала...
— Вот уж почти два года ни о чем не могу думать,
только о девицах. К проституткам идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о книжках, о разных поэзиях, а я думаю о том, какие у нее груди
и что вот поцеловать бы ее да
и умереть.
Клим сел на скамью
и долго сидел, ни о чем не думая, видя пред собою
только лица Игоря
и Варавки, желая, чтоб Игоря хорошенько высекли, а Лидию…
Клим вскочил с постели, быстро оделся
и выбежал в столовую, но в ней было темно, лампа горела
только в спальне матери. Варавка стоял в двери, держась за косяки, точно распятый, он был в халате
и в туфлях на голые ноги, мать торопливо куталась в капот.
Клим шагал по двору, углубленно размышляя: неужели все это
только игра
и выдумка? Из открытого окна во втором этаже долетали ворчливые голоса Варавки, матери; с лестницы быстро скатилась Таня Куликова.
Клим заметил, что знаток обязанностей интеллигенции никогда не ест хлебного мякиша, а
только корки, не любит табачного дыма, а водку пьет, не скрывая отвращения к ней
и как бы
только по обязанности.
Вера эта звучала почти в каждом слове,
и, хотя Клим не увлекался ею, все же он выносил из флигеля не
только кое-какие мысли
и меткие словечки, но
и еще нечто, не совсем ясное, но в чем он нуждался; он оценивал это как знание людей.
Только Иван Дронов требовательно
и как-то излишне визгливо ставил вопросы об интеллигенции, о значении личности в процессе истории. Знатоком этих вопросов был человек, похожий на кормилицу; из всех друзей писателя он казался Климу наиболее глубоко обиженным.
— Как же это вы, заявляя столь красноречиво о своей любви к живому, убиваете зайцев
и птиц
только ради удовольствия убивать? Как это совмещается?
Макаров, посвистывая громко
и дерзко, смотрел на все глазами человека, который
только что явился из большого города в маленький, где ему не нравится.
Его раздражали непонятные отношения Лидии
и Макарова, тут было что-то подозрительное: Макаров, избалованный вниманием гимназисток, присматривался к Лидии не свойственно ему серьезно, хотя говорил с нею так же насмешливо, как с поклонницами его, Лидия же явно
и, порою, в форме очень резкой, подчеркивала, что Макаров неприятен ей. А вместе с этим Клим Самгин замечал, что случайные встречи их все учащаются, думалось даже: они
и флигель писателя посещают
только затем, чтоб увидеть друг друга.
Ее равнодушие смутило Клима, он замолчал, размышляя: почему эта некрасивая, капризная девушка так часто смущает его?
Только она
и смущала.
Внезапно явился Макаров, в отрепанной шинели, в фуражке, сдвинутой на затылок, в стоптанных сапогах. Он имел вид человека, который
только что убежал откуда-то, очень устал
и теперь ему все равно.