Неточные совпадения
Есть замки и для колоссальных дверей, и для
маленьких шкатулок, ценой от 10 ф. стерлингов до 10 шиллингов.
В театрах видел я благородных леди: хороши, но чересчур чопорно одеты для
маленького, дрянного театра, в котором показывали диораму восхождения на Монблан: все — декольте, в белых мантильях, с цветами на голове, отчего немного походят на наших цыганок, когда последние являются на балюстраду
петь.
Этот
маленький эпизод напомнил мне, что пройден только вершок необъятного, ожидающего впереди пространства; что этот эпизод
есть обыкновенное явление в этой жизни; что в три года может случиться много такого, чего не выживешь в шестьдесят лет жизни, особенно нашей русской жизни!
Это
была маленькая комнатка с окном.
Чувствуя, что мне не устоять и не усидеть на полу, я быстро опустился на
маленький диван и думал, что спасусь этим; но не тут-то
было: надо
было прирасти к стене, чтоб не упасть.
Налево виден
был, но довольно далеко, Порто-Санто, а еще дальше — Дезертос,
маленькие островки, или, лучше сказать, скалы.
Сад
маленький, но чего тут не
было?
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли на
маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан
был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал
маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Завтрак состоял из яичницы, холодной и жесткой солонины, из горячей и жесткой ветчины. Яичница, ветчина и картинки в деревянных рамах опять напомнили мне наше станции. Тут, впрочем,
было богатое собрание птиц, чучелы зверей; особенно мила головка
маленького оленя, с козленка величиной; я залюбовался на нее, как на женскую (благодарите, mesdames), да по углам красовались еще рога диких буйволов, огромные, раскидистые, ярко выполированные, напоминавшие тоже головы, конечно не женские…
Есть несколько домов голландской постройки с одним и тем же некрасивым, тяжелым фронтоном и
маленькими окошками, с тонким переплетом в рамах и очень мелкими стеклами.
О пирожном я не говорю: оно то же, что и в Англии, то
есть яичница с вареньем, круглый пирог с вареньем и
маленькие пирожки с вареньем да еще что-то вроде крема, без сахара, но, кажется… с вареньем.
Я сел вместе с другими и
поел рыбы — из любопытства, «узнать, что за рыба», по методе барона, да
маленькую котлетку.
Маленький двор
был дополнением этого хозяйства.
Когда вы
будете на мысе Доброй Надежды, я вам советую не хлопотать ни о лошадях, ни об экипаже, если вздумаете посмотреть колонию: просто отправляйтесь с
маленьким чемоданчиком в Long-street в Капштате, в контору омнибусов; там справитесь, куда и когда отходят они, и за четвертую часть того, что нам стоило, можете объехать вдвое больше.
На веранде одного дома сидели две или три девицы и прохаживался высокий, плотный мужчина, с проседью. «Вон и мистер Бен!» — сказал Вандик. Мы поглядели на мистера Бена, а он на нас. Он продолжал ходить, а мы поехали в гостиницу —
маленький и дрянной домик с большой, красивой верандой. Я тут и остался. Вечер
был тих. С неба уже сходил румянец. Кое-где прорезывались звезды.
Между тем ночь сошла быстро и незаметно. Мы вошли в гостиную,
маленькую, бедно убранную, с портретами королевы Виктории и принца Альберта в парадном костюме ордена Подвязки. Тут же
был и портрет хозяина: я узнал таким образом, который настоящий: это — небритый, в рубашке и переднике; говорил в нос, топал, ходя, так, как будто хотел продавить пол. Едва мы уселись около круглого стола, как вбежал хозяин и объявил, что г-н Бен желает нас видеть.
Наши еще разговаривали с Беном, когда мы пришли. Зеленый, по обыкновению, залег спать с восьми часов и проснулся только
поесть винограду за ужином. Мы поужинали и легли. Здесь
было немного комнат, и те
маленькие. В каждой
было по две постели, каждая для двоих.
Тут
была третья и последняя тюрьма,
меньше первых двух; она состояла из одного только флигеля, окруженного решеткой; за ней толпились черные.
Пока еще
была свежая прохлада, я сделал
маленькую прогулку по полям, с маисом и виноградом, и воротился на балкон, кругом обсаженный розовыми кустами, миртами и другими, уже отцветшими, деревьями.
Мы вошли к доктору, в его
маленький домик, имевший всего комнаты три-четыре, но очень уютный и чисто убранный. Хозяин предложил нам капского вина и сигар. У него
была небольшая коллекция предметов натуральной истории.
Кушала она очень мало и чуть-чуть кончиком губ брала в рот
маленькие кусочки мяса или зелень.
Были тут вчерашние двое молодых людей. «Yes, y-e-s!» — поддакивала беспрестанно полковница, пока ей говорил кто-нибудь. Отец Аввакум от скуки, в промежутках двух блюд, считал, сколько раз скажет она «yes». «В семь минут 33 раза», — шептал он мне.
Маленькое, обнесенное стеной пространство усыпано
было желтым песком.
Вечер
был лунный, море гладко как стекло; шкуна шла под
малыми парами.
На другой день утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки с зеленью,
маленькие островки, означенные только на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где
были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Около суетилось несколько китайцев; налево, посредине стены,
была маленькая кумирня с жертвенником, идолами, курящимися благовонными и восковыми свечами.
Мы зашли в лавку с фруктами, лежавшими грудами. Кроме ананасов и
маленьких апельсинов, называемых мандаринами, все остальные
были нам неизвестны. Ананасы издавали свой пронзительный аромат, а от продавца несло чесноком, да тут же рядом, из лавки с съестными припасами, примешивался запах почти трупа от развешенных на солнце мяс, лежащей кучами рыбы, внутренностей животных и еще каких-то предметов, которые не хотелось разглядывать.
В моей
маленькой каюте нельзя
было оставаться, особенно в постели: качнет к изголовью — к голове приливает кровь; качнет назад — поползешь совсем, с подушками, к стенке.
Кроме всей этой живности у них
есть жены, каначки или сандвичанки, да и между ними самими
есть канаки, еще выходцы из Лондона, из Сан-Франциско — словом, всякий народ. Один живет здесь уже 22 года, женат на кривой пятидесятилетней каначке. Все они живут разбросанно, потому что всякий хочет иметь
маленькое поле, огород, плантацию сахарного тростника, из которого, мимоходом
будь сказано, жители выделывают ром и сильно пьянствуют.
Тут
есть все:
маленький очаг — варить пищу — и вся домашняя утварь.
Гостям
было жарко в каюте, одни вынимали
маленькие бумажные платки и отирали пот, другие, особенно второй баниос, сморкались в бумажки, прятали их в рукав, обмахивались веерами.
Он ссылался на нашего посланника Резанова, говоря, что у него
было гораздо
меньше свиты.
Мы не верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не
было: пустой берег,
маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Опять появились слуги: каждый нес лакированную деревянную подставку, с трубкой, табаком,
маленькой глиняной жаровней, с горячими углями и пепельницей, и тем же порядком ставили перед нами. С этим еще
было труднее возиться. Японцам хорошо, сидя на полу и в просторном платье, проделывать все эти штуки: набивать трубку, закуривать углем, вытряхивать пепел; а нам каково со стула? Я опять вспомнил угощенье Лисицы и Журавля.
19 числа перетянулись на новое место. Для буксировки двух судов, в случае нужды, пришло 180 лодок. Они вплоть стали к фрегату: гребцы, по обыкновению, голые; немногие
были в простых, грубых, синих полухалатах. Много
маленьких девчонок (эти все одеты чинно), но женщины ни одной. Мы из окон бросали им хлеб, деньги, роздали по чарке рому: они все хватали с жадностью. Их много налезло на пушки, в порта. Крик, гам!
Маленькие бухты, хижины, батареи, кусты, густо росшие по окраинам скал, как исполинские букеты, вдруг озарились — все
было картина, поэзия, все, кроме батарей и японцев.
Маленьких певчих
напоили тоже чаем.
Наконец Саброски, вздохнув глубоко и прищурив глаза, начал говорить так тихо, как дух, как будто у него не
было ни губ, ни языка, ни горла; он говорил вздохами; кончил, испустив продолжительный вздох. Кичибе, с своей улыбкой, с ясным взглядом и наклоненной головой, просто, без вздохов и печали, объявил, что сиогун, ни больше ни
меньше, как gestorben — умер!
Сегодня, 19-го, явились опять двое, и, между прочим, Ойе-Саброски, «с
маленькой просьбой от губернатора, — сказали они, — завтра, 20-го, поедет князь Чикузен или Цикузен, от одной пристани к другой в проливе, смотреть свои казармы и войска, так не может ли корвет немного отодвинуться в сторону, потому что князя
будут сопровождать до ста лодок, так им трудно
будет проехать».
С западной его стороны отвалился большой камень с кучей
маленьких; между ними хлещет бурун; еще подальше от Паппенберга
есть такая же куча, которую исхлестали, округлили и избороздили волны, образовав живописную группу, как будто великанов, в разных положениях, с детьми.
Наши, однако, не унывают, ездят на скалы гулять. Вчера даже с корвета поехали на берег
пить чай на траве, как, бывало, в России, в березовой роще. Только они взяли с собой туда дров и воды: там нету. Не правда ли,
есть маленькая натяжка в этом сельском удовольствии?
Погода
была порядочная, волнение умеренное, для фрегата вовсе незаметное, но для
маленькой шкуны чувствительное.
Это
был маленький, худощавый человечек в байковой куртке и суконной шапке, похожей на ночной чепчик.
Как ни холодно, ни тесно
было нам, но и это путешествие, с
маленькими лишениями и неудобствами, имело свою занимательность, может
быть, потому, что вносило хоть немного разнообразия в наши монотонные дни.
Это
был маленький арсенал: вся противоположная двери стена убрана
была ружьями, пиками и саблями.
Из
маленьких синих чашек, без ручек,
пьют чай, но не прикусывает широкоплечий ямщик по крошечке сахар, как у нас: сахару нет и не употребляют его с чаем.
Были еще так называемые жужубы, мелкие, сухие фиги с одной
маленькой косточкой внутри.
На их
маленьких лицах, с немного заплывшими глазками, выгнутым татарским лбом и висками,
было много сметливости и плутовства; они живо бегали, меняли тарелки, подавали хлеб, воду и еще коверкали и без того исковерканный английский язык.
Другая, низенькая и невзрачная женщина, точно мальчишка, тряслась на седле, на
маленькой рыжей лошаденке, колотя по нем своей особой так, что слышно
было.
Все убрали, кроме вина, и поставили десерт: все то же, что и в трактире, то
есть гранаты, сухие фиги, или жужубы, орехи, мандарины, пампль-мусс и, наконец, те
маленькие апельсины или померанцы, которые я так неудачно попробовал на базаре.
У всех четырех полномочных, и у губернаторов тоже, на голове наставлена
была на маковку, вверх дном,
маленькая, черная, с гранью, коронка, очень похожая формой на дамские рабочие корзиночки и, пожалуй, на кузовки, с которыми у нас бабы ходят за грибами.