Неточные совпадения
Говорить ли о теории ветров, о направлении
и курсах корабля, о широтах
и долготах или докладывать, что такая-то страна была когда-то под водою,
а вот это дно было наруже; этот остров произошел от огня,
а тот от сырости; начало этой страны относится к такому времени, народ произошел оттуда,
и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что
и как?
«
Вот какое различие бывает во взглядах на один
и тот же предмет!» — подумал я в ту минуту,
а через месяц, когда, во время починки фрегата в Портсмуте, сдавали порох на сбережение в английское адмиралтейство, ужасно роптал, что огня не дают
и что покурить нельзя.
Он, по общему выбору, распоряжался хозяйством кают-компании,
и вот тут-то встречалось множество поводов обязать того, другого, вспомнить, что один любит такое-то блюдо,
а другой не любит
и т. п.
«
А чем он нехорош, позвольте спросить? — вдруг спрашивает он в негодовании, — сам покупал провизию, старался угодить —
и вот награда!
Пожалуй; но ведь это выйдет
вот что: «Англия страна дикая, населена варварами, которые питаются полусырым мясом, запивая его спиртом; говорят гортанными звуками; осенью
и зимой скитаются по полям
и лесам,
а летом собираются в кучу; они угрюмы, молчаливы, мало сообщительны.
Через день, по приходе в Портсмут, фрегат втянули в гавань
и ввели в док,
а людей перевели на «Кемпердоун» — старый корабль, стоящий в порте праздно
и назначенный для временного помещения команд. Там поселились
и мы, то есть туда перевезли наши пожитки,
а сами мы разъехались. Я уехал в Лондон, пожил в нем, съездил опять в Портсмут
и вот теперь воротился сюда.
Везде рогатки, машинки для поверки совестей, как сказано выше:
вот какие двигатели поддерживают добродетель в обществе,
а кассы в банках
и купеческих конторах делаются частенько добычей воров.
«
А вот что около меня!» — добавил я, боязливо
и вопросительно поглядывая то на валы, которые поднимались около моих плеч
и локтей
и выше головы, то вдаль, стараясь угадать, приветнее ли
и светлее ли других огней блеснут два фонаря на русском фрегате?
Вот я думал бежать от русской зимы
и прожить два лета,
а приходится, кажется, испытать четыре осени: русскую, которую уже пережил, английскую переживаю, в тропики придем в тамошнюю осень.
А бестолочь какая: празднуешь два Рождества, русское
и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество была крайняя нужда в работе — своих рук недоставало: англичане
и слышать не хотят о работе в праздник. В наше Рождество англичане пришли, да совестно было заставлять работать своих.
А вот тут вынимается сто рублей: стыдно же написать при всех двадцать пять, даже пятьдесят, когда Осип Осипыч
и Михайло Михайлыч написали по сту.
За этим некуда уже тратить денег, только
вот остался иностранец, который приехал учить гимнастике, да ему не повезло,
а в числе гимнастических упражнений у него нет такой штуки, как выбираться из чужого города без денег,
и он не знает, что делать.
Теперь это повторяется здесь каждые полчаса,
и вот третьи сутки мы лавируем в канале, где дорога неширока: того
и гляди прижмет к французскому берегу,
а там мели да мели.
— Я буду спать,
а Иван Семенович
и вот Иван Иванович нет.
Я был в каюте один, встал, хотел побежать, но неодолимая тяжесть гнула меня к полу,
а свеча вспыхивала сильнее,
вот того гляди вспыхнет
и карта.
—
Вот,
вот так! — учил он, опускаясь на пол. — Ай, ай! — закричал он потом, ища руками кругом, за что бы ухватиться. Его потащило с горы,
а он стремительно домчался вплоть до меня… на всегда готовом экипаже. Я только что успел подставить ноги, чтоб он своим ростом
и дородством не сокрушил меня.
Улеглись ли партии? сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? —
вот вопросы, которые шевелились в голове при воспоминании о Франции. «В Париж бы! — говорил я со вздохом, — пожить бы там, в этом омуте новостей, искусств, мод, политики, ума
и глупостей, безобразия
и красоты, глубокомыслия
и пошлостей, — пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «
А вот Испания с своей цветущей Андалузией, — уныло думал я, глядя в ту сторону, где дед указал быть испанскому берегу.
Но
вот в самом деле мы еще далеко были от берега,
а на нас повеяло теплым, пахучим воздухом, смесью ананасов, гвоздики, как мне казалось,
и еще чего-то.
«
А это вы? — сказал я, — что вы так невеселы?» — «Да
вот поглядите, — отвечал он, указывая на быка, которого я в толпе народа
и не заметил, — что это за бык?
Каждый день во всякое время смотрел я на небо, на солнце, на море —
и вот мы уже в 140 ‹южной› широты,
а небо все такое же, как у нас, то есть повыше, на зените, голубое, к горизонту зеленоватое.
Море… Здесь я в первый раз понял, что значит «синее» море,
а до сих пор я знал об этом только от поэтов, в том числе
и от вас. Синий цвет там, у нас, на севере, — праздничный наряд моря. Там есть у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других морях зеленый, так называемый аквамаринный.
Вот наконец я вижу
и синее море, какого вы не видали никогда.
Но
вот луна: она не тускла, не бледна, не задумчива, не туманна, как у нас,
а чиста, прозрачна, как хрусталь, гордо сияет белым блеском
и не воспета, как у нас, поэтами, следовательно, девственна.
Вот, например, на одной картинке представлена драка солдат с контрабандистами: герои режут
и колют друг друга,
а лица у них сохраняют такое спокойствие, какого в подобных случаях не может быть даже у англичан, которые тут изображены, что
и составляет истинный комизм такого изображения.
Вот вы видите, как теперь жарко; представьте, что в Индии такая зима; про лето нечего
и говорить;
а наши, в этот жар, с раннего утра отправятся на охоту: чем, вы думаете, они подкрепят себя перед отъездом?
И ничего им не делается, — отчасти с досадой прибавил он, — ровно ничего, только краснеют да толстеют;
а я
вот совсем не пью вина, ем мало,
а должен был удалиться на полгода сюда, чтоб полечиться».
А они подали три-четыре бутылки
и четыре стакана: «
Вот это фронтиньяк, это ривезальт», — говорили они, наливая то того, то другого вина,
и я нашел в одном сходство с chambertin: вино было точно из бургундских лоз.
Вот гора
и на ней три рытвины, как три ветви, идут в разные стороны,
а между рытвинами значительный горб — это задача.
Белая бумажная кофта, вроде женских ночных кофт,
и шаровары черные,
а более синие, у богатых атласные, потом бритая передняя часть головы
и длинная до пят коса, природная или искусственная, отсутствие шляпы
и присутствие веера, заменяющего ее, —
вот их костюм.
Встречаешь европейца
и видишь, что он приехал сюда на самое короткое время, для крайней надобности; даже у того, кто живет тут лет десять, написано на лице: «Только крайность заставляет меня томиться здесь,
а то
вот при первой возможности уеду».
Пальма
аrеса с своими темно-зелеными листьями, которых верхушки будто отрезаны,
и все дерево точно щеголевато острижено, кокосовые с развесистыми, длинными
и острыми листьями, мускатные с небольшим, ярко-зеленым, жирным листом, далее померанцы, банианы —
вот кайма, окружавшая нас!
— «Как ты спросишь?» — «
А вот возьму в руку вещь да
и спрошу: омач?
Это дворец невидимой феи, индийской пери, самой Сакунталы, может быть.
Вот, кажется, следы ее ножек,
вот кровать, закрытая едва осязаемой кисеей, висячие лампы
и цветные китайские фонари, роскошный европейский диван,
а рядом длинное
и широкое бамбуковое кресло. Здесь резные золоченые колонны, служащие преддверием ниши, где богиня покоится в жаркие часы дня под дуновением висячего веера.
Вдруг появилась лодка, только уж не игрушка,
и в ней трое или четверо японцев, два одетые,
а два нагие, светло-красноватого цвета, загорелые, с белой, тоненькой повязкой кругом головы, чтоб волосы не трепались, да такой же повязкой около поясницы —
вот и все. Впрочем, наши еще утром видели японцев.
Где же Нагасаки? Города еще не видать.
А!
вот и Нагасаки. Отчего ж не Нангасаки? оттого, что настоящее название — Нагасаки,
а буква н прибавляется так, для шика, так же как
и другие буквы к некоторым словам. «Нагасаки — единственный порт, куда позволено входить одним только голландцам», — сказано в географиях,
и куда, надо бы прибавить давно, прочие ходят без позволения. Следовательно, привилегия ни в коем случае не на стороне голландцев во многих отношениях.
Мы спрашиваем об этом здесь у японцев, затем
и пришли, да
вот не можем добиться ответа. Чиновники говорят, что надо спросить у губернатора, губернатор пошлет в Едо, к сиогуну,
а тот пошлет в Миако, к микадо, сыну неба: сами решите, когда мы дождемся ответа!
«
А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай
и Корею, с Европой
и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да
вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Мы все ближе
и ближе подходили к городу: везде, на высотах,
и по берегу,
и на лодках, тьмы людей.
Вот наконец
и голландская фактория. Несколько голландцев сидят на балконе. Мне показалось, что один из них поклонился нам, когда мы поравнялись с ними. Но
вот наши передние шлюпки пристали,
а адмиральский катер, в котором был
и я, держался на веслах, ожидая, пока там все установится.
А вот теперь иностранцы постучались
и в их заветные ворота с двух сторон.
Я не раз упомянул о разрезывании брюха. Кажется, теперь этот обычай употребляется реже. После нашего прихода, когда правительство убедится, что
и ему самому, не только подданным, придется изменить многое у себя, конечно будут пороть брюхо еще реже.
А вот пока что говорит об этом обычае мой ученый источник, из которого я привел некоторые места в начале этого письма...
Вот как поговаривают нынче японцы!
А давно ли они не боялись скрутить руки
и ноги приезжим гостям? давно ли называли европейские правительства дерзкими за то, что те смели писать к ним?
«
Вот еще заметь эти две звезды
и помни, как их зовут:
вот эту Венера,
а ту Юпитер».
Но это все неважное: где же важное?
А вот: 9-го октября, после обеда, сказали, что едут гокейнсы.
И это не важность: мы привыкли. Вахтенный офицер посылает сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов повели в капитанскую каюту. Я был там. «
А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело подавая руки; но они молча, едва отвечая на поклон, брали руку. Что это значит? Они, такие ласковые
и учтивые, особенно Саброски: он шутник
и хохотун,
а тут… Да что это у всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
Вот я на днях сказал ему, что «видел, как японец один поворачивает пушку,
а вас тут, — прибавил я, — десятеро, возитесь около одной пушки
и насилу двигаете ее».
Ждем судов наших
и начинаем тревожиться. Ну, пусть транспорт медлит за противным NO муссоном, лавируя миль по двадцати в сутки,
а шкуна?
Вот уж два месяца, как ушла;
а ей сказано, чтоб долее семи недель не быть. Делают разные предположения.
Наконец, 23-го утром, запалили японские пушки: «
А! судно идет!» Которое? Мы волновались. Кто поехал навстречу, кто влез на марсы, на салинги — смотреть. Уж не англичане ли?
Вот одолжат! Нет, это наш транспорт из Шанхая с письмами, газетами
и провизией.
В Сингапуре
и в Гонконге он смешивался с запахом чесноку
и сандального дерева
и был еще противнее; в Японии я три месяца его не чувствовал,
а теперь
вот опять!
Вино у Каннингама, разумеется, было прекрасное; ему привозили из Европы. Вообще же в продаже в этих местах, то есть в Сингапуре, Гонконге
и Шанхае, вина никуда не годятся. Херес, мадера
и портвейн сильно приправлены алкоголем, заглушающим нежный букет вин Пиренейского полуострова. Да их большею частью возят не оттуда,
а с мыса Доброй Надежды. Шампанское идет из Америки
и просто никуда не годится. Это американское шампанское свирепствует на Сандвичевых островах
и вот теперь проникло в Китай.
Мы не успели рассмотреть его хорошенько. Он пошел вперед,
и мы за ним. По анфиладе рассажено было менее чиновников, нежели в первый раз. Мы толпой вошли в приемную залу. По этим мирным галереям не раздавалось, может быть, никогда такого шума
и движения. Здесь, в белых бумажных чулках, скользили доселе, точно тени, незаметно от самих себя, японские чиновники, пробираясь иногда ползком;
а теперь
вот уже в другой раз раздаются такие крепкие шаги!
А!
вот и лошадь! наконец я увидел
и ее: дрянная буланая лошаденка пугалась музыки, прыгала
и рвалась к лестнице.
«
А вот, — отвечали они, указывая на окованный железом белый сундук, какие у нас увидишь во всяком старинном купеческом доме,
и на шелковый, с кистями, тут же стоящий ящик.
Часов с шести вечера вдруг заштилело,
и мы вместо 11
и 12 узлов тащимся по 11/2 узла. Здесь мудреные места: то буря, даже ураган, то штиль. Почти все мореплаватели испытывали остановку на этом пути;
а кто-то из наших от Баши до Манилы шел девять суток: это каких-нибудь четыреста пятьдесят миль. Нам остается миль триста. Мы думали было послезавтра прийти,
а вот…