Неточные совпадения
Наконец поехали
на шлюпке к нему —
на нем ни одного человека:
судно было брошено
на гибель.
До вечера: как не до вечера! Только
на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал
был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «
На море непременно не бывает», — сказал он. «
На парусных
судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно
на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
Гавани
на Мадере нет, и рейд ее неудобен для
судов, потому что нет глубины, или она, пожалуй,
есть, и слишком большая, оттого и не годится для якорной стоянки: недалеко от берега — 60 и 50 сажен; наконец, почти у самой пристани, так что с
судов разговаривать можно, — все еще пятнадцать сажен.
Но денька два-три прошли, перемены не
было: тот же ветер нес
судно, надувая паруса и навевая
на нас прохладу. По-русски приличнее
было бы назвать пассат вечным ветром. Он от века дует одинаково, поднимая умеренную зыбь, которая не мешает ни читать, ни писать, ни думать, ни мечтать.
Я ждал, не
будет ли бури, тех стремительных ветров, которые наводят ужас
на стоящие
на рейде
суда; но жители капштатские говорят, что этого не бывает.
Есть на что и позевать: впереди необъятный залив со множеством
судов; взад и вперед снуют лодки; вдали песчаная отмель, а за ней Тигровые горы.
Сейоло нападал
на отряды, отбивал скот, убивал пленных англичан, и, когда увидел, что ему придется плохо, что, рано или поздно, не избежит их рук, он добровольно сдался начальнику войск, полковнику Меклину, и отдан
был под военный
суд.
Но это
было нелегко, при качке, без Фаддеева, который где-нибудь стоял
на брасах или присутствовал вверху,
на ноках рей: он один знал, где что у меня лежит. Я отворял то тот, то другой ящик, а ящики лезли вон и толкали меня прочь. Хочешь сесть
на стул — качнет, и сядешь мимо. Я лег и заснул. Ветер смягчился и задул попутный;
судно понеслось быстро.
Вскоре после того один из матросов,
на том же
судне,
был ужален, вероятно одним из них, в ногу, которая сильно распухла, но опухоль прошла, и дело тем кончилось.
Конечно, всякий представлял, как она упадет, как положит
судно на бок, пришибет сетки (то
есть край корабля), как хлынут волны
на палубу: удастся ли обрубить скоро подветренные ванты, чтобы вдруг избавить
судно от напора тяжести
на один бок.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он
был так тронут этим, что,
на прощанье, съехал с людьми
на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный корабль дал об этом знать
на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник
был схвачен, с
судном, где-то в Новой Зеландии.
Между прочим, после заявления нашего, что у нас
есть письмо к губернатору, они спросили, отчего же мы одно письмо привезли
на четырех
судах?
«Отчего у вас, — спросили они, вынув бумагу, исписанную японскими буквами, — сказали
на фрегате, что корвет вышел из Камчатки в мае, а
на корвете сказали, что в июле?» — «Оттого, — вдруг послышался сзади голос командира этого
судна, который случился тут же, — я похерил два месяца, чтоб не
было придирок да расспросов, где
были в это время и что делали». Мы все засмеялись, а Посьет что-то придумал и сказал им в объяснение.
Низший класс тоже с завистью и удивлением поглядывает
на наши
суда,
на людей, просит у нас вина,
пьет жадно водку, хватает брошенный кусок хлеба, с детским любопытством вглядывается в безделки, ловит
на лету в своих лодках какую-нибудь тряпку, прячет.
Не дети ли, когда думали, что им довольно только не хотеть, так их и не тронут, не пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных
на их берега иностранцев
будут сажать в плен, купеческие
суда гонять прочь, а военные учтиво просить уйти и не приходить?
Адмирал, напротив, хотел, чтоб
суда наши растянулись и чтоб корвет стал при входе
на внутренний рейд, шкуна и транспорт поместились в самом проходе, а фрегат остался бы
на втором рейде, который нужно
было удержать за собой.
19 числа перетянулись
на новое место. Для буксировки двух
судов, в случае нужды, пришло 180 лодок. Они вплоть стали к фрегату: гребцы, по обыкновению, голые; немногие
были в простых, грубых, синих полухалатах. Много маленьких девчонок (эти все одеты чинно), но женщины ни одной. Мы из окон бросали им хлеб, деньги, роздали по чарке рому: они все хватали с жадностью. Их много налезло
на пушки, в порта. Крик, гам!
Так японцам не удалось и это крайнее средство, то
есть объявление о смерти сиогуна, чтоб заставить адмирала изменить намерение: непременно дождаться ответа. Должно
быть, в самом деле японскому глазу больно видеть чужие
суда у себя в гостях! А они, без сомнения, надеялись, что лишь только они сделают такое важное возражение, адмирал уйдет, они ответ пришлют года через два, конечно отрицательный, и так дело затянется
на неопределенный и продолжительный срок.
Они находят выгоднее строить европейцам дворцы, копать землю, не все для одного посева, как у себя в Китае, а работать
на судах,
быть приказчиками и, наконец, торговать самим.
У Вусуна обыкновенно останавливаются
суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар
на лодках в Шанхай, Нанкин и другие города. Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода
была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все больше и ярче. Вскоре можно
было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить свое место.
Мили за три от Шанхая мы увидели целый флот купеческих трехмачтовых
судов, которые теснились у обоих берегов Вусуна. Я насчитал до двадцати рядов, по девяти и десяти
судов в каждом ряду. В иных местах стояли
на якоре американские так называемые клиппера, то
есть большие, трехмачтовые
суда, с острым носом и кормой, отличающиеся красотою и быстрым ходом.
К вечеру мы завидели наши качающиеся
на рейде
суда, а часов в семь бросили якорь и
были у себя — дома. Дома! Что называется иногда домом? Какая насмешка!
На последнее полномочные сказали, что дадут знать о салюте за день до своего приезда. Но адмирал решил, не дожидаясь ответа о том, примут ли они салют себе, салютовать своему флагу, как только наши катера отвалят от фрегата. То-то
будет переполох у них! Все остальное
будет по-прежнему, то
есть суда расцветятся флагами, люди станут по реям и — так далее.
Порядок тот же, как и в первую поездку в город, то
есть впереди ехал капитан-лейтенант Посьет,
на адмиральской гичке, чтоб встретить и расставить
на берегу караул; далее,
на баркасе, самый караул, в числе пятидесяти человек; за ним катер с музыкантами, потом катер со стульями и слугами; следующие два занимали офицеры: человек пятнадцать со всех
судов.
Наконец тянуть далее
было нельзя, и он сказал, что место готово, но предложил пользоваться им
на таких условиях, что согласиться
было невозможно: например, чтобы баниосы провожали нас
на берег и обратно к
судам.
Был туман и свежий ветер, потом пошел дождь. Однако ж мы в трубу рассмотрели, что
судно было под английским флагом. Адмирал сейчас отправил навстречу к нему шлюпку и штурманского офицера отвести от мели. Часа через два корабль стоял уже близ нас
на якоре.
Его поблагодарили за доставку провизии, и особенно быков и рыбы, и просили доставлять — разумеется, за деньги — вперед русским
судам все, что понадобится. Между прочим, ему сказано, что так как
на острове добывается соль, то может случиться, что
суда будут заходить за нею, за рисом или другими предметами: так нельзя ли завести торговлю?
Ночь
была лунная. Я смотрел
на Пассиг, который тек в нескольких саженях от балкона,
на темные силуэты монастырей,
на чуть-чуть качающиеся
суда, слушал звуки долетавшей какой-то музыки, кажется арфы, только не фортепьян, и женский голос. Глядя
на все окружающее, не умеешь представить себе, как хмурится это небо, как бледнеют и пропадают эти краски, как природа расстается с своим праздничным убором.
Вдруг послышались пушечные выстрелы. Это
суда на рейде салютуют в честь новорожденной принцессы. Мы поблагодарили епископа и простились с ним. Он проводил нас
на крыльцо и сказал, что непременно побывает
на рейде. «Не хотите ли к испанскому епископу?» — спросил миссионер; но
был уже час утра, и мы отложили до другого дня.
На том же
судне был и Кармена, с которым мы увиделись как с старым знакомым.
Там эти веревки из плянтина предпочитаются
на судах пеньковым, но только в бегучем такелаже, то
есть для подвижных снастей, а стоячий такелаж, или смоленые неподвижные снасти, делаются из пеньковых.
Только мы расстались с
судами, как ветер усилился и вдруг оказалось, что наша фок-мачта клонится совсем назад, еще хуже, нежели грот-мачта. Общая тревога; далее идти
было бы опасно:
на севере могли встретиться крепкие ветра, и тогда ей несдобровать. Третьего дня она вдруг треснула; поскорей убрали фок. Надо зайти в порт, а куда? В Гонконг всего бы лучше, но это значит прямо в гости к англичанам. Решили спуститься назад, к группе островов Бабуян,
на островок Камигуин, в порт Пио-Квинто, недалеко от Люсона.
Другой переводчик, Эйноске,
был в Едо и возился там «с людьми Соединенных Штатов». Мы узнали, что эти «люди» ведут переговоры мирно; что их точно так же провожают в прогулках лодки и не пускают
на берег и т. п. Еще узнали, что у них один пароход приткнулся к мели и начал
было погружаться
на рейде; люди уже бросились
на японские лодки, но пробитое отверстие успели заткнуть. Американцы в Едо не
были, а только в его заливе, который мелководен, и
на судах к столице верст за тридцать подойти нельзя.
Сегодня 11-е апреля — Пасха;
была служба как следует: собрались к обедне со всех трех
судов; потом разгавливались. Выписали яиц из Нагасаки, выкрасили и христосовались.
На столе появились окорока, ростбифы, куличи — праздник как праздник, точно
на берегу!
Штиль, погода прекрасная: ясно и тепло; мы лавируем под берегом. Наши
на Гото пеленгуют берега. Вдали видны японские лодки;
на берегах никакой растительности. Множество красной икры, точно толченый кирпич, пятнами покрывает в разных местах море. Икра эта сияет по ночам нестерпимым фосфорическим блеском. Вчера свет так
был силен, что из-под
судна как будто вырывалось пламя; даже
на парусах отражалось зарево; сзади кормы стелется широкая огненная улица; кругом темно; невстревоженная вода не светится.
Пока я ехал по городу,
на меня из окон выглядывали ласковые лица, а из-под ворот сердитые собаки, которые в маленьких городах чересчур серьезно понимают свои обязанности. Весело
было мне смотреть
на проезжавшие по временам разнохарактерные дрожки,
на кучеров в летних кафтанах и меховых шапках или, наоборот, в полушубках и летних картузах. Вот гостиный двор, довольно пространный, вот и единственный каменный дом, занимаемый земским
судом.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский офицер (ныне генерал), — оба
были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал в каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели
на оба берега,
на море, в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался
на картину, особенно
на целую стаю купеческих
судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы шли почти посредине, несколько ближе к датскому.
Все это, то
есть команда и отдача якорей, уборка парусов, продолжалось несколько минут, но фрегат успело «подрейфовать», силой ветра и течения, версты
на полторы ближе к рифам. А ветер опять задул крепче. Отдан
был другой якорь (их всех четыре
на больших военных
судах) — и мы стали в виду каменной гряды. До нас достигал шум перекатывающихся бурунов.
И только
на другой день,
на берегу, вполне вникнул я в опасность положения, когда в разговорах об этом объяснилось, что между берегом и фрегатом, при этих огромных, как горы, волнах, сообщения
на шлюпках
быть не могло; что если б фрегат разбился о рифы, то ни наши шлюпки — а их шесть-семь и большой баркас, — ни шлюпки с других наших
судов не могли бы спасти и пятой части всей нашей команды.
Мы подвергались опасностям и другого рода, хотя не морским, но весьма вероятным тогда и обязательным, так сказать, для военного
судна, которых не только нельзя
было избегать, но должно
было на них напрашиваться. Это встреча и схватка с неприятельскими
судами.
Но никогда гибель корабля не имела такой грандиозной обстановки, как гибель «Дианы», где великолепный спектакль
был устроен самой природой. Не раз
на судах бывали ощущаемы колебания моря от землетрясения, — но, сколько помнится, больших
судов от этого не погибало.
Около городка Симодо течет довольно быстрая горная речка:
на ней
было несколько джонок (мелких японских
судов). Джонки вдруг быстро понеслись не по течению, а назад, вверх по речке. Тоже необыкновенное явление: тотчас послали с фрегата шлюпку с офицером узнать, что там делается. Но едва шлюпка подошла к берегу, как ее водою подняло вверх и выбросило. Офицер и матросы успели выскочить и оттащили шлюпку дальше от воды. С этого момента начало разыгрываться страшное и грандиозное зрелище.
Дожидаться ответа
на рапорт, пока он придет в Россию, пока оттуда вышлют другое
судно, чего в военное время и нельзя
было сделать, — значит нести все тягости какого-то плена.
Из донесений известно, что наши плаватели разделились
на три отряда: один отправился
на нанятом американском
судне к устьям Амура, другой
на бременском
судне был встречен английским военным
судном. Но англичане приняли наших не за военнопленных, а за претерпевших кораблекрушение и...