Неточные совпадения
— Я
и говорю — тёмное. Наверно — фальшивые деньги. А
ведь каким будто праведником жил Баймаков-то, а?
— Что ж ты делаешь, Пётр Ильич, что ты — опозорить хочешь меня
и дочь мою?
Ведь утро наступает, скоро будить вас придут, надо девичью рубаху людям показать, чтобы видели: дочь моя — честная!
— Не поверишь, — шепчет она, — я
ведь до тебя
и не знала, какова есть любовь. Бабы, подруги, бывало, рассказывают, а я — не верю, думаю: врут со стыда!
Ведь, кроме стыда, я
и не знала ничего от мужа-то, как на плаху ложилась на постель. Молюсь богу: заснул бы, не трогал бы! Хороший был человек, тихий, умный, а таланта на любовь бог ему не дал…
— Ты меня не опасайся. Я
ведь жалею тебя, ты человек приятный, любопытный. Вы все, Артамоновы, страх как любопытные… Ты характером
и не похож на горбатого, а
ведь горбат.
— Мама, родная,
ведь и я тоже одна.
— Так
ведь и я — тоже один; не двое Петров Артамоновых живёт.
— Ой, Тихон, — воющим голосом вскричал Никита
и болезненно крякнул. —
Ведь просил я тебя, Тихон, — молчи! Хоть ей-то не говорите, Христа ради! Смеяться будет, обидится. Пожалейте всё-таки меня! Я
ведь всю жизнь богу служить буду за вас. Не говорите! Никогда не говорите. Тихон, — это всё ты, эх, человек…
— Ну, что же, — бог простит, я
ведь и сам кричал, — великодушно сказал он, обрадованный, что жена пришла
и теперь ему не надо искать те мягкие слова, которые залепили бы
и замазали трещину ссоры.
— Так ты его собакой
и приставил ко мне, чтоб он следил за мной, берёг бы меня от свёкра, от Алексея, — я
ведь понимаю! Ох, как он мне противен, как обиден был…
Эти слова остались в памяти Артамонова, он услыхал в них нечто утешительное: стерженёк — это Павел,
ведь к нему, бывало, стекались все тёмные мысли, он притягивал их.
И снова, в этот час, он подумал, что некоторую долю его греха справедливо будет отнести на счёт сына. Облегчённо вздохнув, он пригласил попа к чаю.
Недели каникул пробегали неуловимо быстро,
и вот дети уже собираются уезжать. Выходит как-то так, что Наталья напутствует благими советами Якова, а отец говорит Илье не то, что хотел бы сказать. Но
ведь как скажешь, что скучно жить в комариной туче однообразных забот о деле? Об этом не говорят с мальчишками.
— Да
ведь как! — точно хвастаясь, сказала она
и, поставив ногу на стул, приподняла подол рубахи: — Глядите-ко!
— Ты что-то часто говоришь об этом: портятся люди, портятся. Но
ведь это дело не наше; это дело попов, учителей, ну — кого там? Лекарей разных, начальства. Это им наблюдать, чтобы народ не портился, это — их товар, а мы с тобой — покупатели. Всё, брат, понемножку портится. Ты вот стареешь,
и я тоже. Однако
ведь ты не скажешь девке: не живи, девка, старухой будешь!
— Нет, напрасно! У него разум — строгий. Я вначале даже боялся говорить с ним, —
и хочется, а — боюсь! А когда отец помер — Тихон очень подвинул меня к себе. Ты
ведь не так любил отца, как я. Тебя
и Алексея не обидела эта несправедливая смерть, а Тихона обидела. Я
ведь тогда не на монахиню рассердился за глупость её, а на бога,
и Тихон сразу приметил это. «Вот, говорит, комар живёт, а человек…»
—
И я был. Когда на депешу ответили, что тебя там нет, я, конечно, туда поскакал. Испугались все;
ведь — на земле живём, могут
и убить.
— Ты не гляди, кто каков, плох, хорош, это непрочно стоит, вчера было хорошо, а сегодня — плохо. Я, Пётр Ильич, всё видел,
и плохое
и хорошее, ох, много я видел! Бывало — вижу: вот оно, хорошее! А его
и нет. Я — вот он я, а его нету, его, как пыль ветром, снесло. А я — вот! Так
ведь я — что? Муха между людей, меня
и не видно. А — ты…
В сущности,
ведь ясно: все люди стремятся к одному
и тому же, к полноте покоя; суета дня — это только мало приятное введение к тишине ночи, к тем часам, когда остаёшься один на один с женщиной, а потом, приятно утомлённый её ласками, спишь без сновидений.
— Как же это! Он
и не хворал
ведь…
—
Ведь я с ним тридцать лет прожила, — рассказывала Ольга
и точно сама удивлялась тому, что говорит. — Да ещё до венца четыре года дружились. Как же теперь я буду?
—
Ведь вот, уж как старался Алексей Ильич, а всё-таки…
И Никита Ильич слабенек…
— Конечно, это очень интересно — сыщик! Вот, например, Шерлок Холмс, — ты читал? Но
ведь у нас, наверное,
и сыщики — тоже негодяи?
— Ещё вопрос, кто из нас свиноватее! — крикнула
и ребячливо расхохоталась, повторяя: — Свиноватее, виноватее, — запуталась! Солёненький мой… Милый ты, не жадный! Другой бы — молчал;
ведь тебе шпион этот полезен…
И потом:
ведь уж если это сделано — революция
и свобода, — то, конечно, для того, чтоб каждый жил, как ему нравится!
— Тише, Христа ради, — шептала Наталья, —
ведь — нет ничего!
И солдатики тоже…
— Великодушная! — шепнул он. — Ох, как близко, и какая молодая, свежая, чистая… в этой гадкой комнате!.. Ну, прощайте! Живите долго, это лучше всего, и пользуйтесь, пока время. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а еще топорщится.
И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет… Все равно: вилять хвостом не стану.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть
и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее:
ведь вас, право, за кого-то другого приняли…
И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков. Право, не знаю.
Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете.
Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у того
и у другого.
Хлестаков. А, да! (Берет
и рассматривает ассигнации.)Это хорошо.
Ведь это, говорят, новое счастье, когда новенькими бумажками.
А
ведь долго крепился давича в трактире, заламливал такие аллегории
и екивоки, что, кажись, век бы не добился толку.