Неточные совпадения
— А ежели я тебя омману?
Возьму эти самые калоши, да к хозяину отнесу, да
и скажу, что продал ты мне их за полтину? А? Цена им свыше двух целковых, а ты — за полтину! На гостинцы, а?
Он
взял меня за руку, привлек к себе
и, стукая холодным пальцем по лбу моему, лениво продолжал...
Пришел полицейский, потоптался, получил на чай, ушел; потом снова явился, а с ним — ломовой извозчик; они
взяли кухарку за ноги, за голову
и унесли ее на улицу. Заглянула из сеней хозяйка, приказала мне...
— Что,
взял? Вот буду так валяться, покуда хозяева не увидят, а тогда пожалуюсь на тебя, тебя
и прогонят!
Во всех сапогах оказались булавки
и иголки, пристроенные так ловко, что они впивались мне в ладонь. Тогда я
взял ковш холодной воды
и с великим удовольствием вылил ее на голову еще не проснувшегося или притворно спавшего колдуна.
Взяла меня за руку
и повела во тьме, как слепого. Ночь была черная, сырая, непрерывно дул ветер, точно река быстро текла, холодный песок хватал за ноги. Бабушка осторожно подходила к темным окнам мещанских домишек, перекрестясь трижды, оставляла на подоконниках по пятаку
и по три кренделя, снова крестилась, глядя в небо без звезд,
и шептала...
Она
взяла мою руку своей, сухой
и горячей, посмотрела.
И сердито ушла. Людмила тоже не решилась
взять бумажку; это еще более усилило насмешки Валька. Я уже хотел идти, не требуя с парня денег, но подошла бабушка
и, узнав, в чем дело,
взяла рубль, а мне спокойно сказала...
Будь лето, я уговорил бы бабушку пойти по миру, как она ходила, будучи девочкой. Можно бы
и Людмилу
взять с собой, — я бы возил ее в тележке…
— Черт ее
возьми, родню! — закричал хозяин
и убежал.
Хозяин
взял меня за волосы, без боли, осторожно
и, заглядывая в глаза мне, сказал удивленно...
Я иду на чердак,
взяв с собою ножницы
и разноцветной бумаги, вырезаю из нее кружевные рисунки
и украшаю ими стропила… Все-таки пища моей тоске. Мне тревожно хочется идти куда-то, где меньше спят, меньше ссорятся, не так назойливо одолевают бога жалобами, не так часто обижают людей сердитым судом.
Взял у меня из рук книгу
и внимательно рассмотрел ее, окапав переплет слезами.
На место Максима
взяли с берега вятского солдатика, костлявого, с маленькой головкой
и рыжими глазами. Помощник повара тотчас послал его резать кур: солдатик зарезал пару, а остальных распустил по палубе; пассажиры начали ловить их, — три курицы перелетели за борт. Тогда солдатик сел на дрова около кухни
и горько заплакал.
Смурый
взял меня за руку, подтянул к себе
и внушительно сказал...
Взял меня под мышки, приподнял, поцеловал
и крепко поставил на палубу пристани. Мне было жалко
и его
и себя; я едва не заревел, глядя, как он возвращается на пароход, расталкивая крючников, большой, тяжелый, одинокий…
— А того ради
и учу. Откуда баре, холеные хари? Всё из нас, из черноты земной, а откуда еще-то? Чем больше науки, тем длинней руки, больше
возьмут; а кем больше взято, у того дело
и свято… Бог посылает нас сюда глупыми детьми, а назад требует умными стариками, значит — надо учиться!
— Конешно! Замуж-то
и без грамоты
возьмут, было бы за что
взять…
Я подвинулся очень осторожно, она
взяла мою руку
и, гладя ее маленькими холодными пальцами, спросила...
Она протянула мне щепотью сложенные пальцы
и в них серебряную монету, — было стыдно
взять эту холодную вещь, но я не посмел отказаться от нее
и, уходя, положил ее на столбик перил лестницы.
Я отнес Монтепэна солдату, рассказал ему, в чем дело, — Сидоров
взял книгу, молча открыл маленький сундучок, вынул чистое полотенце
и, завернув в него роман, спрятал в сундук, сказав мне...
Мне негде было
взять денег — жалованье мое платили деду, я терялся, не зная — как быть? А лавочник, в ответ на мою просьбу подождать с уплатою долга, протянул ко мне масленую, пухлую, как оладья, руку
и сказал...
Теперь, решив украсть, я вспомнил эти слова, его доверчивую улыбку
и почувствовал, как мне трудно будет украсть. Несколько раз я вынимал из кармана серебро, считал его
и не мог решиться
взять. Дня три я мучился с этим,
и вдруг все разрешилось очень быстро
и просто; хозяин неожиданно спросил меня...
— Настойчив ты, черт тебя
возьми! Ничего, это хорошо. Однако — книжки брось! С Нового года я выпишу хорошую газету, вот тогда
и читай…
Смотрел я на нее, слушал грустную музыку
и бредил: найду где-то клад
и весь отдам ей, — пусть она будет богата! Если б я был Скобелевым, я снова объявил бы войну туркам,
взял бы выкуп, построил бы на Откосе — лучшем месте города — дом
и подарил бы ей, — пусть только она уедет из этой улицы, из этого дома, где все говорят про нее обидно
и гадко.
Я положил книгу на полку,
взял другую
и ушел, как во сне.
Потом
взяла меня за обе руки
и сказала очень ласково...
— Поднимай, — сказала Наталья,
взяв его под мышки
и держа на вытянутых руках, на весу, чтобы не запачкать платья. Мы внесли солдата в кухню, положили на постель, она вытерла его лицо мокрой тряпкой, а сама ушла, сказав...
— Нет, ты играть не можешь, больно горяч — сейчас поддевку долой, сапоги! Это мне не надо. На-ко,
возьми обратно одежу
и деньги
возьми, четыре целковых, а рубль — мне за науку… Ладно ли?
Песнопение не удается; все уже размякли, опьянев от еды
и водки. В руках Капендюхина — двухрядная гармония, молодой Виктор Салаутин, черный
и серьезный, точно вороненок,
взял бубен, водит по тугой коже пальцем, кожа глухо гудит, задорно брякают бубенчики.
Я кончил читать, он
взял книгу, посмотрел ее титул
и, сунув под мышку себе, объявил...
Однажды я видел, как она,
взяв в руки горшок топленого молока, подошла к лестнице, но вдруг ноги ее подогнулись, она села
и поехала вниз по лестнице, грузно шлепаясь со ступеньки на ступеньку
и не выпуская горшка из рук. Молоко выплескивалось на платье ей, а она, вытянув руки, сердито кричала горшку...
Я не понял этих слов, — почему со мной пропадешь? Но я был очень доволен тем, что он не
взял книги. После этого мой маленький приказчик стал смотреть на меня еще более сердито
и подозрительно.
— Это верно — не успеют, — согласился он
и, помолчав, осторожно сказал: — Я, конешно, вижу, да совестно подгонять их — ведь всё свои, из одной деревни со мной. Опять же
и то
возьми: наказано богом — в поту лица ешь хлеб, так что — для всех наказано, для тебя, для меня. А мы с тобой мене их трудимся, ну — неловко будто подгонять-то их…
И рассказывал всем, что будущей весною он уедет в Томск, там у него зять
взял большой подряд — строить церковь —
и зовет его к себе десятником.
Ардальон
взял со стола початую бутылку водки
и стал пить из горлышка, потом предложил Осипу...
Я ожидал, что Осип станет упрекать Ардальона, учить его, а тот будет смущенно каяться. Но ничего подобного не было, — они сидели рядом, плечо в плечо,
и разговаривали спокойно краткими словами. Очень грустно было видеть их в этой темной, грязной конуре; татарка говорила в щель стены смешные слова, но они не слушали их. Осип
взял со стола воблу, поколотил ее об сапог
и начал аккуратно сдирать шкуру, спрашивая...
— Гляжу я на тебя
и не понимаю: что ты, кто ты
и зачем ты? А впрочем — черт тебя
возьми!
Прибежал еще старенький городовой, с мокрыми красными глазами, с разинутым от усталости ртом,
взял в руку конец веревочки, которой был связан октавист,
и тихонько повел его в город.
Я понимал, что он подозревает меня в пособничестве воровству, это вызвало у меня чувство брезгливости к нему, но не обижало; таков порядок: все воруют,
и сам хозяин тоже любит
взять чужое.