Неточные совпадения
Вот
тут я вспомнил все проведенные с вами двадцать четвертые декабря; живо себе воображал, что у вас в зале
и светло,
и тепло
и что я бы теперь сидел
там с тем, с другим, с той, другой…
Там явились все только наши да еще служащий в Ост-Индии английский военный доктор Whetherhead. На столе стояло более десяти покрытых серебряных блюд, по обычаю англичан,
и чего
тут не было! Я сел на конце; передо мной поставили суп,
и мне пришлось хозяйничать.
Вот выступают, в белых кисейных халатах, персияне; вот парси с бледным, матовым цветом лица
и лукавыми глазами; далее армянин в европейском пальто;
там карета промчалась с китайцами из лавок в их квартал;
тут англичанин едет верхом.
Тут развешено платье
и белье,
там ковры, книги, матросская амуниция, подмокшие сухари — все это разложено, развешено, в пятнах, в грязи, сыростью несет, как из гнилого подвала; на юте чинят разорванные паруса.
Тут же встретила нас
и его жена, каначка, седая, смуглая, одетая в синее бумажное платье, с платком на голове, как наши бабы. Особо выстроена была тоже хижина, где эта чета обедала: по крайней мере, заглянув, я видел
там посуду, стол
и разную утварь. Две собаки, с повисшими хвостами
и головами, встретили тоже нас.
За обедом был, между прочим, суп из черепахи; но после того супа, который я ел в Лондоне, этого нельзя было есть.
Там умеют готовить, а
тут наш Карпов как-то не так зарезал черепаху, не выдержал мяса,
и оно вышло жестко
и грубо. Подавали уток; но утки значительно похудели на фрегате. Зато крику, шуму, веселья было без конца! Я был подавлен, уничтожен зноем. А товарищи мои пили за обедом херес, портвейн, как будто были в Петербурге!
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады
и лени, образуют узор берегов в проливе! Вон
там идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое
и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку.
Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно
и прохладно, где самый сильный ветер чуть-чуть рябит волны;
там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом в воду, другим в песок.
В отдыхальне, как мы прозвали комнату, в которую нас повели
и через которую мы проходили, уже не было никого: сидящие фигуры убрались вон.
Там стояли привезенные с нами кресло
и четыре стула. Мы тотчас же
и расположились на них. А кому недостало, те присутствовали
тут же, стоя. Нечего
и говорить, что я пришел в отдыхальню без башмаков: они остались в приемной зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их в шляпу,
и дело
там и осталось.
Но это все неважное: где же важное? А вот: 9-го октября, после обеда, сказали, что едут гокейнсы.
И это не важность: мы привыкли. Вахтенный офицер посылает сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов повели в капитанскую каюту. Я был
там. «А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело подавая руки; но они молча, едва отвечая на поклон, брали руку. Что это значит? Они, такие ласковые
и учтивые, особенно Саброски: он шутник
и хохотун, а
тут… Да что это у всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
Сегодня вдруг видим, что при входе в бухту Кибач толпится кучка народу.
Там и баниосы,
и переводчики, смотрят, размеривают, втыкают колышки: ясно, что готовят другое место, но какое! тоже голое, с зеленью правда, но это посевы риса
и овощей;
тут негде ступить.
Осажденные во все горло требовали — один свинью, другой капусты, третий курицу, торговались, бранились, наконец условливались; сверху спускалась по веревке корзина с деньгами
и поднималась с курами, апельсинами, с платьем;
там тащили доски,
тут спорили.
Бог знает, когда бы кончился этот разговор, если б баниосам не подали наливки
и не повторили вопрос:
тут ли полномочные? Они объявили, что полномочных нет
и что они будут не чрез три дня, как ошибкой сказали нам утром, а чрез пять,
и притом эти пять дней надо считать с 8-го или 9-го декабря… Им не дали договорить. «Если в субботу, — сказано им (а это было в среду), — они не приедут, то мы уйдем». Они стали торговаться, упрашивать подождать только до их приезда, «а
там делайте, как хотите», — прибавили они.
В одном из прежних писем я говорил о способе их действия:
тут, как ни знай сердце человеческое, как ни будь опытен, а трудно действовать по обыкновенным законам ума
и логики
там, где нет ключа к миросозерцанию, нравственности
и нравам народа, как трудно разговаривать на его языке, не имея грамматики
и лексикона.
Тут стена бамбуков; я нигде не видал таких больших
и стройных деревьев: они растут исполинскими кустами или букетами, устремляясь, как пучки стрел, вверх,
и там разбегаются ветвями в разные стороны.
«
Тут!» — сказали они. «Что
тут?» — «Пешкьюем надо». — «Где же Лена?» — спрашиваю я. Якуты, как
и смотритель, указали назад, на пески
и луга. Я посмотрел на берег:
там ровно ничего. Кустов дивно, правда, между ними бродит стадо коров да два-три барана, которых я давно не видал. За Лену их недавно послано несколько для разведения между русскими поселенцами
и якутами. Еще на берегу же стоял пастушеский шалаш из ветвей.
На днях священник Запольский получил поручение ехать на юг, по радиусу тысячи в полторы верст или
и больше:
тут еще никто не измерял расстояний; это новое место. Он едет разведать, кто
там живет, или, лучше сказать, живет ли
там кто-нибудь,
и если живет, то исповедует ли какую-нибудь религию...
Неточные совпадения
— Коли всем миром велено: // «Бей!» — стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли
там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого
и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то //
Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей. То
там, то сям попадались ему самые разнообразные,
и старые
и молодые,
и едва знакомые
и близкие люди. Ни одного не было сердитого
и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги
и заботы
и собирались неторопливо пользоваться материальными благами жизни.
Тут был
и Свияжский,
и Щербацкий,
и Неведовский,
и старый князь,
и Вронский,
и Сергей Иваныч.
Кити видела, что с мужем что-то сделалось. Она хотела улучить минутку поговорить с ним наедине, но он поспешил уйти от нее, сказав, что ему нужно в контору. Давно уже ему хозяйственные дела не казались так важны, как нынче. «Им
там всё праздник — думал он, — а
тут дела не праздничные, которые не ждут
и без которых жить нельзя».
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это был помолодевший Петр Облонский. Он был так пьян, что не мог войти на лестницу; но он велел себя поставить на ноги, увидав Степана Аркадьича,
и, уцепившись за него, пошел с ним в его комнату
и там стал рассказывать ему про то, как он провел вечер,
и тут же заснул.
— А вот так: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке. Было, знаете, очень жарко; она села на камень
и опустила ноги в воду. Вот Казбич подкрался — цап-царап ее, зажал рот
и потащил в кусты, а
там вскочил на коня, да
и тягу! Она между тем успела закричать; часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы
тут и подоспели.