Неточные совпадения
Он жил
в мезонине Самгина уже второй год, ни
в чем не изменяясь,
так же, как не изменился за это
время самовар.
Он умел сказать чужое
так осторожно, мимоходом и
в то же
время небрежно, как будто сказанное им являлось лишь ничтожной частицей сокровищ его ума.
— Ага, значит — из честных.
В мое
время честно писали Омулевский, Нефедов, Бажин, Станюкович, Засодимский, Левитов был, это болтун. Слепцов — со всячинкой… Успенский тоже. Их было двое, Успенских, один — побойчее, другой —
так себе. С усмешечкой.
Она ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила, это Клим видел по лицу ее. Но и
в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда, из каких наблюдений могла родиться у нее
такая оскорбительная мысль? Клим долго, напряженно искал
в себе: являлось ли у него сожаление, о котором догадывается Лидия? Не нашел и решил объясниться с нею. Но
в течение двух дней он не выбрал
времени для объяснения, а на третий пошел к Макарову, отягченный намерением, не совсем ясным ему.
Но, думая
так, он
в то же
время ощущал гордость собою: из всех знакомых ей мужчин она выбрала именно его. Эту гордость еще более усиливали ее любопытствующие ласки и горячие, наивные до бесстыдства слова.
Но через некоторое
время Прейс рассказал Климу о стачке ткачей
в Петербурге, рассказал с
такой гордостью, как будто он сам организовал эту стачку, и с
таким восторгом, как бы говорил о своем личном счастье.
Покуривая, улыбаясь серыми глазами, Кутузов стал рассказывать о глупости и хитрости рыб с тем воодушевлением и знанием, с каким историк Козлов повествовал о нравах и обычаях жителей города. Клим, слушая, путался
в неясных, но не враждебных мыслях об этом человеке, а о себе самом думал с досадой, находя, что он себя вел не
так, как следовало бы, все
время точно качался на качели.
— А я тут шестой день, — говорил он негромко, как бы подчиняясь тишине дома. — Замечательно интересно прогулялся по милости начальства, больше пятисот верст прошел. Песен наслушался — удивительнейших! А отец-то,
в это
время, — да-а… — Он почесал за ухом, взглянув на Айно. — Рано он все-таки…
Разнотонность его настроения с настроением Варвары
в Москве не обнаруживалась
так часто и открыто, как во
время путешествия; оба они занялись житейским делом, одинаково приятным для них.
«Здесь живут все еще
так, как жили во
времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые души» и
так жутко мертвые, что и не хочется видеть их ожившими»… «
В гимназии введено обучение военному строю, обучают офицера местного гарнизона, и, представь, многие гимназисты искренно увлекаются этой вредной игрой. Недавно один офицер уличен
в том, что водил мальчиков
в публичные дома».
К постели подошли двое толстых и стали переворачивать Самгина с боку на бок. Через некоторое
время один из них, похожий на торговца солеными грибами из Охотного ряда, оказался Дмитрием, а другой — доктором из
таких, какие бывают
в книгах Жюль Верна, они всегда ошибаются, и верить им — нельзя. Самгин закрыл глаза, оба они исчезли.
— Если б не
такое время —
в отставку!
— Почему не телеграфировал?
Так делают только ревнивые мужья
в водевилях. Ты вел себя эти месяца
так, точно мы развелись, на письма не отвечал — как это понять?
Такое безумное
время, я — одна…
Самгин понимал, что сейчас разыграется что-то безобразное, но все же приятно было видеть Лютова
в судорогах страха, а Лютов был
так испуган, что его косые беспокойные глаза выкатились, брови неестественно расползлись к вискам. Он пытался сказать что-то людям, которые тесно окружили гроб, но только махал на них руками. Наблюдать за Лютовым не было
времени, — вокруг гроба уже началось нечто жуткое, отчего у Самгина по спине поползла холодная дрожь.
«Страшный человек», — думал Самгин, снова стоя у окна и прислушиваясь.
В стекла точно невидимой подушкой били. Он совершенно твердо знал, что
в этот час тысячи людей стоят
так же, как он, у окошек и слушают, ждут конца. Иначе не может быть. Стоят и ждут.
В доме долгое
время было непривычно тихо. Дом как будто пошатывался от мягких толчков воздуха, а на крыше точно снег шуршал, как шуршит он весною, подтаяв и скатываясь по железу.
«Возраст охлаждает чувство. Я слишком много истратил сил на борьбу против чужих мыслей, против шаблонов», — думал он, зажигая спичку, чтоб закурить новую папиросу. Последнее
время он все чаще замечал, что почти каждая его мысль имеет свою тень, свое эхо, но и та и другое как будто враждебны ему.
Так случилось и
в этот раз.
— Да, тяжелое
время, — согласился Самгин.
В номере у себя он прилег на диван, закурил и снова начал обдумывать Марину. Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет тело слабостью, точно после горячей ванны. Марину он видел пред собой
так четко, как будто она сидела
в кресле у стола.
— Срок платежа кончается
в июне, значит, к этому
времени ты купишь эти векселя от лица Лидии Муромской.
Так? Ну, а теперь простимся, завтра я уезжаю, недельки на полторы.
В конце зимы он поехал
в Москву, выиграл
в судебной палате процесс, довольный собою отправился обедать
в гостиницу и, сидя там, вспомнил, что не прошло еще двух лет с того дня, когда он сидел
в этом же зале с Лютовым и Алиной, слушая, как Шаляпин поет «Дубинушку». И еще раз показалось невероятным, что
такое множество событий и впечатлений уложилось
в отрезок
времени — столь ничтожный.
Хотя он уже не с
такою остротой, как раньше, чувствовал бесплодность своих исканий, волнений и тревог, но
временами все-таки казалось, что действительность становится все более враждебной ему и отталкивает, выжимает его куда-то
в сторону, вычеркивая из жизни.
Он читал о казнях, не возмущаясь, казни стали
так же привычны, как ничтожные события городской хроники или как,
в свое
время, привычны были еврейские погромы: сильно возмутил первый, а затем уже не хватало сил возмущаться.
«У него тоже были свои мысли, — подумал Самгин, вздохнув. — Да, “познание — третий инстинкт”. Оказалось, что эта мысль приводит к богу… Убого. Убожество. “Утверждение земного реального опыта как истины требует служения этой истине или противодействия ей, а она, чрез некоторое
время, объявляет себя ложью. И
так, бесплодно, трудится, кружится разум, доколе не восчувствует, что
в центре круга — тайна, именуемая бог”».
Вера Петровна молчала, глядя
в сторону, обмахивая лицо кружевным платком.
Так молча она проводила его до решетки сада. Через десяток шагов он обернулся — мать еще стояла у решетки, держась за копья обеими руками и вставив лицо между рук. Самгин почувствовал неприятный толчок
в груди и вздохнул
так, как будто все
время задерживал дыхание. Он пошел дальше, соображая...
Доживая последние дни
в Париже, он с утра ходил и ездил по городу, по окрестностям, к ночи возвращался
в отель, отдыхал, а после десяти часов являлась Бланш и между делом, во
время пауз, спрашивала его: кто он, женат или холост, что
такое Россия, спросила — почему там революция, чего хотят революционеры.
Преступление открыто при
таких обстоятельствах: обычно по воскресеньям М. П. Зотова закрывала свой магазин церковной утвари
в два часа дня, но вчера торговцы Большой Торговой улицы были крайне удивлены тем, что
в обычное
время магазин не закрыт, хотя ни покупателей, ни хозяйки не замечалось
в нем.
— Елизаветинских
времен штучка, — сказал Тагильский. — Отлично, крепко у нас тюрьмы строили. Мы пойдем
в камеру подследственного, не вызывая его
в контору.
Так — интимнее будет, — поспешно ворчал он.
— А вот во
время революции интересно было, новые гости приходили,
такое, знаете, оживление. Один, совсем молодой человек, замечательно плясал, просто — как
в цирке. Но он какие-то деньги украл, и пришла полиция арестовать его, тогда он выбежал на двор и — трах! Застрелился.
Такой легкий был, ловкий.
Она плакала и все более задыхалась, а Самгин чувствовал — ему тоже тесно и трудно дышать, как будто стены комнаты сдвигаются, выжимая воздух, оставляя только душные запахи. И
время тянулось
так медленно, как будто хотело остановиться.
В духоте,
в полутьме полубредовая речь Варвары становилась все тяжелее, прерывистей...
— По закону мы обязаны известить полицию,
так как все может быть, а больная оставила имущество. Но мы, извините, справились, установили, что вы законный супруг, то будто бы все
в порядке. Однако для твердости вам следовало бы подарить помощнику пристава рублей пятьдесят… Чтобы не беспокоили, они это любят. И притом — напуганы, —
время ненадежное…
В больнице, когда выносили гроб, он взглянул на лицо Варвары, и теперь оно как бы плавало пред его глазами, серенькое, остроносое, с поджатыми губами, — они поджаты криво и оставляют открытой щелочку
в левой стороне рта,
в щелочке торчит золотая коронка нижнего резца.
Так Варвара кривила губы всегда во
время ссор, вскрикивая...
— Ведь вот я — почему я выплясываю себя пред вами? Скорее познакомиться хочется. Вот про вас Иван рассказывает как про человека
в самом деле необыкновенного, как про одного из
таких, которые имеют несчастье быть умнее своего
времени… Кажется,
так он сказал…
— Пантеист, атеист, рационалист-деист, сознательный лжец, играющий роль русского Ренана или Штрауса, величайший мыслитель нашего
времени, жалкий диалектик и
так далее и
так далее и, наконец, даже проповедник морали эгоизма,
в которой есть и эпикурейские и грубо утилитарные мотивы и социалистические и коммунистические тенденции, — на последнем особенно настаивают профессора: Гусев, Козлов, Юрий Николаев, мыслители почтенные.
— Дорогой мой, — уговаривал Ногайцев, прижав руку к сердцу. — Сочиняют много! Философы, литераторы. Гоголь испугался русской тройки, закричал… как это? Куда ты стремишься и прочее. А — никакой тройки и не было
в его
время. И никто никуда не стремился, кроме петрашевцев, которые хотели повторить декабристов. А что же
такое декабристы? Ведь, с вашей точки, они феодалы. Ведь они… комики, между нами говоря.
Да, у Краснова руки были странные, они все
время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не имея костей от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня
в красном вине, он продолжал все
так же вполголоса, с трудом...
— Да.
В таких серьезных случаях нужно особенно твердо помнить, что слова имеют коварное свойство искажать мысль. Слово приобретает слишком самостоятельное значение, — ты, вероятно, заметил, что последнее
время весьма много говорят и пишут о логосе и даже явилась какая-то секта словобожцев. Вообще слово завоевало
так много места, что филология уже как будто не подчиняется логике, а только фонетике… Например: наши декаденты, Бальмонт, Белый…
Было немножко досадно, что приходится ставить Таисью
в ряд
таких мелких людей, но
в то же
время ‹это› укрепляло его желание извлечь ее из среды, куда она случайно попала. Он шел, поеживаясь от холода, и скандировал Некрасова...
Мне нужно взять себя
в руки», — решил Клим Иванович Самгин, чувствуя, что
время скользит мимо его с
такой быстротой, как будто все, наполняющее его, катилось под гору.
«Наступило
время, когда необходимо верить, и я подчиняюсь необходимости? Нет, не
так, не то, а — есть слова, которые не обладают тенью, не влекут за собою противоречий. Это — родина, отечество… Отечество
в опасности».
Говоря
в таком глумливом и пошловатом тоне, он все
время щурился, покусывал губы. Но иногда между плоских фраз его фельетонной речи неуместно, не
в лад с ними, звучали фразы иного тона.
«Нет, конечно, Тагильский — не герой, — решил Клим Иванович Самгин. — Его поступок — жест отчаяния. Покушался сам убить себя — не удалось, устроил
так, чтоб его убили… Интеллигент
в первом поколении — называл он себя. Интеллигент ли? Но — сколько людей убито было на моих глазах!» — вспомнил он и некоторое
время сидел, бездумно взвешивая: с гордостью или только с удивлением вспомнил он об этом?
Он смотрел вслед быстро уходящему, закуривая папиросу, и думал о том, что
в то
время, как «государству грозит разрушение под ударами врага и все должны единодушно, необоримой, гранитной стеной встать пред врагом», —
в эти грозные дни
такие безответственные люди, как этот хлыщ и Яковы, как плотник Осип или Тагильский, сеют среди людей разрушительные мысли, идеи. Вполне естественно было вспомнить о ротмистре Рущиц-Стрыйском, но тут Клим Иванович испугался, чувствуя себя
в опасности.
— Для меня лично корень вопроса этого, смысл его лежит
в противоречии интернационализма и национализма. Вы знаете, что немецкая социал-демократия своим вотумом о кредитах на войну скомпрометировала интернациональный социализм, что Вандервельде усилил эту компрометацию и что еще раньше поведение
таких социалистов, как Вивиани, Мильеран, Бриан э цетера, тоже обнаружили, как бессильна и как,
в то же
время, печально гибка этика социалистов. Не выяснено: эта гибкость — свойство людей или учения?
— Это — не вышло. У нее, то есть у жены, оказалось множество родственников, дядья — помещики, братья — чиновники, либералы, но и то потому, что сепаратисты, а я представитель угнетающей народности,
так они на меня… как шмели, гудят, гудят! Ну и она тоже.
В общем она — славная. Первое
время даже грустные письма писала мне
в Томск. Все-таки я почти три года жил с ней. Да. Ребят — жалко. У нее — мальчик и девочка, отличнейшие! Мальчугану теперь — пятнадцать, а Юле — уже семнадцать. Они со мной жили дружно…
Он сидел, курил, уставая сидеть — шагал из комнаты
в комнату, подгоняя мысли одну к другой,
так провел
время до вечерних сумерек и пошел к Елене. На улицах было не холодно и тихо, мягкий снег заглушал звуки, слышен был только шорох, похожий на шепот.
В разные концы быстро шли разнообразные люди, и казалось, что все они стараются как можно меньше говорить, тише топать.