Неточные совпадения
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда
с сожалением, перешел
на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один
час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и
с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать
на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный
час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по
часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов:
на нас еще, по возвращении, взглянут
с участием и завистью.
Напрасно водили меня показывать, как красиво вздуваются паруса
с подветренной стороны, как фрегат, лежа боком
на воде, режет волны и мчится по двенадцати узлов в
час.
Утром мы все четверо просыпались в одно мгновение, ровно в восемь
часов, от пушечного выстрела
с «Экселента», другого английского корабля, стоявшего
на мертвых якорях, то есть неподвижно, в нескольких саженях от нас.
Как он глумился, увидев
на часах шотландских солдат, одетых в яркий, блестящий костюм, то есть в юбку из клетчатой шотландской материи, но без панталон и потому
с голыми коленками!
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней
с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас
с гримасой смотрели
на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг
на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором
часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Мы провели
с час, покуривая сигару и глядя в окно
на корабли, в том числе
на наш,
на дальние горы; тешились мыслью, что мы в Африке.
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее, не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный
час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону, по причине знаменитых ветров, падающих
с этой горы
на город и залив.
В отеле в
час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье,
с черной сеточкой
на голове, сидела Каролина и
с улыбкой наблюдала, как смотрели
на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я пошел писать к вам письма, а
часа в три отнес их сам
на почту.
А разве вы ожидали противного?..» — «Нет: я сравниваю
с нашими офицерами, — продолжал он, —
на днях пришел английский корабль, человек двадцать офицеров съехали сюда и через
час поставили вверх дном всю отель.
Часу в пятом мы распрощались
с девицами и
с толстой их ма, которая явилась после обеда получить деньги, и отправились далее, к местечку Веллингтону, принадлежащему к Паарльскому округу и отстоящему от Паарля
на девять английских миль.
Кругом горы теряли
с каждым шагом угрюмость, и мы незаметно выехали из ущелья, переехали речку, мостик и
часов в пять остановились
на полчаса у маленькой мызы Клейнберг.
К обеду, то есть
часов в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые, остановились перед широким крыльцом «Welch’s hotel» в Капштате и застали в сенях толпу наших. Каролина была в своей рамке, в своем черном платье, которое было ей так к лицу,
с сеточкой
на голове. Пошли расспросы, толки, новости
с той и
с другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не к лицу. Однако ж пора было вернуться к деревне. Мы шли
с час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом
с ног до головы и легком платье, но было жарко.
На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо
на голоса, и вышли
на широкую поляну.
Мы
часа два наслаждались волшебным вечером и неохотно, медленно, почти ощупью, пошли к берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились
на мели. Мы долго шли по плотине и, не спуская глаз
с чудесного берега, долго плыли по рейду.
Европеянок можно видеть у них дома или
с пяти
часов до семи, когда они катаются по эспланаде, опрокинувшись
на эластические подушки щегольских экипажей в легких, прозрачных, как здешний воздух, тканях и в шляпках, не менее легких, аjour: точно бабочка сидит
на голове.
В шесть
часов вечера все народонаселение высыпает
на улицу, по взморью, по бульвару. Появляются пешие, верховые офицеры, негоцианты, дамы.
На лугу, близ дома губернатора, играет музыка. Недалеко оттуда,
на горе, в каменном доме, живет генерал, командующий здешним отрядом, и тут же близко помещается в здании, вроде монастыря, итальянский епископ
с несколькими монахами.
Положили было ночью сниматься
с якоря, да ветер был противный.
На другой день тоже. Наконец 4-го августа,
часа в четыре утра, я, проснувшись, услышал шум, голоса, свистки и заснул опять. А
часов в семь ко мне лукаво заглянул в каюту дед.
2-го сентября, ночью
часа в два, задул жесточайший ветер: порывы
с гор, из ущелий, были страшные. В три
часа ночи, несмотря
на луну, ничего не стало видно, только блистала неяркая молния, но без грома, или его не слыхать было за ветром.
В 10-м
часу приехали, сначала оппер-баниосы, потом и секретари. Мне и К. Н. Посьету поручено было их встретить
на шканцах и проводить к адмиралу. Около фрегата собралось более ста японских лодок
с голым народонаселением. Славно: пестроты нет, все в одном и том же костюме,
с большим вкусом! Мы
с Посьетом ждали у грот-мачты, скоро ли появятся гости и что за секретари в Японии, похожи ли
на наших?
Радость, радость, праздник: шкуна пришла! Сегодня, 3-го числа, палят японские пушки.
С салингов завидели шкуну.
Часу в 1-м она стала
на якорь подле нас. Сколько новостей!
Часа в три мы снялись
с якоря, пробыв ровно три месяца в Нагасаки: 10 августа пришли и 11 ноября ушли. Я лег было спать, но топот людей, укладка якорной цепи разбудили меня. Я вышел в ту минуту, когда мы выходили
на первый рейд, к Ковальским, так называемым, воротам. Недавно я еще катался тут. Вон и бухта, которую мы осматривали, вон Паппенберг, все знакомые рытвины и ложбины
на дальних высоких горах, вот Каменосима, Ивосима, вон, налево, синеет мыс Номо, а вот и простор, беспредельность, море!
Сегодня выхожу
на палубу
часу в девятом: налево, в тумане, какой-то остров; над ним, как исполинская ширма, стоит сизая туча
с полосами дождя.
«Однако ж
час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру.
На ней тоже купеческие домы,
с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики
с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Жалко было смотреть
на бедняков, как они,
с обнаженною грудью, плечами и ногами, тряслись, посинелые от холода, ожидая
часа по три
на своих лодках, пока баниосы сидели в каюте.
Часов в 11 приехали баниосы
с подарками от полномочных адмиралу. Все вещи помещались в простых деревянных ящиках, а ящики поставлены были
на деревянных же подставках, похожих
на носилки
с ножками. Эти подставки заменяют отчасти наши столы. Японцам кажется неуважительно поставить подарок
на пол.
На каждом ящике положены были свертки бумаги, опять
с символом «прилипчивости».
Зачем употреблять вам все руки
на возделывание риса? употребите их
на добывание металлов, а рису вам привезут
с Зондских островов — и вы будете богаче…» — «Да, — прервал Кавадзи, вдруг подняв свои широкие веки, — хорошо, если б иностранцы возили рыбу, стекло да рис и тому подобные необходимые предметы; а как они будут возить вон этакие
часы, какие вы вчера подарили мне,
на которые у нас глаза разбежались, так ведь японцы вам отдадут последнее…» А ему подарили прекрасные столовые астрономические
часы, где кроме обыкновенного циферблата обозначены перемены луны и вставлены два термометра.
Чтоб облегчить судно и помочь ему сняться
с мели, всех китайцев и китаянок перевезли
часа на два к нам.
Часов с шести вечера вдруг заштилело, и мы вместо 11 и 12 узлов тащимся по 11/2 узла. Здесь мудреные места: то буря, даже ураган, то штиль. Почти все мореплаватели испытывали остановку
на этом пути; а кто-то из наших от Баши до Манилы шел девять суток: это каких-нибудь четыреста пятьдесят миль. Нам остается миль триста. Мы думали было послезавтра прийти, а вот…
Тут стояло двое-трое столовых
часов, коробка
с перчатками, несколько ящиков
с вином, фортепьяно; лежали материи, висели золотые цепочки, теснились в куче этажерки, красивые столики, шкапы и диваны,
на окнах вазы,
на столе какая-то машина, потом бумага, духи.
Возвращаясь в город, мы, между деревень, наткнулись
на казармы и
на плац. Большие желтые здания, в которых поместится до тысячи человек, шли по обеим сторонам дороги. Полковник сидел в креслах
на открытом воздухе,
на большой, расчищенной луговине, у гауптвахты; молодые офицеры учили солдат. Ученье делают здесь
с десяти
часов до двенадцати утра и
с пяти до восьми вечера.
Вдруг послышались пушечные выстрелы. Это суда
на рейде салютуют в честь новорожденной принцессы. Мы поблагодарили епископа и простились
с ним. Он проводил нас
на крыльцо и сказал, что непременно побывает
на рейде. «Не хотите ли к испанскому епископу?» — спросил миссионер; но был уже
час утра, и мы отложили до другого дня.
Мне несколько неловко было ехать
на фабрику банкира: я не был у него самого даже
с визитом, несмотря
на его желание видеть всех нас как можно чаще у себя; а не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся в пять
часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо ехать в поля,
на взморье, гулять по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Часов с трех пополудни до шести
на неизмеримом манильском рейде почти всегда дует ветер свежее, нежели в другие
часы суток; а в этот день он дул свежее всех прочих дней и развел волнение.
Мы полагали стать к
часам четырем
на якорь; всего было миль шестьдесят, а ходу около десяти узлов, то есть по десяти миль, или семнадцать
с лишком верст в
час.
Сегодня,
часу в пятом после обеда, мы впятером поехали
на берег, взяли
с собой самовар, невод и ружья. Наконец мы ступили
на берег,
на котором, вероятно, никогда не была нога европейца. Миссионерам сюда забираться было незачем, далеко и пусто. Броутон говорит или о другой бухте, или если и заглянул сюда, то
на берег, по-видимому, не выходил, иначе бы он определил его верно.
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только не в грязь. Мы легко сделали тридцать восемь верст и слезали всего два раза, один раз у самого Аяна, завтракали и простились
с Ч. и Ф., провожавшими нас, в другой раз
на половине дороги полежали
на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец и мы замолчали и
часов в семь вечера молча доехали до юрты, где и ночевали.
Наконец совершилось наше восхождение
на якутский, или тунгусский, Монблан. Мы выехали
часов в семь со станции и ехали незаметно в гору буквально по океану камней. Редко-редко где
на полверсты явится земляная тропинка и исчезнет. Якутские лошади малорослы, но сильны, крепки, ступают мерно и уверенно. Мне переменили вчерашнюю лошадь, у которой сбились копыта, и дали другую, сильнее,
с крупным шагом, остриженную a la мужик.
Вчера мы пробыли одиннадцать
часов в седлах, а
с остановками — двенадцать
с половиною. Дорога от Челасина шла было хороша, нельзя лучше, даже без камней, но верстах в четырнадцати или пятнадцати вдруг мы въехали в заросшие лесом болота. Лес част, как волосы
на голове, болота топки, лошади вязли по брюхо и не знали, что делать, а мы, всадники, еще меньше. Переезжая болото, только и ждешь
с беспокойством, которой ногой оступится лошадь.
Наконец уже в четыре
часа явились люди со станции снимать нас
с мели, а между прочим, мы, в ожидании их, снялись сами. Отчего же просидели
часа четыре
на одном месте — осталось неизвестно. Мы живо приехали
на станцию. Там встретили нас бабы
с ягодами (брусникой),
с капустой и
с жалобами
на горемычное житье-бытье: обыкновенный припев!
Смотритель опять стал разговаривать
с якутами и успокоил меня, сказав, что они перевезут меньше, нежели в два
часа, но что там берегом четыре версты ехать мне будет не
на чем, надо посылать за лошадьми в город.
«Наледи — это не замерзающие и при жестоком морозе ключи; они выбегают
с гор в Лену; вода стоит поверх льда; случится попасть туда — лошади не вытащат сразу, полозья и обмерзнут: тогда ямщику остается ехать
на станцию за людьми и за свежими лошадями, а вам придется ждать в мороз несколько
часов, иногда полсутки…
Вы
с морозу, вам хочется выпить рюмку вина, бутылка и вино составляют одну ледяную глыбу: поставьте к огню — она лопнет, а в обыкновенной комнатной температуре не растает и в
час; захочется напиться чаю — это короче всего, хотя хлеб тоже обращается в камень, но он отходит скорее всего; но вынимать одно что-нибудь, то есть чай — сахар, нельзя:
на морозе нет средства разбирать, что взять, надо тащить все: и вот опять возни
на целый
час — собирать все!