Неточные совпадения
«Вам что за дело?» — «Может быть, что-нибудь насчет стола, находите, что
это нехорошо, дорого, так снимите
с меня
эту обязанность: я ценю ваше доверие, но если я мог возбудить подозрения, недостойные вас и меня, то я готов отказаться…» Он даже встанет, положит салфетку, но общий хохот опять усадит его на
место.
В одном
месте кроется целый лес в темноте, а тут вдруг обольется ярко лучами солнца, как золотом, крутая окраина
с садами. Не знаешь, на что смотреть, чем любоваться; бросаешь жадный взгляд всюду и не поспеваешь следить за
этой игрой света, как в диораме.
Местами видны, поверх заборов, высокие стройные деревья
с мелкою зеленью,
это — мирты и кипарисы.
Если обратишься
с этим вопросом к курсу географии, получишь в ответ, что пространство, занимаемое колониею, граничит к северу рекою Кейскамма, а в газетах, помнится, читал, что граница
с тех пор во второй или третий раз меняет
место и обещают, что она не раз отодвинется дальше.
Гористая и лесистая местность Рыбной реки и нынешней провинции Альбани способствовала грабежу и манила их селиться в
этих местах. Здесь возникли первые неприязненные стычки
с дикими, вовлекшие потом белых и черных в нескончаемую доселе вражду. Всякий, кто читал прежние известия о голландской колонии, конечно помнит, что они были наполнены бесчисленными эпизодами о схватках поселенцев
с двумя неприятелями: кафрами и дикими зверями, которые нападали
с одной целью: похищать скот.
Колониальное правительство принуждено было между тем вытеснить некоторые наиболее враждебные племена, сильно тревожившие колонию своими мелкими набегами и грабежом, из занятых ими
мест. Все
это повело к первой, вспыхнувшей в 1834 году, серьезной войне
с кафрами.
Правда, кресло жестковато, да нескоро его и сдвинешь
с места; лак и позолота почти совсем сошли; вместо занавесок висят лохмотья, и сам хозяин смотрит так жалко, бедно, но
это честная и притом гостеприимная бедность, которая вас всегда накормит, хотя и жесткой ветчиной, еще более жесткой солониной, но она отдаст последнее.
Чрез полчаса стол опустошен был до основания. Вино было старый фронтиньяк, отличное. «Что
это, — ворчал барон, — даже ни цыпленка! Охота таскаться по этаким
местам!» Мы распрощались
с гостеприимными, молчаливыми хозяевами и
с смеющимся доктором. «Я надеюсь
с вами увидеться, — кричал доктор, — если не на возвратном пути, так я приеду в Саймонстоун: там у меня служит брат, мы вместе поедем на самый мыс смотреть соль в горах, которая там открылась».
Каменья
эти, на взгляд, казались не велики, так что Зеленый брался каждый из них легко сбросить
с места.
Кажется, довольно одного прикосновения к
этим глыбам, чтоб они полетели вниз, между тем здесь архимедов рычаг бессилен. Нужно по крайней мере землетрясение или мистера Бена, чтоб сдвинуть их
с места.
Вскоре мы подъехали к самому живописному
месту. Мы только спустились
с одной скалы, и перед нами представилась широкая расчищенная площадка, обнесенная валом. На площадке выстроено несколько флигелей.
Это другая тюрьма. В некотором расстоянии, особо от тюремных флигелей, стоял маленький домик, где жил сын Бена, он же смотритель тюрьмы и помощник своего отца.
В ожидании товарищей, я прошелся немного по улице и рассмотрел, что город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма. На улице не увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие по обеим сторонам улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный город!» — говорил Зеленый
с тоской, глядя на
эту чистоту. При постройке города не жалели
места: улицы так широки и длинны, что в самом деле, без густого народонаселения, немного скучно на них смотреть.
Будь
эти воды в Европе, около них возникло бы целое местечко; а сюда из других частей света ездят лечиться одним только воздухом; между тем в окружности Устера есть около восьми
мест с минеральными источниками.
Мы ехали около часа, как вдруг наши кучера, в одном
месте,
с дороги бросились и потащили лошадей и экипаж в кусты. «Куда
это? уж не тигр ли встретился?» — «Нет,
это аллея, ведущая к даче Вампоа».
Вбежали люди, начали разбирать
эту кучу обломков, но в то же мгновение вся
эта куча вместе
с людьми понеслась назад, прямо в мой угол: я только успел вовремя подобрать ноги. Рюмки, тарелки, чашки, бутылки в буфетах так и скакали со звоном со своих
мест.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе:
это лучшее время года в тех
местах. Небо и море спорят друг
с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело на буксире. Таща его на двух канатах, мы могли видеться
с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное на большой доске складными буквами.
Вон деревни жмутся в теснинах, кое-где разбросаны хижины. А
это что: какие-то занавески
с нарисованными на них, белой и черной краской, кругами? гербы Физенского и Сатсумского удельных князей, сказали нам гости. Дунул ветерок, занавески заколебались и обнаружили пушки: в одном
месте три,
с развалившимися станками, в другом одна вовсе без станка — как страшно! Наши артиллеристы подозревают, что на
этих батареях есть и деревянные пушки.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б
этим портом владели другие? Посмотрите, какие
места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею,
с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Правительство знает
это, но, по крайней памяти, боится, что христианская вера вредна для их законов и властей. Пусть бы оно решило теперь, что
это вздор и что необходимо опять сдружиться
с чужестранцами. Да как? Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить
место другому. Микадо не предложит, а если бы и вздумал, так сиогун не сошьет ему нового халата и даст два дня сряду обедать на одной и той же посуде.
19 числа перетянулись на новое
место. Для буксировки двух судов, в случае нужды, пришло 180 лодок. Они вплоть стали к фрегату: гребцы, по обыкновению, голые; немногие были в простых, грубых, синих полухалатах. Много маленьких девчонок (
эти все одеты чинно), но женщины ни одной. Мы из окон бросали им хлеб, деньги, роздали по чарке рому: они все хватали
с жадностью. Их много налезло на пушки, в порта. Крик, гам!
Сегодня вдруг видим, что при входе в бухту Кибач толпится кучка народу. Там и баниосы, и переводчики, смотрят, размеривают, втыкают колышки: ясно, что готовят другое
место, но какое! тоже голое,
с зеленью правда, но
это посевы риса и овощей; тут негде ступить.
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда
с опиумом и отсюда отправляют свой товар на лодках в Шанхай, Нанкин и другие города. Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения!
Это помогло нам определить свое
место.
Англичанин
этот, про которого я упомянул, ищет впечатлений и приключений. Он каждый день
с утра отправляется,
с заряженным револьвером в кармане, то в лагерь, то в осажденный город, посмотреть, что там делается, нужды нет, что китайское начальство устранило от себя ответственность за все неприятное, что может случиться со всяким европейцем, который без особенных позволений и предосторожностей отправится на
место военных действий.
Вино у Каннингама, разумеется, было прекрасное; ему привозили из Европы. Вообще же в продаже в
этих местах, то есть в Сингапуре, Гонконге и Шанхае, вина никуда не годятся. Херес, мадера и портвейн сильно приправлены алкоголем, заглушающим нежный букет вин Пиренейского полуострова. Да их большею частью возят не оттуда, а
с мыса Доброй Надежды. Шампанское идет из Америки и просто никуда не годится.
Это американское шампанское свирепствует на Сандвичевых островах и вот теперь проникло в Китай.
Я подержал чашку
с рисом в руках и поставил на свое
место. «Вот в
этой что?» — думал я, открывая другую чашку: в ней была какая-то темная похлебка; я взял ложку и попробовал — вкусно, вроде наших бураков, и коренья есть.
В сумерки мы простились
с хозяевами и
с музыкой воротились домой. Вслед за нами приехали чиновники узнать, довольны ли мы, и привезли гостинцы. Какое наказание
с этими гостинцами! побросать ящики в воду неловко: японцы увидят, скажут, что пренебрегаем подарками, беречь —
места нет. Для большой рыбы также сделаны ящики, для конфект особо, для сладкого хлеба опять особо. Я сберег несколько миньятюрных подставок; если довезу, то увидите образчик терпения и в то же время мелочности.
Адмирал сказал им, что хотя отношения наши
с ними были не совсем приятны, касательно отведения
места на берегу, но он понимает, что губернаторы ничего без воли своего начальства не делали и потому против них собственно ничего не имеет, напротив, благодарит их за некоторые одолжения, доставку провизии, воды и т. п.; но просит только их представить своему начальству, что если оно намерено вступить в какие бы то ни было сношения
с иностранцами, то пора ему подумать об отмене всех
этих стеснений, которые всякой благородной нации покажутся оскорбительными.
Все открывшееся перед нами пространство,
с лесами и горами, было облито горячим блеском солнца; кое-где в полях работали люди, рассаживали рис или собирали картофель, капусту и проч. Над всем
этим покоился такой колорит мира, кротости, сладкого труда и обилия, что мне, после долгого, трудного и под конец даже опасного плавания, показалось
это место самым очаровательным и надежным приютом.
Это замок
с каменной, массивной стеной, сажени в четыре вышины,
местами поросшей мохом и ползучими растениями.
Часов
с шести вечера вдруг заштилело, и мы вместо 11 и 12 узлов тащимся по 11/2 узла. Здесь мудреные
места: то буря, даже ураган, то штиль. Почти все мореплаватели испытывали остановку на
этом пути; а кто-то из наших от Баши до Манилы шел девять суток:
это каких-нибудь четыреста пятьдесят миль. Нам остается миль триста. Мы думали было послезавтра прийти, а вот…
Метисы —
это пересаженные на манильскую почву,
с разных других
мест, цветки, то есть смесь китайцев, испанцев и других племен
с индийцами.
Когда я выезжал из города в окрестности, откуда-то взялась и поехала, то обгоняя нас, то отставая, коляска; в ней на первых
местах сидел августинец
с умным лицом, черными, очень выразительными глазами,
с выбритой маковкой, без шляпы, в белой полотняной или коленкоровой широкой одежде;
это бы ничего: «On ne voit que зa», — говорит француженка; но рядом
с монахом сидел китаец — и
это не редкость в Маниле.
Вечером я предложил в своей коляске
место французу, живущему в отели, и мы отправились далеко в поле, через
С.-Мигель, оттуда заехали на Эскольту, в наше вечернее собрание, а потом к губернаторскому дому на музыку. На площади, кругом сквера, стояли экипажи. В них сидели гуляющие. Здесь большею частью гуляют сидя. Я не последовал
этому примеру, вышел из коляски и пошел бродить по площади.
Всякий раз, при сильном ударе того или другого петуха, раздавались отрывистые восклицания зрителей; но когда побежденный побежал, толпа завыла дико, неистово, продолжительно, так что стало страшно. Все привстали
с мест, все кричали. Какие лица, какие страсти на них! и все
это по поводу петушьей драки! «Нет,
этого у нас не увидите», — сказал барон. Действительно,
этот момент был самый замечательный для постороннего зрителя.
Легаспи, по повелению короля, покорил и остров Лосонг, или Люсон. Он на Пассиге основал нынешний город, удержав ему название бывшего на
этом месте селения Мейрон-Нила, или, сокращенно, Mai-Nila. Легаспи привлек китайцев, завел
с ними торговлю, которая процветает и поныне. Вскоре наехали францисканцы, доминиканцы, настроили церквей, из которых августинский
Я думал, не оборвалась ли снасть или что-нибудь в
этом роде, и не трогался
с места; но вдруг слышу, многие голоса кричат на юте: «Ташши, ташши!», а другие: «Нет, стой! не ташши, оборвется!»
Корейцы увидели образ Спасителя в каюте; и когда, на вопрос их: «Кто
это», успели кое-как отвечать им, они встали
с мест своих и начали низко и благоговейно кланяться образу. Между тем набралось на фрегат около ста человек корейцев, так что принуждены были больше не пускать. Долго просидели они и наконец уехали.
На другой день рано утром отправлен был баркас и катера,
с вооруженными людьми, к тому
месту, где
это случилось.
Вы, конечно,
с жадностью прочтете со временем подробное и специальное описание всего корейского берега и реки, которое вот в
эту минуту, за стеной, делает сосед мой Пещуров, сильно участвующий в описи
этих мест.
Что за плавание в
этих печальных
местах! что за климат! Лета почти нет: утром ни холодно, ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от глаз чуть не собственный нос. Вчера палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки
с офицерами на
место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти не бывает, а половина июля!
Мы везде, где нам предложат капусты, моркови, молока, все берем
с величайшим удовольствием и щедро платим за все, лишь бы поддерживалась охота в переселенцах жить в
этих новых
местах, лишь бы не оставляла их надежда на сбыт своих произведений.
Потом он поверил мне, что он, по распоряжению начальства, переведен на дальнюю станцию вместо другого смотрителя, Татаринова, который поступил на его
место; что
это не согласно
с его семейными обстоятельствами, и потому он просил убедительно Татаринова выйти в отставку, чтоб перепроситься на прежнюю станцию, но тот не согласился, и что, наконец, вот он просит меня ходатайствовать по
этому делу у начальства.
И то сколько раз из глубины души скажет спасибо заботливому начальству здешнего края всякий, кого судьба бросит на
эту пустынную дорогу, за то, что уже сделано и что делается понемногу, исподволь, — за безопасность, за возможность, хотя и
с трудом, добраться сквозь
эти, при малейшей небрежности непроходимые,
места!
Есть
места вовсе бесплодные:
с них, по распоряжению начальства, поселенцы переселяются на другие участки. Подъезжая к реке Амге (
это уже ближе к Якутску), я вдруг как будто перенесся на берега Волги: передо мной раскинулись поля, пестреющие хлебом. «Ужели
это пшеница?» —
с изумлением спросил я, завидя пушистые, знакомые мне золотистые колосья. «Пшеница и есть, — сказал мне человек, — а вон и яровое!»
Вы знаете, что были и есть люди, которые подходили близко к полюсам, обошли берега Ледовитого моря и Северной Америки, проникали в безлюдные
места, питаясь иногда бульоном из голенища своих сапог, дрались
с зверями,
с стихиями, — все
это герои, которых имена мы знаем наизусть и будет знать потомство, печатаем книги о них, рисуем
с них портреты и делаем бюсты.
Я так думал вслух, при купцах, и они согласились со мною.
С общей точки зрения оно очень хорошо; а для
этих пяти, шести, десяти человек — нет. Торговля в
этой малонаселенной части империи обращается, как кровь в жилах, помогая распространению народонаселения. Одно
место глохнет, другое возникает рядом, потом третье и т. д., а между тем люди разбредутся в разные стороны, оснуются в глуши и вместо золота начнут добывать из земли что-нибудь другое.
Потом (
это уж такой обычай) идут все спускать лошадей на Лену: «На руках спустим», — говорят они, и каждую лошадь берут человека четыре, начинают вести
с горы и ведут, пока лошади и сами смирно идут, а когда начинается самое крутое
место, они все рассыпаются, и лошади мчатся до тех пор, пока захотят остановиться.
Верпы — маленькие якоря, которые, завезя на несколько десятков сажен от фрегата, бросают на дно, а канат от них наматывают на шпиль и вертят последний, чтобы таким образом сдвинуть судно
с места.
Это — своего рода домашний способ тушить огонь, до прибытия пожарной команды.