Сокровище Харальда

Елизавета Дворецкая, 2017

Киевская Русь времен Ярослава Мудрого. Трое достойных мужчин, представителей знатных европейских родов, добиваются руки и сердца старшей дочери великого князя. Кого из них выберет красавица и умница Елисава: немецкого герцога, молодого властителя Норвегии или непредсказуемого в поступках отважного воина Харальда – короля викингов и викинга среди королей?

Глава 2

Во время службы Елисава старательно гнала от себя все мирские мысли, но получалось плохо. Господь так неравномерно распределил богатство и бедность, что дьяволу легко ловить человеческие души! Конечно, после какого-нибудь захудалого хутора Киев кажется тридевятым царством с молочной рекой — вот и хотят зачерпнуть побольше. Надо же, а Эйнара, оказывается, в детстве чуть не унесли в лес — было бы жаль. И сколько в дружине еще таких, которые ушли из дому от голода и холода, а теперь мечтают вернуться и за один браслет с руки купить всех тех, кто над ними раньше смеялся. И как досадно, что прошлым летом братец Володьша сходил на греков так неудачно! Отец теперь не расплатится с сиротами и вдовами. Надо их подкармливать, а то они начнут умирать от голода прямо на улицах, вблизи княжьего двора, и кто тогда захочет идти с Ярославом в новые походы? Но после неудачного похода откуда взять денег для Ульва, которому не терпится разбогатеть? На месте отца Елисава послала бы этого нового Сигурда искать себе Фафнира с сокровищами — где-нибудь в чудских лесах…

Когда они выходили из церкви, она заметила самого Ульва на краю площади, в окружении нескольких его людей. Стоял он, между прочим, перед воротами собственного двора с роскошными палатами, нижний ярус которых был выстроен из камня, а верхний — из дерева, с настоящими круглыми стеклышками в частом переплете рамы. И этот человек посмел жаловаться на бедность! Хмурый, помятый после вчерашнего, Ульв, однако, был нарядно одет и держался гордо и вызывающе. Похоже, все происшедшее он прекрасно помнил и нарочно выбрался на площадь, дабы показать людям, что не намерен отступать от своих слов.

Поймав взгляд Елисавы, мятежный ярл угрюмо поклонился. Она остановилась, и ему пришлось подойти к ней.

— Так ты, родич, значит, считаешь, что у моего отца недостаточно взрослых сыновей и ему не обойтись без твоей помощи в управлении страной? — сурово спросила Елисава, едва заметным кивком ответив на его приветствие. — Боюсь, скорее он посчитает, что у него на службе слишком много храбрых воинов и они ему чересчур дорого обходятся.

— Если так, то я уйду на Восток и там завоюю себе какую-нибудь страну! — надменно ответил Ульв. — И сам стану конунгом где-нибудь в Стране Сарацин!

— Лучше уж сразу в Миклагарде! — хихикнула Прямислава, которая, несмотря на юные годы, без смущения влезала во взрослые разговоры. Бойкая и сообразительная, она уже умела читать и писать и в этом искусстве легко посрамила бы любого из старших братьев, кроме разве Севушки, который в свои четырнадцать легко читал не только по-славянски, но и по-гречески.

— Отчего же нет? — Ульв ухмыльнулся. — То, что мог один, сможет и другой. Ведь Харальд, сын Сигурда, как говорят, чуть было не стал конунгом в Миклагарде!

— Откуда такая нелепость? — удивилась Елисава.

— Может быть, тебе это и покажется нелепостью, — опять ухмыльнулся Ульв, — но другим — вряд ли. Сама императрица Зоэ хотела выйти за него замуж, а эта женщина с легкостью сделает своего мужа императором!

Бьёрн толкнул Ульва в бок, но тот был даже рад поквитаться с гордой княжной за ту суровость, с какой она с ним говорила.

— Именно ты и говоришь нелепость! — с досадой воскликнула Елисава. — У нее же есть муж!

— Сегодня есть, завтра нет! — Ульв пожал плечами. — Одним мужем больше, одним меньше, для нее это несложно. Будь я на месте Харальда, я бы к ней близко не подошел. Уж слишком просто такие женщины избавляются от мужей! Она что ядовитая змея: ее дыханием можно отравиться! Но Харальд — смелый человек! Кто знает, какое решение он примет?

— Все это сплетни, и тебе, как мужчине, не годится их повторять! — гневно отозвалась Елисава. Прямислава хихикнула: она знала, почему эти «сплетни» так сильно задели старшую сестру. — Сколько лет этой Зоэ? Она старуха! Харальд годится ей в сыновья! Если не во внуки! Что у них общего?

— Ну, возможно, все это и неправда! — с нарочитым миролюбием согласился Ульв, не обращая внимания на чувствительные тычки, которыми его награждали с обеих сторон Бьёрн и Эйнар. — Даже, скорее всего, ложь. Ведь не мог же он свататься сразу к двум! Я имею в виду, он же сватался к племяннице императрицы, а значит, не мог хотеть жениться на ней самой! Зачем ему старуха, когда рядом есть молодая, красивая девушка такого же знатного рода!

— Что ты несешь? — Елисава с трудом сдерживалась, чувствуя, как у нее горят щеки. — У Зоэ нет никакой племянницы!

— Есть, и ее зовут Мария! Харальд сватался к ней, но ему отказали, потому что Зоэ хотела приберечь его для себя! А может, посчитала его род недостаточно знатным!

Елисаве захотелось придушить Ульва собственными руками. Похоже, он просто счастлив пересказывать эти сплетни, лишь бы досадить ей!

— Видно, Харальд сам постарался, чтобы не упустить и тетку, и племянницу! — Прямислава опять хихикнула. — Он такой!

— Откуда ты можешь знать, какой он! — в негодовании набросилась на нее Елисава. — Ну откуда тебе это известно? Ты даже лица его не помнишь! Он уехал, когда мне было десять лет, а тебе — всего год от роду! Да подойди он к нам сейчас, ты не узнала бы его! А берешься судить, что он упустит, а чего не упустит!

— Как будто ты сама его узнаешь, если он сейчас подойдет! — не осталась в долгу Прямислава.

Елисава не ответила. Она глубоко дышала, стараясь успокоиться. Причина ее волнения таилась в далеком прошлом. Все началось четырнадцать лет назад — это больше, чем половина всей ее жизни. Она не помнила, как впервые увидела Харальда, единоутробного брата норвежского конунга Олава, тогда уже покойного. В тот год, когда Харальд появился в Киеве, ей было всего семь лет. Ему тогда исполнилось пятнадцать, но за плечами у него уже было несколько военных походов, недолгая, закончившаяся неудачей борьба за власть в Норвегии, проигранная битва, после которой он, раненый, почти в одиночку пробирался глухими лесами, не зная, где найти приют и помощь. Многих сломили бы такие неудачи на самой заре взрослой жизни, но Харальд держался, как подобает мужчине из рода конунгов. Во время своих мытарств он даже сложил стихи, не больно-то искусные с точки зрения опытных скальдов, но полные незаурядной силы духа:

Вот плетусь из леса

В лес — немного чести! —

Как знать, не найдет ли

И нас в свой час слава^[6].

Князь Ярослав оценил его силу духа. Он догадывался, что этот одинокий и обездоленный отпрыск королевского рода еще поднимется на вершины власти и могущества. Его ждала высокая и славная судьба, которой не могла помешать первая неудача. Как говорят в Северных Странах, лучше начать с поражения, чем им закончить жизнь.

В Киеве Харальда приняли хорошо. Уже сложился обычай, согласно которому пострадавшие в борьбе за власть князья и конунги находили прибежище и помощь по другую сторону Варяжского моря. Сам Владимир Святославич был не старше Харальда, когда вот так же бежал за море от братьев-соперников и получил там поддержку для дальнейшей борьбы. Норвежский конунг Олав, сын Трюггви, двенадцатилетним мальчиком был выкуплен из рабства женой князя Владимира и нашел у нее приют. Войска Олава Шведского помогли князю Ярославу одержать победу, а потом сам он, уже будучи могущественным киевским князем, принимал у себя Олава Норвежского, младшим братом которому приходился Харальд. Харальда чествовали на пирах, а затем князь Ярослав взял его в дружину, дал ему дом, людей и содержание, достойное его рода. Три года Харальд возглавлял походы на всех тогдашних врагов Руси, от чуди до печенегов. Рослый, сильный, хорошо сложенный, он имел боевой опыт, редкий для столь юного возраста, отличался отвагой и упорством, но при этом обладал здравым рассудком и хорошо понимал, когда следует бросаться вперед, а когда благоразумнее отступить. Его уважали, и он во всем стоял наравне с Ульвом. Тот был старше лет на пятнадцать, но королевское происхождение Харальда возмещало недостаток возраста и опыта.

На Елисаву Харальд тогда произвел большое впечатление — в ее глазах он был совсем взрослым мужчиной, воплощением силы, отваги и доблести.

— Когда Харальд станет конунгом, я выйду за него замуж! — заявила Елисава матери. Она понимала, что ей еще нужно подрасти, но ведь и Харальд пока не конунг.

Княгиня Ингигерда не стала с ней спорить. Заявление девочки было вовсе не таким уж глупым в сравнении с подобными мыслями малолетних «невест». Знатностью рода Харальд не уступал дочери киевского князя. Сама Ингигерда своим браком связала Русь и Швецию и поэтому не видела ничего невозможного в том, чтобы ее дочери сделали то же самое. Княжеские дочери, собственно говоря, для того и появляются на свет.

Конечно, между собой «жених» и «невеста» почти не общались и за три года едва ли обменялись хоть одним словом: у восемнадцатилетнего юноши не могло быть ничего общего с десятилетней девочкой, его привлекали взрослые девушки. Елисава видела Харальда только издали, и ей даже в голову не приходило, что очень многие молодые девицы — как попроще, так и познатнее — знакомы с ее «нареченным» гораздо ближе.

Елисава ничуть не удивилась, когда на исходе третьего года своего пребывания в Киеве Харальд посватался к ней. Разговор велся, разумеется, с ее родителями, а она узнала о нем от Буденихи, своей бывшей кормилицы. Нянька причитала, словно стряслась невесть какая беда, а Елисава встретила новость с гордым удовлетворением.

— Ведь он будет конунгом! — сказала она. А будущий конунг был как раз для нее.

— Повезут тебя за море, земляничка ты моя сладкая! — горевала нянька. — Варяги там одни, леший их заешь! Изведут тебя там лихие люди, жемчужинка ты наша скатная!

— Не плачь, я и тебя с собой возьму! — утешала ее юная невеста. Поездка на родину матери ничуть ее не пугала, к тому же она владела северным языком не хуже, чем славянским. — И Калинку возьмем, и Ветлянку, пожалуй, тоже. А матушка будет к нам в гости ездить и смотреть, хорошо ли мы поживаем. А меня там будут звать Эллисив дроттнинг! Это значит — княгиня Эллисив!

— И я тоже, я тоже буду княгиней! — кричала восьмилетняя Предслава, в восторге прыгая на лежанке и подкидывая пуховую подушку под низкий потолок, отчего та сразу же падала обратно ей на голову. Княжна валилась на взбитое одеяло и восторженно хохотала. — И я буду королевой!

Младшая, Прямислава, которой тогда был всего год от роду и которая еще лежала в зыбке, посасывая палец во сне, проснулась и завопила, словно требовала и себе короля. Нельзя сказать, что они наслушались няниных сказок, ибо каждая из княжон вполне правильно представляла себе свою будущую судьбу. Со временем королевами стали все три.

То, что Харальд сватается к десятилетней девочке, никого не удивило. Невесты ее ранга не имеют возраста. И для князя Ярослава, когда он обдумывал полученное предложение, чересчур юные годы дочери не имели особого значения. Гораздо больше он размышлял о том, пойдет ли ему на пользу этот союз. Положение Харальда пока оставалось неопределенным: он мог стать всем и ничем. Если он добьется престола в Нореге, союз с ним будет для Руси выгодным и почетным. Если же нет — какая польза в том, чтобы иметь зятем воеводу собственной дружины? У Ярослава тогда было четверо сыновей и три дочери — отличные возможности для правителя, который ищет союзников путем заключения браков, но ни в одной из этих возможностей он не собирался продешевить.

— Похоже, что твой отважный воин хочет загребать жар моими руками! — говорил князь жене, которая в память об Олаве конунге относилась к его юному брату с особым расположением. — Удивительно холодная и трезвая голова на таких молодых и широких плечах! Харальд ждет, что в приданое я дам ему войско, чтобы он там сражался с людьми Свейна или Магнуса.

— Так почему же не дать? — отвечала княгиня Ингигерда. — Харальду сопутствует удача, а мой отец разве не дал тебе…

— Да, да, я все помню! — раздраженно перебил ее князь Ярослав. — Но мне, заметь, было уже сорок, я был мужчиной с большим опытом!

— Когда ты сватался, то говорил, что тебе всего тридцать три. — Ингигерда усмехнулась. — Так что я знаю, сколько тебе лет на самом деле. Опыта тебе и впрямь было не занимать, но у Харальда тоже есть опыт. Он из тех людей, кто уже в четырнадцать лет мыслил подобно зрелому мужчине, я с самого начала это заметила. Святой Олав конунг покровительствует Харальду, и он всего добьется, если ему немного помочь. Поверь, Бог зачтет тебе доброе дело.

— Кстати, а Харальд в него верит? В Бога? Ведет он себя как истинный язычник и три раза в году устраивает жертвенные пиры.

— Если он преисполнится христианского смирения, то никогда ничего не добьется на земле! — нашлась княгиня и рассмеялась. — Нет, у конунгов другие добродетели! Он должен быть горд, отважен, непримирим! А вот когда он сделается правителем всего Норега, а может, и Датской Державы заодно, то станет кроток и милостив к своим подданным! Я не сомневаюсь, Харальд сообразит, как себя вести!

— А если норвежцы его не поддержат? Я потеряю войско, деньги, честь! Мне придется всю жизнь содержать его и слушать, как он будет жаловаться на судьбу! Знаешь ли, у нас четверо сыновей, так что лишние наследники мне не нужны!

— Мой отец поверил в тебя. Долг платежом красен, не правда ли?

— Харальд тебе не родич. Довольно и того, что я помогал Олаву. А вот он чем мне отплатил?

На это княгиня не ответила. Князь Ярослав всю жизнь подозревал, что она до сих пор не забыла любовь к своему первому жениху, и совесть не позволяла ей разуверять мужа.

Мнения самой Елисавы о сватовстве, конечно, никто не спрашивал — ни родители, ни жених. Харальд выбрал ее как старшую из дочерей Ярослава, достаточно взрослую, чтобы могло состояться обручение, но до нее самой ему было столько же дела, сколько до ее деревянных кукол. Трезвый расчет убеждал его в пользе такого родства, но он вместе с друзьями смеялся в гриде над невестой, которой придется вытирать сопливый нос.

— Ты уж попроси, чтобы ей дали в приданое несколько молодых красивых нянек! — советовали ему веселые дренги.

Князь Ярослав принял решение не за один день. Княгиня Ингигерда, его главная советчица, высказывалась за обручение, но старшая дружина, одержимая стойким недоверием к варягам, не приветствовала родство с выходцем из этого беспокойного племени, к тому же не имевшим ни веверицы за душой, ни каких-либо видов на будущее.

Наконец Эйлив, сын Рёгнвальда, которого Харальд выбрал сватом, явился за ответом.

— Передай твоему товарищу, что он еще слишком молод для заключения столь почетного брака! — заявил князь Ярослав. — Сначала ему следует доказать, что он чего-то стоит. Ему придется самому содержать жену, дом и дружину, а я не собираюсь тратить на все это собственные деньги. Для своей дочери я без труда найду жениха из числа уже правящих королей христианского мира. И если Харальд хочет получить ее, пусть докажет, что ни в чем им не уступит. Оба они еще совсем юны — у них есть время.

Это не был отказ, и в словах князя не содержалось ничего оскорбительного: по мнению скандинавов, требование к жениху сначала проявить себя было понятным и обоснованным. Но Харальд скрипел зубами, слушая Эйлива. Он считал, что за последние годы достаточно проявил себя, причем гораздо заметнее, чем сам Ярослав в том же возрасте! Он жаждал добиться власти в Нореге, однако понимал, что сделать это без мощной поддержки будет невозможно. И вот его щелкнули по носу: дескать, ты еще мал, чтобы набиваться в родню конунгу Гардов!

— Передай князю: когда я в другой раз попрошу его о чем-нибудь, ему уже не придется так отвечать! — гневно процедил сквозь зубы Харальд.

— Еще не все потеряно! — утешал его товарищ, исландец Халльдор, сын Снорри. — Власти добиваются или при поддержке сильной родни, или деньгами. И если для Ярислейва конунга мы недостаточно хороши, то деньги не так надменны и разборчивы. Они любят смелых, вот и все! А будут у тебя деньги, то и сам император Микьяль из Миклагарда приползет к тебе на коленях и принесет в зубах свою любимую дочку!

Халльдор знал, как утешить самолюбивого и гордого Харальда. Тот усмехнулся, но оставаться в Киеве после этого не пожелал. Вскоре Харальд отправился в Греческое царство поступать на службу, и с ним ушли очень многие из киевских варягов. За три года совместных походов они поверили в силу и удачу Харальда, а князь Ярослав после их ухода ощутил весьма заметный недостаток в людях. Его самолюбие тоже пострадало: ему, умудренному годами и превратностями судьбы, десятки тех, кого он многие годы кормил и содержал, предпочли наглого мальчишку, уехавшего на ладье, которую дал ему Ярослав, и в одежде, подаренной ему Ярославом!

Елисава осталась ждать, почти не подозревая о бурных страстях, которые сопровождали ее несостоявшееся обручение. У десятилетней девочки впереди было много времени. «Когда я вырасту» терялось где-то в туманном будущем, а до тех пор Харальд, конечно, станет настоящим конунгом!

Пока она взрослела, молва то приносила через моря вести о Харальде, то умолкала и забывала о нем, словно его, светловолосого, рослого парня, и в живых-то нет. Детские мечты и заблуждения естественным образом уступали место трезвому взгляду на мир, и предполагаемый брак с Харальдом уже казался Елисаве такой же глупостью, как все подобные мечты маленьких девочек. В Киеве знали от торговых гостей, что в далеких южных странах Харальд добился больших успехов: стал предводителем всех греческих верингов, совершал множество удачных походов и никому не позволял превзойти себя. Почти каждый год доверенные люди привозили в Киев золото и сокровища из добычи Харальда, которые он присылал Ярославу на хранение, и это было красноречивее, чем хвалебные стихи скальдов. По воинской добыче можно было судить о перемещениях Харальдовой дружины по миру: греческие и восточные монеты, чаши, кубки и блюда с разнообразными узорами — то цветы и травы, то дивные крылатые звери, — шкатулки, цепи, венцы, ожерелья, перстни с арабскими надписями, тончайшим резцом вырезанными по ониксу, сердолику или смарагду. Оклады, содранные с икон, богослужебных книг и даже алтарей, рассказывали о печальной судьбе церквей где-нибудь на Сикилее. Нарядные облачения священников, иногда чуток запачканные чем-то темным и засохшим, подозрительно похожим на кровь, кресты, четки из драгоценных камней. Ткани из Греческого царства, Персии и даже Китая. Роскошные одежды с золотой и серебряной вышивкой, с отделкой жемчугом, золотой тесьмой и самоцветами — иные новые, а иные явно пережившие уже пять-шесть поколений хозяев, но не ставшие от этого хуже^[7].

Ярославовы дети любили разглядывать привезенные сокровища. Предслава одно время просто вся изнылась, страдая по серебряному позолоченному блюду, по которому гуляла серебряная же курочка с крошечными пушистыми цыплятками, ну прямо живыми, с глазками из крошечных рубинов или гранатов. Даже вытребовала у Елисавы обещание выпросить у Харальда это блюдо в подарок сестре, когда он вернется. Елисава пообещала, чтобы отвязаться, хотя на самом деле уже не видела в добыче Харальда чего-то такого, что имело бы отношение к ней. При взгляде на эти вещи она воображала себе далекие страны, пыльные и жаркие, — Персию, Бактрию, Сирию, Вавилон, Аравию, Финикию… Но туманный образ «жениха» со временем испарился из памяти, да и сам Харальд уже давно стал не таким, каким она его знала. Он нашел свое счастье за южными морями, и между ними теперь не оставалось ни малейшей связи.

Однако вопреки здравому рассудку даже через одиннадцать лет разлуки имя Харальда, сына Сигурда, сохраняло некую притягательность, полнилось обаянием, как имя героя сказки, услышанной в детстве. Место ему было где-то на самом дне ларца с детскими «сокровищами», когда-то нежно любимыми игрушками, в которые она теперь не играет, но никому не позволит поднять на них руку!

Поэтому Елисава не любила, когда кто-то в шутку вспоминал о ее несостоявшемся обручении, дразнил «женихом», сбежавшим за моря. И Ульв, сын Рёгнвальда, был последним человеком, от которого она стерпела бы подобные намеки.

— Загулял твой жених, дорогая сестра! — Ульв усмехнулся, со значением взглянув на Елисаву, и она отвела глаза, чтобы не видеть его редкие, кривые, полусгнившие зубы. Он словно бы читал ее мысли, и это тоже вызывало у Елисавы неприятие. — Ну да ничего! Ты красавица, без женихов не останешься! Получше найдем! Хочешь — с юга, хочешь — с севера!

— А ты сватом поедешь? — напустилась на него Елисава. — У твоего брата это не очень-то ловко вышло! Хватит глупости болтать! Лучше скажи, что ты вчера в гриднице устроил! Что ты нес с пьяных глаз, бесстыжая твоя душа! — Желая как можно дальше уйти от разговора о Харальде, она невольно перешла с северного языка на славянский. — Платы тебе мало? За эйрир серебра ты служить не хочешь? А сколько хочешь? Гривну золотом? Это в какие же времена и в каких странах столько дружине платили?

— Как я сказал, так и будет! — Ульв надменно выпрямился. Бьёрн, стоявший у него за спиной, слегка пожал плечами: с пьяных глаз было сказано слово или с трезвых, но его слышала вся дружина, так что отступиться от своего требования Ульв не мог. Да и, похоже, не хотел. — Я много лет служил вам как простой наемник, хотя, если ты не забыла, довожусь тебе родичем, троюродным братом!

— Столько лет тебе эта плата нравилась!

— Столько лет… — Ульв запнулся. — У меня были причины терпеть.

— Я знаю, какие у него причины! — встряла Прямислава, тоже на северном языке, как часто делали в княжеской семье, чтобы уберечь тайны от челяди. — Ульв все ждал, что Рёгнвальд умрет, а он сядет на его место и будет ярлом в Альдейгье! Но только зря он надеется! Эйлив его близко не подпустит!

— Молчи, девчонка! — в ярости заорал Ульв, и боярыни беспокойно задвигались, переглядываясь: мол, не пора ли звать на помощь? — Это не твое дело! Играй в свои куклы и не лезь в дела мужчин!

— Если ты будешь требовать слишком много, то лишишься и того, что у тебя есть! — сурово предостерегла Елисава. — С каждым обозом два раза в год сюда приходит по сотне таких, как ты, и все хотят золота и славы! Мы не останемся без дружины, а вот ты где еще найдешь покупателя на свой меч?

— Да хотя бы в Миклагарде! — Ульв ухмыльнулся, и Елисава поняла, что он не шутит. — Харальд захватил, как говорят, восемьдесят городов в Стране Сарацин, но и мне, надеюсь, кое-что осталось! А вот где твой отец найдет верных людей, которые не дадут его зарезать всем братьям и племянникам, — я не знаю.

— У моего отца нет братьев!

— Да, конечно! — с издевкой согласился Ульв. — Он об этом позаботился! Ты думаешь, я не знаю, кому твой дед завещал престол? Или ты сама этого не знаешь? Он завещал престол Борису, а сидит на нем твой отец!

— Это князь Святополк виноват! — горячо возразила Прямислава. — Князь Святополк убил Святослава, Бориса и Глеба!

— Святослава — может быть, я об этом не знаю, да и тролли с ним! А вот двум другим помог умереть ваш добрый отец, мой знатный родич! А теперь рассказывает своим детям сказки про злого дядю Святополка! Но я-то знаю, как все было!

— Ничего ты не знаешь! — в негодовании крикнула Елисава. Ей хотелось засунуть Ульву в горло его собственный меч, чтобы немедленно заставить замолчать, но где ей было справиться со здоровенным варягом. Его вопли наверняка слышат во всем детинце. И то, что ярл говорил сейчас, гораздо хуже того, что он кричал вчера на пиру. — Это все ложь!

— Расскажи кому-нибудь другому! — Ульв нагло усмехался. — Я-то все знаю! Вы надеетесь, что очевидцев не осталось! А мне все рассказал Торвид Лось, который сам отрубил голову князю Борису и снял с его шеи золотую гривну, которую ваш отец приказал привезти! А уж Торвид точно знал, от кого он получил деньги! Мы все знаем! Вы, конунги Гардов, всегда делаете грязные дела нашими руками и думаете, что мы — камни, которые вечно будут молчать и служить вам, как собаки, за жалкий эйрир серебра в год! Кто поднял на мечи князя Ярополка, брата твоего деда? Викинги! Финн Паленая Борода еще знавал в молодости одного из тех двоих, даже показывал мне пряжку ремня, которую у того однажды выиграл. Финна похоронили с этой пряжкой, а то бы я тебе ее показал, Эллисив! Именно так твой дед расправлялся с братьями, которые были знатнее его и имели больше прав на престол! И твой отец делал то же самое, и опять нашими руками! Когда твои братья начнут делить владения отца, думаешь, они обойдутся без нас? Ха-ха! — воскликнул Ульв, расставив ноги и уперев руки в бока. — Скорее камень поплывет! Вам повезло, что ваш старший брат в Хольмгарде умер сам, тот, что от первой жены вашего отца. А может, не сам?

Ульв хитро прищурил глаз, и его широкая грудь заходила ходуном. Ожидая ответа от умолкнувших девушек, он судорожно кашлянул — давала себя знать старая рана в груди, когда лет восемь назад в него попала печенежская стрела. От крика и возбуждения Ульв с тех пор всегда задыхался.

— Да ты пьян до сих пор! — со смешанным чувством негодования и тщательно скрываемого смущения отозвалась Елисава.

Слова ярла звучали оскорбительно, от них попахивало прямой изменой. Князь Ярослав не любил обсуждать «подвиги», совершенные его отцом и им самим в борьбе за власть. Да и княгиня Ингигерда говорила об этом уклончиво, хотя знала, вероятно, многое. В Киеве господствовало мнение, что убийство братьев совершил Святополк, сын беглой греческой монахини и двух отцов, что уж само по себе не позволяло ждать от него ничего хорошего!^[8] Однако в среде киевских и новгородских варягов ходили свои предания, и не всегда они совпадали с преданиями славянскими.

— Мои братья не будут делить владения, убивая друг друга! — возмущенно продолжала Елисава.

— Все так говорят и даже думают, пока отец жив. А когда он умрет, каждый наследник помнит только то, что он — сын своего отца, но не помнит, что он еще и брат своего брата. Разница очень большая. Задумайся над этим, если не думала раньше.

— Мой отец проживет еще долго.

— Может быть. Но ты, надеюсь, не забыла про князя Брячислава, который в Полотеске? Ваш двоюродный брат по отцу. Думаете, он не помнит, что его отец был старше вашего отца и что его права на Киев больше? И я бы на месте твоего отца не денег на дружину жалел. Я бы жалел, видя, как из-за низкой платы от меня уходят люди. Как говорил старый Вальдамар конунг, твой дед? Серебро и золото не добывает верной дружины, а верная дружина добывает серебро и золото. Так вот, можешь повторить от моего имени своему отцу. Я вижу, мы его сегодня не дождемся… Если мой эйрир серебра не превратится в самое ближайшее время в эйрир золота, я уйду в Страну Сарацин и посмотрю, не осталось ли там еще восьмидесяти городов, чтобы завоевать их. Или… спрошу у Брячислава Полоцкого, не нужны ли ему люди. Так, на всякий случай.

Елисава не ответила. Ульв, вполне удовлетворенный, повернулся и пошел прочь, кивком позвав за собой своих людей. И только когда он отошел шагов на десять, Елисава с прорвавшимся гневом крикнула ему вслед:

— Чтобы завоевать эти восемьдесят городов, нужно быть Харальдом!

Она ничего не стала передавать отцу, но Прямислава потом увлеченно шепталась с матерью, хотя княгиня Ингигерда, женщина умная и знакомая с настроениями дружины, и сама вполне могла предположить, как будут развиваться события.

Весна шла вперед, днепровский лед уплыл к Греческому морю, торговые гости снаряжали ладьи. Дружину как будто охватила весенняя лихорадка: варяги ходили возбужденные, у каждого был такой вид, точно они уже собрались в дорогу. Да и славяне, охваченные общим настроением, посматривали в сторону Днепра как-то задумчиво. С днепровских круч открывался такой роскошный, широкий вид на могучую голубую реку между синим небом и зеленью земли, что всякого, кто смотрел туда, неудержимо тянуло на приволье! Казалось, шагнешь прямо с горы — и попадешь в дальние чудесные страны, где текут молочные реки с кисельными берегами.

— Во все времена был порядок, что плата дружине увеличивается, если страна много воюет! — убеждал Ульва князь Ярослав, старательно скрывая, как бесят его наглые притязания варяга, которого он, как близкого родича жены, все же должен был уважать. — Скажи мне, какие у вас основания требовать увеличения платы?

— Вот какие! — Ульв показал свою широкую ладонь, сплошь покрытую твердокаменными мозолями. — Наши руки сражались за вас! Разве в прошлом году мы не ходили с твоим сыном Вальдамаром на Миклагард?

— Говори по-славянски, сын мой! — с мягкой насмешкой напомнила княгиня Ингигерда. Разговор происходил в гриднице, а многие из Ярославовых бояр не настолько хорошо знали северную речь, чтобы следить за беседой.

— Хорошо, что ты помнишь этот поход! — почти со злорадством подхватил князь Ярослав. — Тогда ты наверняка не забыл, что все наши ладьи разметало бурей! А это ведь вы присоветовали идти по морю, а не по суше!

— Мы не отвечаем за погоду! Мы не колдуны! — огрызнулся Ульв. — Творить чары нанимай финнов, они в этом большие искусники! Зато когда мы встретили греческие суда на воде, то разбили их!

— Из-за вас войско оказалось разделено! — в ярости крикнул один из воевод, Радила Будинович. После несчастья, постигшего в прошлогоднем походе русское войско и его собственную семью, он не мог сдержаться и вскочил, не дождавшись позволения князя. — Из-за вас половина войска попала в плен! Из-за вас мой отец оказался в плену, из-за вас его ослепили и он остался рабом!

— Так что же ты тут расселся, как на свадьбе! — взвился Ульв. — Пойди и отомсти за него! Только трусы упрекают других, вместо того чтобы защищать свою честь! А если кто-то хочет оставаться сыном раба, то это не моя забота!

Радила бросился на него, как разъяренный тур, — такого оскорбления, да еще на глазах у князя и старшей дружины, он не мог снести. Боярин Иоанн Гремиславич и двое отроков удержали Радилу, Торд и Арнор быстро схватили Ульва за плечи, ибо тот уже вцепился в рукоять меча, готовясь защищаться. Гридница загудела: неудачный поход был памятен всем и у всех вызывал чувство жгучего стыда. Киевляне стыдились бы еще больше, если бы знали, что в прошлом году русские паруса показывались под стенами Царьграда в последний раз.

— Если бы не мы, то и сам конунг Вальдамар остался бы слепым рабом! — поддержал Ульва Вальгард, сын Стормунда. — Мы спасли твоего сына, конунг!

— После того как чуть не погубили его своими советами! — крикнула Елисава, хотя ей, девице, следовало бы помалкивать.

Княгиня Ингигерда покосилась на старшую дочь и отчасти осуждающе, отчасти лукаво покачала головой, так что длинные жемчужные привески на драгоценном венце тоже закачались и коснулись ее продолговатого, белого, почти не тронутого морщинами лица. После рождения девяти детей стан ее сильно раздался, зато лицо сияло почти молодой свежестью и красотой. Даже сейчас, глядя на нее, легко было понять, почему в борьбе за эту женщину соперничали несколько могучих владык. Кстати, этот венец греческой работы еще лет семь назад прислал ей в подарок Харальд. Доброту княгини он помнил гораздо лучше, чем собственную малолетнюю невесту.

Елисава перехватила взгляд матери и в гневе поджала губы. Если бы у нее, как у Ингигерды в ее возрасте, была своя дружина, она тоже послала бы ее на Царьград! И может быть, сама пошла бы в поход с ней! Прямо какая-то «Сага о Хервёр». Сага об Эллисив… Возможно, она встретила бы там Харальда, который защищал бы от нее стены Царьграда. Или, кажется, к тому времени он с царем уже поссорился и воевал заодно с братцем Володьшей?

— Не стоит вам ссориться из-за денег, дети мои, вы же родичи! — увещевал всех подряд, в основном князя и его настырного племянника, Ярославов духовник, отец Григорий Смирята. Выскочив на середину гридницы, он встал живой стеной между славянами и варягами и, разведя руки, говорил: — Господь соединил ваши судьбы, дабы вы могли благотворить друг другу, а не грызться, как псы из-за зловонной кости! Ведь Господь учил: не собирайте себе сокровищ на земле…

— Ты очень пожалеешь, конунг, если продашь нашу доблесть из-за своей скупости! — не слушая его, восклицал Тормунд, сын Хакона, которого здесь звали Туром Якуновичем. Рожденный от матери-киевлянки, он, как и многие киевские варяги второго и третьего поколения, свободно говорил по-славянски, но сейчас предпочитал, чтобы его поняли в первую очередь скандинавы. — Этим летом тебя ждет поход на чудь, поход на литву! С кем ты пойдешь? С теми греческими слепцами, каких выкупишь на сбереженное золото? А если не пойдешь, то останешься без земель и без дани на севере и западе. И где тогда будет твое золото?

— Не хотел бы я, княже, повторять злые слова и наветы, — вкрадчиво начал боярин Свиря Яршич, — но иные люди говорят, что твой братанич Брячислав Изяславич, полоцкий князь, зарится на твои земли. Нельзя в такое время, княже, пренебрегать верной дружиной.

— Да кто же это говорит, не ты ли? — набросился на него двадцатилетний князь Изяслав, второй сын Ярослава. Отец уже выделил ему в управление Туров с прилежащей областью, но сейчас Изяслав вместе с молодой женой Гертрудой, сестрой польского князя Казимира, приехал к родным в Киев. — Изменник тот, кто так говорит! Батюшка, надо с ним разобраться! Если правда, то речь об измене! — горячо воскликнул он, обернувшись к отцу. — А если брешет, то прикажи, чтоб не брехал!

— Довольно, довольно, Господь с вами! — Княгиня Ингигерда протянула вперед белую гладкую руку, украшенную драгоценными перстнями. — Передеретесь, храбрые мужи, и не понадобится ни греков, ни литвы! Лучше расскажи мне, Вальгард, скоро ли ты примешь крещение? Или собираешься всю жизнь прожить оглашенным?

— Может, я и приму крещение… в Миклагарде! — с намеком ответил княгине варяг. Он принадлежал еще к тому поколению скандинавов, в котором многие предпочитали пройти только первую половину крестильного обряда — оглашение, отложив собственно крещение до смертного часа, что давало им возможность при жизни пользоваться покровительством Христа, не порывая с древними богами предков. — Как Харальд, сын Сигурда!

Такие бурные обсуждения продолжались еще не день и не два, но потом внезапно Ульв успокоился и варяжская дружина перестала поглядывать в сторону пристаней. Теперь варяги напивались на пирах от радости, гордые одержанной победой: их плата была увеличена, хотя и не настолько, как им хотелось.

— Откуда отец взял деньги? — недоумевала Елисава, знавшая, как не любит прижимистый князь Ярослав отпирать свою казну.

— Нашел! — Княгиня Ингигерда отвечала небрежным движением светлых бровей. — У твоего отца гораздо больше денег, чем он соглашается признать.

— А когда придет царьградский обоз с паволоками, можно ему напомнить об этом? — улыбнувшись, спросила княжна Предслава.

— Попробуйте! — насмешливо предложила княгиня.

Но Елисава понимала, что просить теперь денег на новые наряды — совершенно безнадежное занятие. Князь Ярослав наряжал жену и дочерей ровно настолько, чтобы женщинам их ранга не стыдно было показываться на люди. Спасали собственные доходы княгини Ингигерды, в полном владении которой, по брачному договору, оставался торговый город Ладога. И все три княжьи дочери хорошо знали, какая статья будет первой и самой главной в их собственных брачных договорах!

Примечания

6

Стихи Харальда в переводе О.А. Смирницкой.

7

В те времена мода менялась не так быстро, и известен пример, когда предмет одежды из драгоценной ткани находился в употреблении в течение трехсот лет, после чего был пожертвован церкви и продолжал службу в качестве алтарного покрова.

8

По легенде, Святополк был сыном Ярополка Святославича и пленной монахини-гречанки, но Ярополк погиб еще до его рождения, а гречанку взял в жены Владимир, и, таким образом, Святополк, считавшийся его сыном, на самом деле приходился ему племянником.