Я думаю, что я боялся бы его, будь он богаче, лучше одет, но он был беден: над воротником его куртки торчал измятый, грязный ворот рубахи, штаны — в пятнах и заплатах, на босых ногах — стоптанные туфли. Бедные — не страшны, не опасны, в этом меня незаметно убедило жалостное отношение к ним бабушки и презрительное — со стороны деда.
Однажды я влез на дерево и свистнул им, — они остановились там, где застал их свист, потом сошлись не торопясь и, поглядывая на меня, стали о чем-то тихонько совещаться.
Я подумал, что они станут швырять в меня камнями, спустился на землю, набрал камней в карманы, за пазуху и снова влез на дерево, но они уже играли далеко от меня в углу двора и, видимо, забыли обо мне. Это было грустно, однако мне не захотелось начать войну первому, а вскоре кто-то крикнул им в форточку окна...
Я совершенно искренно и вполне понимая, что говорю, сказал ей, что зарежу вотчима и сам тоже зарежусь.
Я думаю, что сделал бы это, во всяком случае попробовал бы. Даже сейчас я вижу эту подлую длинную ногу, с ярким кантом вдоль штанины, вижу, как она раскачивается в воздухе и бьет носком в грудь женщины.
Неточные совпадения
Ты
думаешь,
меня не били?
Я всё чаще
думаю о матери, ставя ее в центр всех сказок и былей, рассказанных бабушкой.
Я замолчал, обидясь, но,
подумав, с изумлением, очень памятным
мне, понял, что он остановил
меня вовремя: действительно
я всё сказал.
— Не сердись! А
я, брат,
подумал, что ты знаешь, да не сказал
мне; это нехорошо,
подумал я…
Это было так красиво, что неудача охоты не вызывала досаду; охотник
я был не очень страстный, процесс нравился
мне всегда больше, чем результат;
я любил смотреть, как живут пичужки, и
думать о них.
Я ответил — нет, но тотчас
подумал: «А может быть, притворяюсь?» И вдруг, не спеша, прочитал стихи совершенно правильно; это
меня удивило и уничтожило.
Я не мог бежать с ним: в те дни у
меня была своя задача —
я решил быть офицером с большой светлой бородой, а для этого необходимо учиться. Когда
я рассказал брату план, он,
подумав, согласился со
мною...
Видала
я его и прежде, мимо окон ходил, увижу —
подумаю: экой парень хороший!
Я Максима — по лбу,
я Варвару — за косу, а он
мне разумно говорит: «Боем дела не исправишь!» И она тоже: «Вы, говорит, сначала
подумали бы, что делать, а драться — после!» Спрашиваю его: «Деньги-то у тебя есть?» — «Были, говорит, да
я на них Варе кольцо купил».
А в те поры деньги были дороги, вещи — дешевы, гляжу
я на них, на мать твою с отцом — экие ребята,
думаю, экие дурачишки!
Мечется дедушко по двору-то, как огнем охвачен, вызвал Якова с Михайлой, конопатого этого мастера согласил да Клима, кучера; вижу
я — кистень он взял, гирю на ремешке, а Михайло — ружье схватил, лошади у нас были хорошие, горячие, дрожки-тарантас — легкие, — ну,
думаю, догонят!
После говорит он
мне: «Ну, Акулина, гляди же: дочери у тебя больше нет нигде, помни это!»
Я одно свое
думаю: ври больше, рыжий, — злоба — что лед, до тепла живет!
Ну, вот и пришли они, мать с отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые; встал Максим-то против дедушки — а дед ему по плечо, — встал и говорит: «Не
думай, бога ради, Василий Васильевич, что пришел
я к тебе по приданое, нет, пришел
я отцу жены моей честь воздать».
Я сразу и крепко привязался к брату,
мне казалось, что он понимает всё, о чем
думаю я, лежа рядом с ним на песке под окном, откуда ползет к нам скрипучий голос деда...
Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его письма. Приносят ко
мне на почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу».
Я так и обомлел. «Ну, —
думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Я даже
думаю (берет его под руку и отводит в сторону),
я даже
думаю, не было ли на
меня какого-нибудь доноса.
«Ах, боже мой!» —
думаю себе и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, —
думаю себе, — слава богу!» И говорю ему: «
Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! —
думаю себе.
Городничий.
Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право, как
подумаешь, Анна Андреевна, какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же
я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Хлестаков. Сделайте милость, садитесь.
Я теперь вижу совершенно откровенность вашего нрава и радушие, а то, признаюсь,
я уж
думал, что вы пришли с тем, чтобы
меня… (Добчинскому.)Садитесь.