Неточные совпадения
— Поди-ка на цыпочках, тихохонько, посмотри, спит
ли Сашенька? — сказала она. — Он, мой голубчик, проспит, пожалуй, и последний денек: так и не нагляжусь на него. Да нет, куда тебе! ты,
того гляди, влезешь как корова! я лучше сама…
Нищи
ли вы духом и умом, отметила
ли вас природа клеймом безобразия, точит
ли жало недуга ваше сердце или тело, наконец отталкивают вас от себя люди и нет вам места между ними —
тем более места в сердце матери.
И обед не в обед. Тогда уж к нему даже кого-нибудь и отправят депутатом проведать, что с ним, не заболел
ли, не уехал
ли? И если он болен,
то и родного не порадуют таким участьем.
— А мы-то на что? что я вам, чужой, что
ли? Да куда еще торопитесь умирать?
того гляди, замуж бы не вышли! вот бы поплясал на свадьбе! Да полноте плакать-то!
— Василий! — сказал он, — когда придет мой племянник,
то не отказывай. Да поди узнай, занята
ли здесь вверху комната, что отдавалась недавно, и если не занята, так скажи, что я оставляю ее за собой. А! это гостинцы! Ну что мы станем с ними делать?
Александр сначала с провинциальным любопытством вглядывался в каждого встречного и каждого порядочно одетого человека, принимая их
то за какого-нибудь министра или посланника,
то за писателя: «Не он
ли? — думал он, — не этот
ли?» Но вскоре это надоело ему — министры, писатели, посланники встречались на каждом шагу.
— Какая поэзия в
том, что глупо? поэзия, например, в письме твоей тетки! желтый цветок, озеро, какая-то тайна… как я стал читать — мне так стало нехорошо, что и сказать нельзя! чуть не покраснел, а уж я
ли не отвык краснеть!
— Какой вопрос, дядюшка: умею
ли писать по-русски! — сказал Александр и побежал к комоду, из которого начал вынимать разные бумаги, а дядя между
тем взял со стола какое-то письмо и стал читать.
—
То есть ты хочешь заняться, кроме службы, еще чем-нибудь — так, что
ли, в переводе? Что ж, очень похвально: чем же? литературой?
— А ты думал, что там около тебя ангелы сидят! Искренние излияния, особенное влечение! Как, кажется, не подумать о
том прежде: не мерзавцы
ли какие-нибудь около? Напрасно ты приезжал! — сказал он, — право, напрасно!
— Не способен рассчитывать,
то есть размышлять. Велика фигура — человек с сильными чувствами, с огромными страстями! Мало
ли какие есть темпераменты? Восторги, экзальтация: тут человек всего менее похож на человека, и хвастаться нечем. Надо спросить, умеет
ли он управлять чувствами; если умеет,
то и человек…
— Потом, — продолжал неумолимый дядя, — ты начал стороной говорить о
том, что вот-де перед тобой открылся новый мир. Она вдруг взглянула на тебя, как будто слушает неожиданную новость; ты, я думаю, стал в тупик, растерялся, потом опять чуть внятно сказал, что только теперь ты узнал цену жизни, что и прежде ты видал ее… как ее? Марья, что
ли?
— Поглупее! Не называете
ли вы глупостью
то, что я буду любить глубже, сильнее вас, не издеваться над чувством, не шутить и не играть им холодно, как вы… и не сдергивать покрывала с священных тайн…
— Я! про
тех, кого вы не знаете, вы можете заключать что угодно; но меня — не грех
ли вам подозревать в такой гнусности? Кто же я в ваших глазах?
— Но что ж за жизнь! — начал Александр, — не забыться, а все думать, думать… нет, я чувствую, что это не так! Я хочу жить без вашего холодного анализа, не думая о
том, ожидает
ли меня впереди беда, опасность, или нет — все равно!.. Зачем я буду думать заранее и отравлять…
В ее лета спится крепко, не
то что в мои: такая бессонница бывает, поверите
ли? даже тоска сделается; от нерв, что
ли, — не знаю.
— Знаете
ли, — сказала она, — говорят, будто что было однажды,
то уж никогда больше не повторится! Стало быть, и эта минута не повторится?
«Таких людей не бывает! — подумал огорченный и изумленный Александр, — как не бывает? да ведь герой-то я сам. Неужели мне изображать этих пошлых героев, которые встречаются на каждом шагу, мыслят и чувствуют, как толпа, делают, что все делают, — эти жалкие лица вседневных мелких трагедий и комедий, не отмеченные особой печатью… унизится
ли искусство до
того?..»
— Не притворяйтесь, скажите, вы
ли это?
те же
ли вы, какие были?
— Вы
ли это? Боже мой! полтора месяца
тому назад, еще здесь…
«А отчего же перемена в обращении со мной? — вдруг спрашивал он себя и снова бледнел. — Зачем она убегает меня, молчит, будто стыдится? зачем вчера, в простой день, оделась так нарядно? гостей, кроме его, не было. Зачем спросила, скоро
ли начнутся балеты?» Вопрос простой; но он вспомнил, что граф вскользь обещал доставать всегда ложу, несмотря ни на какие трудности: следовательно, он будет с ними. «Зачем вчера ушла из саду? зачем не пришла в сад? зачем спрашивала
то, зачем не спрашивала…»
— Так вот видишь
ли: мне хочется поужинать. Я было собрался спать без ужина, а теперь, если просидим долго, так поужинаем, да выпьем бутылку вина, а между
тем ты мне все расскажешь.
Я не понимаю этой глупости, которую, правду сказать, большая часть любовников делают от сотворения мира до наших времен: сердиться на соперника! может
ли быть что-нибудь бессмысленней — стереть его с лица земли! за что? за
то, что он понравился! как будто он виноват и как будто от этого дела пойдут лучше, если мы его накажем!
Человек, сверх
того, еще и гражданин, имеет какое-нибудь звание, занятие — писатель, что
ли, помещик, солдат, чиновник, заводчик…
— Есть
ли у него деньги? — спросил он, — может быть, нет, он и
того…
— Вас не умели ценить, — промолвила тетка, — но поверьте, найдется сердце, которое вас оценит: я вам порука в
том. Вы еще так молоды, забудьте это все, займитесь: у вас есть талант: пишите… Пишете
ли вы что-нибудь теперь?
— Напрасно! — заметил Петр Иваныч и между
тем сам палкой шарил в корзине под столом, нет
ли еще чего-нибудь бросить в огонь.
— Он все врет, — продолжал Петр Иваныч. — Я после рассмотрел, о чем он хлопочет. Ему только бы похвастаться, — чтоб о нем говорили, что он в связи с такой-то, что видят в ложе у такой-то, или что он на даче сидел вдвоем на балконе поздно вечером, катался, что
ли, там с ней где-нибудь в уединенном месте, в коляске или верхом. А между
тем выходит, что эти так называемые благородные интриги — чтоб черт их взял! — гораздо дороже обходятся, чем неблагородные. Вот из чего бьется, дурачина!
А дело в
том, что чуть
ли Александр и сам не был таков. То-то было раздолье ему!
— А! ну,
тем лучше, — сказал Петр Иваныч, — если тебе не было скучно; а я все боялся, не наделал
ли я тебе неприятных хлопот.
Давно
ли, три месяца назад
тому, он так гордо, решительно отрекся от любви, написал даже эпитафию в стихах этому беспокойному чувству, читанную дядей, наконец явно презирал женщин — и вдруг опять у ног женщины!
— Послушай, Александр, шутки в сторону. Это все мелочи; можешь кланяться или не кланяться, посещать общество или нет — дело не в
том. Но вспомни, что тебе, как и всякому, надо сделать какую-нибудь карьеру. Думаешь
ли ты иногда об этом?
Дядя испугался. Душевным страданиям он мало верил, но боялся, не кроется
ли под этим унынием начало какого-нибудь физического недуга. «Пожалуй, — думал он, — малый рехнется, а там поди разделывайся с матерью: то-то заведется переписка!
того гляди, еще прикатит сюда».
Тут он стал допытываться у самого себя: мог
ли бы он быть администратором, каким-нибудь командиром эскадрона? мог
ли бы довольствоваться семейною жизнью? и увидел, что ни
то, ни другое, ни третье не удовлетворило бы его.
Расчет
ли то был с его стороны, или еще прежних ран, что
ли, ничто не излечило, […прежних ран, что
ли, ничто не излечило — в стихотворении А.С.
— По двум причинам, — сказал Александр, помолчав. Он положил свою руку на ее руку, для большего
ли убеждения или потому, что у ней была беленькая и мягкая ручка, — и начал говорить тихо, мерно, поводя глазами
то по локонам Лизы,
то по шее,
то по талии. По мере этих переходов возвышался постепенно и голос его.
—
То есть я, вот видишь
ли, я говорил тебе для
того… чтоб… ты…
того… ой, ой, поясница!
— А на перепутье у Марьи Карповны остановился. Ведь мимо их приходилось: больше для лошади, нежели для себя: ей дал отдохнуть. Шутка
ли по нынешней жаре двенадцать верст махнуть! Там кстати и закусил. Хорошо, что не послушался: не остался, как ни удерживали, а
то бы гроза захватила там на целый день.
— Ничего, матушка; уж шестой ребеночек в походе. Недели через две ожидают. Просили меня побывать около
того времени. А у самих в доме бедность такая, что и не глядел бы. Кажись, до детей
ли бы? так нет: туда же!
Анна Павловна посмотрела, хорошо
ли постлана постель, побранила девку, что жестко, заставила перестлать при себе и до
тех пор не ушла, пока Александр улегся. Она вышла на цыпочках, погрозила людям, чтоб не смели говорить и дышать вслух и ходили бы без сапог. Потом велела послать к себе Евсея. С ним пришла и Аграфена. Евсей поклонился барыне в ноги и поцеловал у ней руку.
— Я
ли, сударыня, не усердствовал! — боязливо сказал Евсей, глядя
то на барыню,
то на Аграфену, — служил верой и правдой, хоть извольте у Архипыча спросить.
— Я
ли не смотрел, сударыня? В восемь-то лет из барского белья только одна рубашка пропала, а
то у меня и изношенные-то целы.
— Убирайте со стола: господа не будут кушать. К вечеру приготовьте другого поросенка… или нет
ли индейки? Александр Федорыч любит индейку; он, чай, проголодается. А теперь принесите-ка мне посвежее сенца в светелку: я вздохну часок-другой; там к чаю разбудите. Коли чуть там Александр Федорыч зашевелится, так
того… растолкайте меня.
— Послушай, друг мой, Сашенька, — сказала она однажды, — вот уж с месяц, как ты живешь здесь, а я еще не видала, чтоб ты улыбнулся хоть раз: ходишь словно туча, смотришь в землю. Или тебе ничто не мило на родной стороне? Видно, на чужой милее; тоскуешь по ней, что
ли? Сердце мое надрывается, глядя на тебя. Что с тобой сталось? Расскажи ты мне: чего тебе недостает? я ничего не пожалею. Обидел
ли кто тебя: я доберусь и до
того.
— Не все
ли равно? Вы вскользь сделали ваше замечание, да и забыли, а я с
тех пор слежу за ней пристально и с каждым днем открываю в ней новые, неутешительные перемены — и вот три месяца не знаю покоя. Как я прежде не видал — не понимаю! Должность и дела отнимают у меня и время, и здоровье… а вот теперь, пожалуй, и жену.
—
То есть, вот видите
ли, почему я говорю психологическая, — сказал доктор, — иной, не зная вас, мог бы подозревать тут какие-нибудь заботы… или не заботы… а подавленные желания… иногда бывает нужда, недостаток… я хотел навести вас на мысль…
Достанет
ли потом столько героизма и уменья, чтоб дотянуть на плечах эту роль до
той черты, за которой умолкают требования сердца?
И не убьет
ли ее окончательно оскорбленная гордость, когда она заметит, что
то, что несколько лет назад было бы волшебным напитком для нее, подносится ей теперь как лекарство?
— Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите… Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по любви, — говорил Александр, — любовь пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по любви — и придешь к
тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда
ли, дядюшка? ведь вы так учили…