Неточные совпадения
— Видно, в наказание господь дал, — расчеши-ка
вот их, окаянные! Смолоду я гривой этой хвасталась, на старости кляну! А
ты спи! Еще рано, — солнышко чуть только с ночи поднялось…
— Гляди, гляди, как хорошо!
Вот он, батюшка, Нижний-то!
Вот он какой, богов! Церкви-те, гляди-ка
ты, летят будто!
—
Вот, видишь, я
тебе гостинца принес!
—
Ты вот пароходом прибыл, пар
тебя вез, а я в молодости сам, своей силой супротив [Супротив — против и напротив (устар. и простонар.).]
— А видишь
ты, обоим хочется Ванюшку себе взять, когда у них свои-то мастерские будут,
вот они друг перед другом и хают его: дескать, плохой работник! Это они врут, хитрят. А еще боятся, что не пойдет к ним Ванюшка, останется с дедом, а дед — своенравный, он и третью мастерскую с Иванкой завести может, — дядьям-то это невыгодно будет, понял?
— Отстань, отойди!
Вот я
тебя в котел спущу, выкрашу!
— Может, за то бил, что была она лучше его, а ему завидно. Каширины, брат, хорошего не любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют!
Ты вот спроси-ка бабушку, как они отца твоего со света сживали. Она всё скажет — она неправду не любит, не понимает. Она вроде святой, хоть и вино пьет, табак нюхает. Блаженная, как бы.
Ты держись за нее крепко…
— Нет, это всё без толку!
Тебе — не легче, а мне — гляди-ка
вот! Больше я не стану, ну
тебя!
— Легкий
ты, тонкий, а кости крепкие, силач будешь.
Ты знаешь что: учись на гитаре играть, проси дядю Якова, ей-богу! Мал
ты еще,
вот незадача! Мал
ты, а сердитый. Дедушку-то не любишь?
— Эх, кабы голос мне певучий, ух
ты, господи!
Вот ожег бы я народ… Иди, брат, работать надо…
— Запылилася, окоптела, — ах
ты, мать всепомощная, радость неизбывная! Гляди, Леня, голуба́ душа, письмо какое тонкое, фигурки-то махонькие, а всякая отдельно стоит. Зовется это Двенадцать праздников, в середине же божия матерь Феодоровская, предобрая. А это
вот — Не рыдай мене, мати, зряще во гробе…
— Бабушка-то обожглась-таки. Как она принимать будет? Ишь, как стенает тетка! Забыли про нее; она, слышь, еще в самом начале пожара корчиться стала — с испугу…
Вот оно как трудно человека родить, а баб не уважают!
Ты запомни: баб надо уважать, матерей то есть…
— Розог-то! — сказал дед, весело подмигнув мне, когда, осматривая сад, я шел с ним по мягким, протаявшим дорожкам. —
Вот я
тебя скоро грамоте начну учить, так они годятся…
—
Вот я тресну
тебя по затылку,
ты и поймешь, кто есть блажен муж! — сердито фыркая, говорил дед, но я чувствовал, что он сердится только по привычке, для порядка.
Вот Псалтырь кончим, начну я с
тобой Евангелие читать.
— Верю? — крикнул дед, топнув ногой. — Нет, всякому зверю поверю, — собаке, ежу, — а
тебе погожу! Знаю:
ты его напоил,
ты научил! Ну-ко,
вот бей теперь! На выбор бей: его, меня…
— Значит, это
ты из-за меня? Так!
Вот я
тебя, брандахлыст, мышам в подпечек суну,
ты и очнешься! Какой защитник, — взгляньте на пузырь, а то сейчас лопнет!
Вот скажу дедушке — он те кожу-то спустит! Ступай на чердак, учи книгу…
—
Вот что, Ленька, голуба́ душа,
ты закажи себе это: в дела взрослых не путайся! Взрослые — люди порченые; они богом испытаны, а
ты еще нет, и — живи детским разумом. Жди, когда господь твоего сердца коснется, дело твое
тебе укажет, на тропу твою приведет, — понял? А кто в чем виноват — это дело не твое. Господу судить и наказывать. Ему, а — не нам!
—
Ты ей, старой дуре, не верь! — строго учил он. — Она смолоду глупа, она безграмотна и безумна. Я
вот прикажу ей, чтобы не смела она говорить с
тобой про эти великие дела! Отвечай мне: сколько есть чинов ангельских?
— Ну, что
ты всё дерешься? Дома смирный, а на улице ни на что не похож! Бесстыдник.
Вот скажу дедушке, чтоб он не выпускал
тебя…
— Нельзя
тебе знать! — ответила она угрюмо, но все-таки рассказала кратко: был у этой женщины муж, чиновник Воронов, захотелось ему получить другой, высокий чин, он и продал жену начальнику своему, а тот ее увез куда-то, и два года она дома не жила. А когда воротилась — дети ее, мальчик и девочка, померли уже, муж — проиграл казенные деньги и сидел в тюрьме. И
вот с горя женщина начала пить, гулять, буянить. Каждый праздник к вечеру ее забирает полиция…
— Сиди… Будем сидеть и молчать — ладно?
Вот это самое…
Ты упрямый?
—
Ты с ума сосол,
вот сто, — сказал средний, обняв его и стирая платком кровь с лица, а старший, нахмурясь, говорил...
— Силен дьявол противу человека! Ведь
вот и благочестив будто и церковник, а — на-ко
ты, а?
— А господь, небойсь, ничего не прощает, а? У могилы
вот настиг, наказывает, последние дни наши, а — ни покоя, ни радости нет и — не быть! И — помяни
ты мое слово! — еще нищими подохнем, нищими!
— Ах
ты, бесеныш,
ты тоже тут!
Вот мать приехала, теперь
ты с ней будешь, дедушку-то, старого черта, злого, — прочь теперь, а? Бабушку-то, потатчицу, баловницу, — прочь? Эх вы-и…
— Ведь
вот, знаешь
ты, можешь! А над нищими не надо смеяться, господь с ними! Христос был нищий и все святые тоже…
— Ну — засох!
Вот те и разогрела! Ах, демоны, чтоб вас разорвало всех!
Ты чего вытаращил буркалы, сыч? Так бы всех вас и перебила, как худые горшки!
— Ну и
вот, сударь
ты мой, про что, бишь, я вчера сказывала?
«Акулина, говорит, Ивановна,
вот те я весь тут, со всей полной душой, а
вот — Варя; помоги
ты нам, бога ради, мы жениться хотим!» Тут я обомлела, и язык у меня отнялся.
Иду я домой во слезах — вдруг встречу мне этот человек, да и говорит, подлец: «Я, говорит, добрый, судьбе мешать не стану, только
ты, Акулина Ивановна, дай мне за это полсотни рублей!» А у меня денег нет, я их не любила, не копила,
вот я, сдуру, и скажи ему: «Нет у меня денег и не дам!» — «
Ты, говорит, обещай!» — «Как это — обещать, а где я их после-то возьму?» — «Ну, говорит, али трудно у богатого мужа украсть?» Мне бы, дурехе, поговорить с ним, задержать его, а я плюнула в рожу-то ему да и пошла себе!
Я говорю: «Дурак, кто работать не хочет, на чужой шее сидит,
ты бы
вот на Якова с Михайлой поглядел — не эти ли дураками-то живут?
Ну,
вот и пришли они, мать с отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые; встал Максим-то против дедушки — а дед ему по плечо, — встал и говорит: «Не думай, бога ради, Василий Васильевич, что пришел я к
тебе по приданое, нет, пришел я отцу жены моей честь воздать».
И отдалось всё это ему чуть не гибелью: дядя-то Михайло весь в дедушку — обидчивый, злопамятный, и задумал он извести отца твоего.
Вот, шли они в начале зимы из гостей, четверо: Максим, дядья да дьячок один — его расстригли после, он извозчика до смерти забил. Шли с Ямской улицы и заманили Максима-то на Дюков пруд, будто покататься по льду, на ногах, как мальчишки катаются, заманили да и столкнули его в прорубь, — я
тебе рассказывала это…
— А
вот, думаю, что
тебе рассказать? — встрепенулась она. — Ну, про Евстигнея — ладно?
Вот значит...
— Да, да, — сказала она тихонько, — не нужно озорничать!
Вот скоро мы обвенчаемся, потом поедем в Москву, а потом воротимся, и
ты будешь жить со мной. Евгений Васильевич очень добрый и умный,
тебе будет хорошо с ним.
Ты будешь учиться в гимназии, потом станешь студентом, —
вот таким же, как он теперь, а потом доктором. Чем хочешь, — ученый может быть чем хочет. Ну, иди, гуляй…
— Теперь
ты от матери отрезан ломоть, пойдут у нее другие дети, будут они ей ближе
тебя. Бабушка
вот пить начала.
— Это она второй раз запивает, — когда Михайле выпало в солдаты идти — она тоже запила. И уговорила меня, дура старая, купить ему рекрутскую квитанцию. Может, он в солдатах-то другим стал бы… Эх вы-и… А я скоро помру. Значит — останешься
ты один, сам про себя — весь тут, своей жизни добытчик — понял? Ну,
вот. Учись быть самому себе работником, а другим — не поддавайся! Живи тихонько, спокойненько, а — упрямо! Слушай всех, а делай как
тебе лучше…
— Как же это? Ведь это надобно учить! А может, что-нибудь знаешь, слыхал? Псалтырь знаешь? Это хорошо! И молитвы? Ну,
вот видишь! Да еще и жития? Стихами? Да
ты у меня знающий…
—
Вот что про
тебя говорят — слыхал? Ну-ко, подойди!
— Скучно? Это, брат, неверно что-то. Было бы
тебе скучно учиться — учился бы
ты плохо, а
вот учителя свидетельствуют, что хорошо
ты учишься. Значит, есть что-то другое.
— А
ты — полно! — успокаивала она меня. — Ну, что такое? Стар старичок,
вот и дурит! Ему ведь восемь десятков, — отшагай-ка столько-то! Пускай дурит, кому горе? А я себе да
тебе — заработаю кусок, не бойсь!
—
Вот и спасибо те, голуба́ душа! Мы с
тобой не прокормимся, — мы? Велико дело!
— Умереть — не велика мудрость,
ты бы
вот жить умела!
— Гляди,
ты гляди, чего он делает! — Но видя, что всё это не веселит меня, он сказал серьезно: — Ну — буде, очнись-ка! Все умрем, даже птица умирает.
Вот что: я те материну могилу дерном обложу — хошь?
Вот сейчас пойдем в поле, —
ты, Вяхирь, я; Санька мой с нами; нарежем дерна и так устроим могилу — лучше нельзя!