Неточные совпадения
«Нет, не в Париж хочу, — помните, твердил я вам, — не в Лондон, даже не в Италию,
как звучно
бы о ней ни пели [А. Н. Майков — примеч.
«Подал
бы я, — думалось мне, — доверчиво мудрецу руку,
как дитя взрослому, стал
бы внимательно слушать, и, если понял
бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был
бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов.
И поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты [В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков — примеч. Гончарова.], законные дочери парнасских камен, не подали
бы вам услужливой лиры, не указали
бы на тот поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику. И
какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках.
Офицеры объяснили мне сущую истину, мне
бы следовало так и понять просто,
как оно было сказано, — и вся тайна была тут.
И то, что моему слуге стало
бы на два утра работы, Фаддеев сделал в три приема — не спрашивайте
как.
Заговорив о парусах, кстати скажу вам,
какое впечатление сделала на меня парусная система. Многие наслаждаются этою системой, видя в ней доказательство будто
бы могущества человека над бурною стихией. Я вижу совсем противное, то есть доказательство его бессилия одолеть воду.
Трюм постоянно наполнялся водой, и если б мы остались тут, то, вероятно, к концу дня увидели
бы,
как оно погрузится на дно.
У
какого путешественника достало
бы смелости чертить образ Англии, Франции — стран, которые мы знаем не меньше, если не больше, своего отечества?
Сначала мне,
как школьнику, придется сказать: «Не знаю», а потом, подумав, скажу: «А зачем
бы я остался?» Да позвольте: уехал ли я? откуда? из Петербурга?
Я
бы, вдобавок к этому, посоветовал еще узнать до покупки цену вещи в двух-трех магазинах, потому что нигде нет такого произвола,
какой царствует здесь в назначении цены вещам.
Между тем общее впечатление,
какое производит наружный вид Лондона, с циркуляциею народонаселения, странно: там до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а чего
бы вы думали не заметно? — жизни, то есть ее бурного брожения.
Вы, Николай Аполлонович, с своею инвалидною бородой были
бы здесь невозможны: вам,
как только
бы вы вышли на улицу, непременно подадут милостыню.
Животным так внушают правила поведения, что бык
как будто
бы понимает, зачем он жиреет, а человек, напротив, старается забывать, зачем он круглый Божий день и год, и всю жизнь, только и делает, что подкладывает в печь уголь или открывает и закрывает какой-то клапан.
Все
бы это было очень хорошо, то есть эта практичность, но, к сожалению, тут есть своя неприятная сторона: не только общественная деятельность, но и вся жизнь всех и каждого сложилась и действует очень практически,
как машина.
Еще оставалось
бы сказать что-нибудь о тех леди и мисс, которые, поравнявшись с вами на улице, дарят улыбкой или выразительным взглядом, да о портсмутских дамах, продающих всякую всячину; но и те и другие такие же,
как у нас.
Мы так глубоко вросли корнями у себя дома, что, куда и
как надолго
бы я ни заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах, и никакие океаны не смоют ее!
Странно, даже досадно было
бы, если б дело обошлось так тихо и мирно,
как где-нибудь в Финском заливе.
Хотелось
бы верно изобразить вам, где я, что вижу, но о многом говорят чересчур много, а сказать нечего; с другого, напротив,
как ни бейся, не снимешь и бледной копии, разве вы дадите взаймы вашего воображения и красок.
Сон и спокойствие объемлют море и небо,
как идеал отрадной, прекрасной, немучительной смерти,
какою хотелось
бы успокоиться измученному страстями и невзгодами человеку.
Мы сели у окна за жалюзи, потому что хотя и было уже (у нас
бы надо сказать еще) 15 марта, но день был жаркий, солнце пекло,
как у нас в июле или
как здесь в декабре.
Лошади бежали бодрее, даже Вандик сидел ясен и свеж,
как майский цветок, сказал
бы я в северном полушарии, а по-здешнему надо сказать — сентябрьский.
На ночь нас развели по разным комнатам. Но
как особых комнат было только три, и в каждой по одной постели, то пришлось по одной постели на двоих. Но постели таковы, что на них могли
бы лечь и четверо. На другой день, часу в восьмом, Ферстфельд явился за нами в кабриолете, на паре прекрасных лошадей.
Может быть, оно так
бы и случилось у другого кучера, но Вандик заберет в руки и расположит все вожжи между полуаршинными своими пальцами и начнет играть ими,
как струнами, трогая то первую, то третью или четвертую.
Боже мой!
как я давно не видал такого быта, таких простых и добрых людей и
как рад был
бы подольше остаться тут!
Проезжая эти пространства, где на далекое друг от друга расстояние разбросаны фермы, невольно подумаешь, что пора
бы уже этим фермам и полям сблизиться так, чтобы они касались друг друга,
как в самой Англии, чтоб соседние нивы разделялись только канавой, а не степями, чтоб ни один клочок не пропал даром…
Здесь нужны люди, которые
бы шли на подвиг; или надо обмануть пришельцев, сказать, что клад зарыт в земле,
как сделал земледелец перед смертью с своими детьми, чтобы они изрыли ее всю.
И тут свечи, мыло, связки бананов,
как у нас
бы связка луку, потом чай, сахарный тростник и песок, ящики, коробочки, зеркальца и т. п.
Первые стройны, развязны, свободны в движениях; у них в походке, в мимике есть какая-то торжественная важность, лень и грация. Говорят они горлом, почти не шевеля губами. Грация эта неизысканная, неумышленная: будь тут хоть капля сознания, нельзя было
бы не расхохотаться, глядя,
как они медленно и осторожно ходят,
как гордо держат голову,
как размеренно машут руками. Но это к ним идет: торопливость была
бы им не к лицу.
Европейцы ходят…
как вы думаете, в чем? В полотняных шлемах! Эти шлемы совершенно похожи на шлем Дон Кихота. Отчего же не видать соломенных шляп? чего
бы, кажется, лучше: Манила так близка, а там превосходная солома. Но потом я опытом убедился, что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца. Шлемы эти делаются двойные с пустотой внутри и маленьким отверстием для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля и тулью ее белой материей, в виде чалмы.
У европейцев есть и то и другое, но
как охотно они бросили
бы эти то и другое, и, пожалуй, еще и третье… панталоны!
Или не безумие ли обедать на таком сервизе,
какого нет ни у кого, хоть
бы пришлось отдать за него половину имения?
А они ничего: тело обнажено, голова открыта, потому что в тростниковой широкой шляпе неловко было
бы носить на шее кули; только косы, чтоб не мешали, подобраны на затылке,
как у женщин.
В начале июня мы оставили Сингапур. Недели было чересчур много, чтоб познакомиться с этим местом. Если б мы еще остались день, то не знали
бы, что делать от скуки и жара. Нет, Индия не по нас! И англичане бегут из нее, при первом удобном случае, спасаться от климата на мыс Доброй Надежды, в порт Джаксон — словом, дальше от экватора, от этих палящих дней, от беспрохладных ночей, от мест, где нельзя безнаказанно есть и пить,
как едят и пьют англичане.
Этим фактом некоторые из моих товарищей хотели доказать ту теорию, что будто
бы растительные семена или пыль разносятся на огромное расстояние ветром, оттого-де такие маленькие острова,
как Бонин-Cима, и притом волканического происхождения, не имевшие первобытной растительности, и заросли, а змей-де и разных гадин занести ветром не могло, оттого их и нет.
Мы входили немного с стесненным сердцем, по крайней мере я, с тяжелым чувством, с
каким входят в тюрьму, хотя
бы эта тюрьма была обсажена деревьями.
Где же Нагасаки? Города еще не видать. А! вот и Нагасаки. Отчего ж не Нангасаки? оттого, что настоящее название — Нагасаки, а буква н прибавляется так, для шика, так же
как и другие буквы к некоторым словам. «Нагасаки — единственный порт, куда позволено входить одним только голландцам», — сказано в географиях, и куда, надо
бы прибавить давно, прочие ходят без позволения. Следовательно, привилегия ни в коем случае не на стороне голландцев во многих отношениях.
И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости,
как за каменной стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа,
как два брата в семье, росли, развивались, созревали и состарелись. Если
бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев только по соседству,
как от чужого племени, то отчего же манчжуры и другие народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
«Что ж
бы то такое ни было, воспитание ли, или
как то естественно, что жены там (в Японии) добры, жестоко верны и очень стыдливы».
Вон тот холм,
как он ни зелен, ни приютен, но ему чего-то недостает: он должен
бы быть увенчан белой колоннадой с портиком или виллой с балконами на все стороны, с парком, с бегущими по отлогостям тропинками.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что
бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите,
какие места! Весь Восточный океан оживился
бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том,
как Япония связалась
бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Правительство знает это, но, по крайней памяти, боится, что христианская вера вредна для их законов и властей. Пусть
бы оно решило теперь, что это вздор и что необходимо опять сдружиться с чужестранцами. Да
как? Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить место другому. Микадо не предложит, а если
бы и вздумал, так сиогун не сошьет ему нового халата и даст два дня сряду обедать на одной и той же посуде.
Они общежительны, охотно увлекаются новизной; и не преследуй у них шпионы,
как контрабанду, каждое прошептанное с иностранцами слово, обмененный взгляд, наши суда сейчас же, без всяких трактатов, завалены
бы были всевозможными товарами, без помощи сиогуна, который все барыши берет себе, нужды нет, что Япония, по словам властей, страна бедная и торговать будто
бы ей нечем.
Тут
бы следовало, кажется, говорить о деле, но губернатор просил прежде отдохнуть, бог ведает от
каких подвигов, и потом уже возобновить разговор, а сам скрылся. Первая часть свидания прошла, по уговору, стоя.
Обычай сидеть на пятках происходит у них будто
бы,
как я читал где-то, оттого, что восточные народы считают неприличным показывать ноги, особенно перед высшими лицами.
Он приказал объявить им, что «и так много делают снисхождения, исполняя их обычаи: не ездят на берег; пришли в Нагасаки, а не в Едо, тогда
как могли
бы сделать это, а они не ценят ничего этого, и потому кататься будем».
За десертом подавали новый фрукт здешний, по-голландски называемый kakies, красно-желтый, мягкий, сладкий и прохладительный, вроде сливы; но это не слива, а род фиги или смоквы,
как называет отец Аввакум, привезенной будто
бы сюда еще португальцами и называющейся у них какофига.
Уж такие пушки у них!» Потом, подумав немного, он сказал: «Если б пришлось драться с ними, ваше высокоблагородие, неужели нам ружья дадут?» — «А
как же?» — «По лопарю
бы довольно».
21-го приехали Ойе-Саброски с Кичибе и Эйноске. Последний решительно отказался от книг, которые предлагали ему и адмирал, и я: боится. Гокейнсы сказали, что желали
бы говорить с полномочным. Их повели в каюту. Они объявили, что наконец получен ответ из Едо! Grande nouvelle! Мы обрадовались. «Что такое?
как? в чем дело?» — посыпались вопросы. Мы с нетерпением ожидали, что позовут нас в Едо или скажут то, другое…
Но баниосы не обрадовались
бы, узнавши, что мы идем в Едо. Им об этом не сказали ни слова. Просили только приехать завтра опять, взять бумаги да подарки губернаторам и переводчикам, еще прислать,
как можно больше, воды и провизии. Они не подозревают, что мы сбираемся продовольствоваться этой провизией — на пути к Едо! Что-то будет завтра?
В
какой день идут и… куда?» — хотелось
бы еще спросить, да не решаются: сами чувствуют, что не скажут.