Неточные совпадения
Он ходит с палкой,
как ночной сторож, на конце палки кожаный мяч, чтоб она не стучала по полу, а шлепала и шаркала
в тон подошвам его сапог.
Вслушиваясь
в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал
в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое,
как будто говорилось о печальных ошибках, о том, чего не следовало делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
— Но нигде
в мире вопрос этот не ставится с такою остротой,
как у нас,
в России, потому что у нас есть категория людей, которых не мог создать даже высококультурный Запад, — я говорю именно о русской интеллигенции, о людях, чья участь — тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, — не спеша говорил этот человек, и
в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное,
как будто оратор не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
Беседы с нею всегда утверждали Клима
в самом себе, утверждали не столько словами,
как ее непоколебимо уверенным
тоном. Послушав ее, он находил, что все,
в сущности, очень просто и можно жить легко, уютно. Мать живет только собою и — не плохо живет. Она ничего не выдумывает.
И Дмитрий подробно рассказывал о никому неведомой книге Ивана Головина, изданной
в 1846 г. Он любил говорить очень подробно и
тоном профессора, но всегда так,
как будто рассказывал сам себе.
Клим усмехнулся, но промолчал. Он уже приметил, что все студенты, знакомые брата и Кутузова, говорят о профессорах, об университете почти так же враждебно,
как гимназисты говорили об учителях и гимназии.
В поисках причин такого отношения он нашел, что
тон дают столь различные люди,
как Туробоев и Кутузов. С ленивенькой иронией, обычной для него, Туробоев говорил...
Глаза ее щурились и мигали от колючего блеска снежных искр. Тихо, суховато покашливая, она говорила с жадностью долго молчавшей,
как будто ее только что выпустили из одиночного заключения
в тюрьме. Клим отвечал ей
тоном человека, который уверен, что не услышит ничего оригинального, но слушал очень внимательно. Переходя с одной темы на другую, она спросила...
Угловатые движенья девушки заставляли рукава халата развеваться, точно крылья,
в ее блуждающих руках Клим нашел что-то напомнившее слепые руки Томилина, а говорила Нехаева капризным
тоном Лидии, когда та была подростком тринадцати — четырнадцати лет. Климу казалось, что девушка чем-то смущена и держится,
как человек, захваченный врасплох. Она забыла переодеться, халат сползал с плеч ее, обнажая кости ключиц и кожу груди, окрашенную огнем лампы
в неестественный цвет.
Над Москвой хвастливо сияло весеннее утро; по неровному булыжнику цокали подковы, грохотали телеги;
в теплом, светло-голубом воздухе празднично гудела медь колоколов; по истоптанным панелям нешироких, кривых улиц бойко шагали легкие люди; походка их была размашиста, топот ног звучал отчетливо, они не шаркали подошвами,
как петербуржцы. Вообще здесь шума было больше, чем
в Петербурге, и шум был другого
тона, не такой сыроватый и осторожный,
как там.
Она была одета парадно,
как будто ожидала гостей или сама собралась
в гости. Лиловое платье, туго обтягивая бюст и торс, придавало ее фигуре что-то напряженное и вызывающее. Она курила папиросу, это — новость. Когда она сказала: «Бог мой,
как быстро летит время!» —
в тоне ее слов Клим услышал жалобу, это было тоже не свойственно ей.
— Нет, серьезно, — продолжала девушка, обняв подругу и покачиваясь вместе с нею. — Он меня скоро всю испишет! А впадая
в лирический
тон, говорит,
как дьячок.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула
в комнату. Мягкий, но иронический
тон Туробоева воскресил
в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой,
каких никто не носит. Самгин понимал, что не
в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя
в окно, он сказал...
—
Как вы понимаете это? — выпытывала она, и всегда оказывалось, что Клим понимает не так,
как следовало бы, по ее мнению. Иногда она ставила вопросы
как будто
в тоне упрека. Первый раз Клим почувствовал это, когда она спросила...
Сказав что-нибудь
в народном и бытовом
тоне, он кашлял
в рукав особенно длительно и раздумчиво. А минут через пять говорил иначе и
как бы мысленно прощупывая прочность слов.
Она казалась единым телом, и, только очень сильно напрягая зрение, можно было различить чуть заметные колебания икринок; иногда над ними
как будто нечто вспухало, но быстро
тонуло в их вязкой густоте.
Оттуда на крышу тоже притекал шум, но — не ликующий шум города, а какой-то зимний,
как вой метели, он плыл медленно, непрерывно, но легко
тонул в звоне, грохоте и реве.
В саду шумел ветер, листья шаркали по стеклам, о ставни дробно стучали ветки, и был слышен еще какой-то непонятный, вздыхающий звук,
как будто маленькая собака подвывала сквозь сон. Этот звук, вливаясь
в шепот Лидии, придавал ее словам
тон горестный.
Рассказывая Спивак о выставке, о ярмарке, Клим Самгин почувствовал, что умиление, испытанное им, осталось только
в памяти, но
как чувство — исчезло. Он понимал, что говорит неинтересно. Его стесняло желание найти свою линию между неумеренными славословиями одних газет и ворчливым скептицизмом других, а кроме того, он боялся попасть
в тон грубоватых и глумливых статеек Инокова.
—
В таком же
тоне, но еще более резко писал мне Иноков о царе, — сказала Спивак и усмехнулась: — Иноков пишет письма так,
как будто
в России только двое грамотных: он и я, а жандармы — не умеют читать.
Он говорил солидно и не
в тоне жалобы, а
как бы диктуя Климу.
Это раздражение не умиротворяли и солидные речи редактора. Вслушиваясь
в споры, редактор распускал и поднимал губу, тихонько двигаясь на стуле, усаживался все плотнее,
как бы опасаясь, что стул выскочит из-под него. Затем он говорил отчетливо, предостерегающим
тоном...
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем
тоном,
каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал
в поле приказчик отца Спивак; привез его
в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался
в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
— Не все, — ответил Иноков почему-то виноватым
тоном. — Мне Пуаре рассказал, он очень много знает необыкновенных историй и любит рассказывать. Не решил я — чем кончить? Закопал он ребенка
в снег и ушел куда-то, пропал без вести или — возмущенный бесплодностью любви — сделал что-нибудь злое?
Как думаете?
Говоря, Долганов смотрел на Клима так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими руками забросил волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще волосы его лежали на голове неровно,
как будто череп Долганова имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая
в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то уже незнакомых Климу немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
Клим был уверен, что он не один раз убеждался: «не было мальчика», и это внушало ему надежду, что все, враждебное ему, захлебнется словами,
утонет в них,
как Борис Варавка
в реке, а поток жизни неуклонно потечет
в старом, глубоко прорытом русле.
«Побывав на сцене, она
как будто стала проще», — подумал Самгин и начал говорить с нею
в привычном, небрежно шутливом
тоне, но скоро заметил, что это не нравится ей; вопросительно взглянув на него раз-два, она сжалась, примолкла. Несколько свиданий убедили его, что держаться с нею так,
как он держался раньше, уже нельзя, она не принимает его шуточек, протестует против его
тона молчанием; подожмет губы, прикроет глаза ресницами и — молчит. Это и задело самолюбие Самгина, и обеспокоило его, заставив подумать...
Авторитетным
тоном, небрежно,
как раньше, он говорил ей маленькие дерзости, бесцеремонно высмеивая ее вкусы, симпатии, мнения; он даже пробовал ласкать ее
в моменты, когда она не хотела этого или когда это было физиологически неудобно ей.
И стала рассказывать о Спиваке; голос ее звучал брезгливо, после каждой фразы она поджимала увядшие губы;
в ней чувствовалась неизлечимая усталость и злая досада на всех за эту усталость. Но говорила она
тоном, требующим внимания, и Варвара слушала ее,
как гимназистка, которой не любимый ею учитель читает нотацию.
Поярков работал
в каком-то частном архиве, и по тому,
как бедно одевался он, по истощенному лицу его можно было заключить, что работа оплачивается плохо. Он часто и ненадолго забегал к Любаше, говорил с нею командующим
тоном, почти всегда куда-то посылал ее, Любаша покорно исполняла его поручения и за глаза называла его...
Но, когда пришла Варвара и, взглянув на него, обеспокоенно спросила: что с ним? — он, взяв ее за руку, усадил на диван и стал рассказывать
в тоне шутливом,
как бы не о себе. Он даже привел несколько фраз своей речи, обычных фраз,
какие говорятся на студенческих митингах, но тотчас же смутился, замолчал.
Размышляя об этом, Самгин на минуту почувствовал себя способным встать и крикнуть какие-то грозные слова, даже представил,
как повернутся к нему десятки изумленных, испуганных лиц. Но он тотчас сообразил, что, если б голос его обладал исключительной силой, он
утонул бы
в диком реве этих людей,
в оглушительном плеске их рук.
Варвара никогда не говорила с ним
в таком
тоне; он был уверен, что она смотрит на него все еще так,
как смотрела, будучи девицей. Когда же и почему изменился ее взгляд? Он вспомнил, что за несколько недель до этого дня жена, проводив гостей, устало позевнув, спросила...
— Ее арестовали, — сказал Самгин очень тихо, опасаясь, чтоб Кутузов не услыхал
в его
тоне чувства, которое ему не нужно слышать, — Самгин сам не знал,
какое это чувство.
Замолчали. Самгин понимал, что молчать невежливо, но что-то мешало ему говорить с этой женщиной
в привычном, докторальном
тоне; а она, вопросительно посматривая на него,
как будто ждала, что он скажет. И, не дождавшись, сказала, вздохнув...
Утешающим
тоном старшей, очень ласково она стала говорить вещи, с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она говорила не навязывая, не убеждая, а
как бы разбираясь
в том, что знала. Слушать ее тихий, мягкий голос было приятно, желание высмеять ее — исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и поцеловал. Она не протестовала, продолжая...
— Владимир, не скандаль! — густо и
тоном приказания сказала Алина, дернув его за рукав. — На тебя смотрят… Сядь! Пей! Выпьем, Климуша, за его здоровье! Ох,
как поет! — медленно проговорила она, закрыв глаза, качая головой. — Спеть бы так, один раз и… — Вздрогнув, она опрокинула рюмку
в рот.
И,
как всякий человек
в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли,
как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол
в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто,
как бы
в такт шагам; женский голос спросил
тоном обиды...
— Я здесь с утра до вечера, а нередко и ночую;
в доме у меня — пустовато, да и грусти много, — говорила Марина
тоном старого доверчивого друга, но Самгин, помня,
какой грубой, напористой была она, — не верил ей.
Самгин отметил, что она говорит о муже
тоном девицы из зажиточной мещанской семьи,
как будто она до замужества жила
в глухом уезде, по счастливому случаю вышла замуж за богатого интересного купца
в губернию и вот благодарно, с гордостью вспоминает о своей удаче. Он внимательно вслушивался: не звучит ли
в словах ее скрытая ирония?
Заря, быстро изменяя цвета свои, теперь окрасила небо
в тон старой, дешевенькой олеографии, снег
как бы покрылся пеплом и уже не блестел.
Как всегда, ее вкусный голос и речь о незнакомом ему заставили Самгина поддаться обаянию женщины, и он не подумал о значении этой просьбы, выраженной
тоном человека, который говорит о забавном, о капризе своем. Только на месте,
в незнакомом и неприятном купеческом городе, собираясь
в суд, Самгин сообразил, что согласился участвовать
в краже документов. Это возмутило его.
Рассказывала она почти то же, что и ее племянник.
Тон ее рассказов Самгин определил
как тон человека, который, побывав
в чужой стране, оценивает жизнь иностранцев тоже с высоты какой-то голубятни.
Все, что говорил Турчанинов, он говорил совершенно серьезно, очень мило и тем
тоном,
каким говорят молодые учителя, первый раз беседуя с учениками старших классов. Между прочим, он сообщил, что
в Париже самые лучшие портные и самые веселые театры.
Следовало не только успокоить его, но и расположить
в свою пользу, а потом поставить несколько вопросов о Марине. Сообразив это, Самгин,
тоном профессионала, заговорил о том,
как можно построить защиту...
Религиозные настроения и вопросы метафизического порядка никогда не волновали Самгина, к тому же он видел,
как быстро религиозная мысль Достоевского и Льва Толстого потеряла свою остроту, снижаясь к блудному пустословию Мережковского, становилась бесстрастной
в холодненьких словах полунигилиста Владимира Соловьева, разлагалась
в хитроумии чувственника Василия Розанова и
тонула, исчезала
в туманах символистов.
Прищурясь, вытянув шею вперед, он утвердительно кивнул головой кому-то из депутатов
в первом ряду кресел, показал ему зубы и заговорил домашним, приятельским
тоном, поглаживая левой рукой лацкан сюртука, край пюпитра, тогда
как правая рука медленно плавала
в воздухе,
как бы разгоняя невидимый дым.
— Поругались с Бердниковым? —
тоном старого знакомого спросил он, усаживаясь
в кресла, и, не ожидая ответа, заговорил,
как бы извиняясь: — Вышло так,
как будто я вас подвел. Но у меня дурацкое положение было: не познакомить вас с бандитом этим я — не мог, да притом, оказывается, он уже был у вас, чертов кум…
«А
как же ты
в суд пойдешь?» — уныло подумал Самгин, пожимая холодную руку старика, а старик, еще более обесцветив глаза свои легкой усмешкой, проговорил полушепотом и
тоном совета...
— Эх, — вздохнул Тагильский и стал рассказывать о красотах Урала даже с некоторым жаром. Нечто поддразнивающее исчезло
в его словах и
в тоне, но Самгин настороженно ожидал, что оно снова явится. Гость раздражал и утомлял обилием слов. Все, что он говорил, воспринималось хозяином
как фальшивое и
как предисловие к чему-то более важному. Вдруг встал вопрос...
Черное сукно сюртука и белый, высокий, накрахмаленный воротник очень невыгодно для Краснова подчеркивали серый
тон кожи его щек, волосы на щеках лежали гладко, бессильно, концами вниз, так же и на верхней губе, на подбородке они соединялись
в небольшой клин, и это придавало лицу странный вид:
как будто все оно стекало вниз.