Неточные совпадения
Но эта первая буря мало подействовала на меня: не
бывши никогда в море, я
думал, что это так должно
быть, что иначе не бывает, то
есть что корабль всегда раскачивается на обе стороны, палуба вырывается из-под ног и море как будто опрокидывается на голову.
Я изучил его недели в три окончательно, то
есть пока шли до Англии; он меня, я
думаю, в три дня.
Я
думал, судя по прежним слухам, что слово «чай» у моряков
есть только аллегория, под которою надо разуметь пунш, и ожидал, что когда офицеры соберутся к столу, то начнется авральная работа за пуншем, загорится живой разговор, а с ним и носы, потом кончится дело объяснениями в дружбе, даже объятиями, — словом, исполнится вся программа оргии.
Вы, может
быть,
подумаете, что я не желаю, не хочу… (и он пролил поток синонимов).
Лондон по преимуществу город поучительный, то
есть нигде, я
думаю, нет такого множества средств приобресть дешево и незаметно всяких знаний.
Между тем общее впечатление, какое производит наружный вид Лондона, с циркуляциею народонаселения, странно: там до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а чего бы вы
думали не заметно? — жизни, то
есть ее бурного брожения.
Вот я
думал бежать от русской зимы и прожить два лета, а приходится, кажется, испытать четыре осени: русскую, которую уже пережил, английскую переживаю, в тропики придем в тамошнюю осень. А бестолочь какая: празднуешь два Рождества, русское и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество
была крайняя нужда в работе — своих рук недоставало: англичане и слышать не хотят о работе в праздник. В наше Рождество англичане пришли, да совестно
было заставлять работать своих.
До вечера: как не до вечера! Только на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал
был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», —
подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
Трудно
было и обедать: чуть зазеваешься, тарелка наклонится, и ручей супа быстро потечет по столу до тех пор, пока обратный толчок не погонит его назад. Мне уж становилось досадно: делать ничего нельзя, даже читать. Сидя ли, лежа ли, а все надо
думать о равновесии, упираться то ногой, то рукой.
Вечером я лежал на кушетке у самой стены, а напротив
была софа, устроенная кругом бизань-мачты, которая проходила через каюту вниз. Вдруг поддало, то
есть шальной или, пожалуй, девятый вал ударил в корму. Все ухватились кто за что мог. Я, прежде нежели
подумал об этой предосторожности, вдруг почувствовал, что кушетка отделилась от стены, а я отделяюсь от кушетки.
Чувствуя, что мне не устоять и не усидеть на полу, я быстро опустился на маленький диван и
думал, что спасусь этим; но не тут-то
было: надо
было прирасти к стене, чтоб не упасть.
«Да неужели
есть берег? —
думаешь тут, — ужели я
был когда-нибудь на земле, ходил твердой ногой, спал в постели, мылся пресной водой,
ел четыре-пять блюд, и все в разных тарелках, читал, писал на столе, который не пляшет?
Улеглись ли партии? сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? — вот вопросы, которые шевелились в голове при воспоминании о Франции. «В Париж бы! — говорил я со вздохом, — пожить бы там, в этом омуте новостей, искусств, мод, политики, ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, — пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «А вот Испания с своей цветущей Андалузией, — уныло
думал я, глядя в ту сторону, где дед указал
быть испанскому берегу.
Я дышал, бывало, воздухом нагорного берега Волги и
думал, что нигде лучшего не может
быть.
Подумайте, года два все
будет лето: сколько в этой перспективе уместится тех коротких мгновений, которые мы, за исключением холода, дождей и туманов, насчитаем в нашем северном миньятюрном лете!
Но денька два-три прошли, перемены не
было: тот же ветер нес судно, надувая паруса и навевая на нас прохладу. По-русски приличнее
было бы назвать пассат вечным ветром. Он от века дует одинаково, поднимая умеренную зыбь, которая не мешает ни читать, ни писать, ни
думать, ни мечтать.
Может
быть, это один попался удачный,
думал я, и взял другой: и другой такой же, и — третий: все как один.
Мы
думали, что бездействие ветра протянется долгие дни, но опасения наши оправдались не здесь, а гораздо южнее, по ту сторону экватора, где бы всего менее должно
было ожидать штилей.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время
было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море,
думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
9-го мы
думали было войти в Falsebay, но ночью проскользнули мимо и очутились миль за пятнадцать по ту сторону мыса. Исполинские скалы, почти совсем черные от ветра, как зубцы громадной крепости, ограждают южный берег Африки. Здесь вечная борьба титанов — моря, ветров и гор, вечный прибой, почти вечные бури. Особенно хороша скала Hangklip. Вершина ее нагибается круто к средине, а основания выдается в море. Вершины гор состоят из песчаника, а основания из гранита.
Я
думал прихлопнуть ночных забияк и не раз издали, тихонько целился ладонью в темноте: бац — больно — только не комару, и вслед за пощечиной раздавалось опять звонкое пение: комар юлил около другого уха и
пел так тихо и насмешливо.
Я
думал, что Гершель здесь делал свои знаменитые наблюдения над луной и двойными звездами, но нам сказали, что его обсерватория
была устроена в местечке Винберг, близ Констанской горы, а эта принадлежит правительству.
Впрочем, в 1837 году некоторые налоги
были отменены, например налог с дохода, с слуг, также с некоторых продуктов. Многие ошибочно
думают, что вообще колонии, и в том числе капская, доходами своими обогащают британскую казну; напротив, последняя сама должна
была тратить огромные суммы.
Думал ли он, насаждая эти деревья для забавы, что плодами их он
будет утолять мучительный голод?
Это все так заняло его, что он и не
думал уходить; а пора
было спать.
Они
думали, что я
буду описывать эту картину.
Я надеялся на эти тропики как на каменную гору: я
думал, что настанет, как в Атлантическом океане, умеренный жар, ровный и постоянный ветер; что мы войдем в безмятежное царство вечного лета, голубого неба, с фантастическим узором облаков, и синего моря. Но ничего похожего на это не
было: ветер, качка, так что полупортики у нас постоянно
были закрыты.
Думали, что тут
есть и шоссе, и удобные экипажи.
«Кто бы это
был?» — спрашивал я, не зная, что
подумать об этом явлении.
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не
думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал
есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался в эти новые для меня лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
«Может
быть, тут половина пиратов», —
думал я, глядя на сновавшие по рейду длинные барки с парусами из циновок.
Я
думал, что исполнится наконец и эта моя мечта — увидеть необитаемый остров; но напрасно: и здесь живут люди, конечно всего человек тридцать разного рода Робинзонов, из беглых матросов и отставных пиратов, из которых один до сих пор носит на руке какие-то выжженные порохом знаки прежнего своего достоинства. Они разводят ям, сладкий картофель, таро, ананасы, арбузы. У них
есть свиньи, куры, утки. На другом острове они держат коров и быков, потому что на
Пиле скот портит деревья.
Сегодня с утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег команду. Офицеры тоже захотели провести там день, обедать и
пить чай. «Где же это они
будут обедать? —
думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
Вон и другие тоже скучают: Савич не знает,
будет ли уголь, позволят ли рубить дрова, пустят ли на берег освежиться людям? Барон насупился,
думая, удастся ли ему… хоть увидеть женщин. Он уж глазел на все японские лодки, ища между этими голыми телами не такое красное и жесткое, как у гребцов. Косы и кофты мужчин вводили его иногда в печальное заблуждение…
Не
думайте, чтоб в понятиях, словах, манерах японца (за исключением разве сморканья в бумажки да прятанья конфект; но вспомните, как сморкаются две трети русского народа и как недавно барыни наши бросили ридикюли, которые наполнялись конфектами на чужих обедах и вечерах)
было что-нибудь дикое, странное, поражающее европейца.
Не
подумайте, чтоб там поразила нас какая-нибудь нелепая пестрота, от которой глазам больно, груды ярких тканей, драгоценных камней, ковров, арабески — все, что называют восточною роскошью, — нет, этого ничего не
было. Напротив, все просто, скромно, даже бедно, но все странно, ново: что шаг, то небывалое для нас.
«
Будьте вы прокляты!» —
думает, вероятно, он, и чиновники то же, конечно,
думают; только переводчик Кичибе ничего не
думает: ему все равно, возьмут ли Японию, нет ли, он продолжает улыбаться, показывать свои фортепиано изо рту, хикает и перед губернатором, и перед нами.
Они попробуют хитрить: то скажут, что мы съели всех свиней в Нагасаки, и скоро не
будет свежей провизии; продают утку по талеру за штуку,
думая этим надоесть.
Не дети ли, когда
думали, что им довольно только не хотеть, так их и не тронут, не пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их берега иностранцев
будут сажать в плен, купеческие суда гонять прочь, а военные учтиво просить уйти и не приходить?
Они
думали, что и все так
будет, что не доберутся до них, не захотят или не смогут.
Я знал о приготовлениях; шли репетиции, барон Крюднер дирижировал всем; мне не хотелось ехать: я
думал, что чересчур
будет жалко видеть.
Баниосы все не едут: они боятся показаться,
думая, как бы им не досталось за то, что не разгоняют лодок, а может
быть, они, видя нашу кротость, небрежничают и не едут.
Вы
думаете, может
быть, что это робкое и ленивое ползанье наших яликов и лодок по сонным водам прудов и озер с дамами, при звуках музыки и т. п.?
Не
думайте, чтобы храм
был в самом деле храм, по нашим понятиям, в архитектурном отношении что-нибудь господствующее не только над окрестностью, но и над домами, — нет, это, по-нашему, изба, побольше других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая от времени большая беседка в старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
Хагивари говорил долго, минут десять: мы
думали, и конца не
будет.
Баниосы спрашивали, что заключается в этой записочке, но им не сказали, так точно, как не объявили и губернатору, куда и надолго ли мы идем. Мы все
думали, что нас остановят, дадут место и скажут, что полномочные едут; но ничего не
было. Губернаторы, догадавшись, что мы идем не в Едо, успокоились. Мы сказали, что уйдем сегодня же, если ветер
будет хорош.
— «Что-о? почему это уши? —
думал я, глядя на группу совершенно голых, темных каменьев, — да еще и ослиные?» Но, должно
быть, я
подумал это вслух, потому что кто-то подле меня сказал: «Оттого что они торчмя высовываются из воды — вон видите?» Вижу, да только это похоже и на шапку, и на ворота, и ни на что не похоже, всего менее на уши.
Страшно
подумать, что с 5-го августа, то
есть со дня прихода в Японию, мы не
были на берегу, исключая визита к нагасакскому губернатору.
Нельзя
подумать, глядя на нее, чтоб она
была у Горна: большая лодка и всего 12 человек на ней, и со шкипером.
Так и
есть, как я
думал: Шанхай заперт, в него нельзя попасть: инсургенты не пускают. Они дрались с войсками — наши видели. Надо ехать, разве потому только, что совестно
быть в полутораста верстах от китайского берега и не побывать на нем. О войне с Турцией тоже не решено, вместе с этим не решено, останемся ли мы здесь еще месяц, как прежде хотели, или сейчас пойдем в Японию, несмотря на то, что у нас нет сухарей.