Неточные совпадения
— Да отстанешь ли ты от меня, окаянный? — говорила она плача, — что мелешь, дуралей! Свяжусь я с Прошкой! разве не видишь сам, что от него путного
слова не добьешься? только
и знает, что лезет с ручищами…
Женился бы, послал бы бог тебе деточек, а я бы нянчила их —
и жил бы без горя, без забот,
и прожил бы век свой мирно, тихо, никому бы не позавидовал; а там, может,
и не будет хорошо, может,
и помянешь
слова мои…
Он кашлянул
и вздохнул, но не сказал ни
слова.
Нужно было даже поменьше любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу
и неприятность, не плакать
и не страдать вместо его
и в детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться с своими силами
и подумать о своей судьбе —
словом, узнать, что он мужчина.
И письма к дяде туда же положу: то-то, чай, обрадуется! ведь семнадцать лет
и словом не перекинулись, шутка ли!
— Саша! Милый Саша!.. — Сонечка! — шептали они,
и слова замерли в поцелуе.
Тут кстати Адуев вспомнил, как, семнадцать лет назад, покойный брат
и та же Анна Павловна отправляли его самого. Они, конечно, не могли ничего сделать для него в Петербурге, он сам нашел себе дорогу… но он вспомнил ее слезы при прощанье, ее благословения, как матери, ее ласки, ее пироги
и, наконец, ее последние
слова: «Вот, когда вырастет Сашенька — тогда еще трехлетний ребенок, — может быть,
и вы, братец, приласкаете его…» Тут Петр Иваныч встал
и скорыми шагами пошел в переднюю…
С кем ни встретишься — поклон да пару
слов, а с кем
и не кланяешься, так знаешь, кто он, куда
и зачем идет,
и у того в глазах написано:
и я знаю, кто вы, куда
и зачем идете.
—
И незачем! надо уметь
и чувствовать
и думать,
словом жить одному; со временем понадобится. Да еще тебе до театра надо одеться прилично.
Александр посмотрел на свое платье
и удивился
словам дяди. «Чем же я неприлично одет? — думал он, — синий сюртук, синие панталоны…»
— Попроще, как все, а не как профессор эстетики. Впрочем, этого вдруг растолковать нельзя; ты после сам увидишь. Ты, кажется, хочешь сказать, сколько я могу припомнить университетские лекции
и перевести твои
слова, что ты приехал сюда делать карьеру
и фортуну, — так ли?
«Нехорошо говорю! — думал он, — любовь
и дружба не вечны? не смеется ли надо мною дядюшка? Неужели здесь такой порядок? Что же Софье
и нравилось во мне особенно, как не дар
слова? А любовь ее неужели не вечна?..
И неужели здесь в самом деле не ужинают?»
— Очень. Время проходит, а ты до сих пор мне еще
и не помянул о своих намерениях: хочешь ли ты служить, избрал ли другое занятие — ни
слова! а все оттого, что у тебя Софья да знаки на уме. Вот ты, кажется, к ней письмо пишешь? Так?
— Нет, — отвечал дядя, — он не говорил, да мы лучше положимся на него; сами-то, видишь, затрудняемся в выборе, а он уж знает, куда определить. Ты ему не говори о своем затруднении насчет выбора, да
и о проектах тоже ни
слова: пожалуй, еще обидится, что не доверяем ему, да пугнет порядком: он крутенек. Я бы тебе не советовал говорить
и о вещественных знаках здешним красавицам: они не поймут этого, где им понять! это для них слишком высоко:
и я насилу вникнул, а они будут гримасничать.
— Поздравляю тебя, давно бы ты сказал: из тебя можно многое сделать. Давеча насказал мне про политическую экономию, философию, археологию, бог знает про что еще, а о главном ни
слова — скромность некстати. Я тебе тотчас найду
и литературное занятие.
Третий возьмет ее
и полезет зачем-то в шкаф, заглянет или в книгу, или в другую бумагу, скажет несколько магических
слов четвертому —
и тот пошел скрипеть пером.
— Ну, с цветка, что ли, — сказал Петр Иваныч, — может быть, еще с желтого, все равно; тут что попадется в глаза, лишь бы начать разговор; так-то
слова с языка нейдут. Ты спросил, нравится ли ей цветок; она отвечала да; почему, дескать? «Так», — сказала она,
и замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое,
и разговор не вязался. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись
и покраснели.
— Как что? женитесь —
и ни
слова мне!
— Ну, теперь тебя не убедишь; увидишь сам со временем, а теперь запомни мои
слова только: любовь пройдет, повторяю я,
и тогда женщина, которая казалась тебе идеалом совершенства, может быть, покажется очень несовершенною, а делать будет нечего.
Ни
слова больше, Александр; уходи…
и слушать не стану; завтра обедай у меня, кое-кто будет.
— Ну, в твоих пяти
словах все есть, чего в жизни не бывает или не должно быть. С каким восторгом твоя тетка бросилась бы тебе на шею! В самом деле, тут
и истинные друзья, тогда как есть просто друзья,
и чаша, тогда как пьют из бокалов или стаканов,
и объятия при разлуке, когда нет разлуки. Ох, Александр!
— Честное
слово, я
и не заходил к дядюшке… — начал с жаром оправдываться Александр. — Разве я тогда мог бы поспеть к вам об эту пору?
А повар уж сделал два шага назад, еще
слово —
и он уйдет, тогда Любецкая непременно обратится опять к нему.
Адуев достиг апогея своего счастия. Ему нечего было более желать. Служба, журнальные труды — все забыто, заброшено. Его уж обошли местом: он едва приметил это,
и то потому, что напомнил дядя. Петр Иваныч советовал бросить пустяки, но Александр при
слове «пустяки» пожимал плечами, с сожалением улыбался
и молчал. Дядя, увидя бесполезность своих представлений, тоже пожал плечами, улыбнулся с сожалением
и замолчал, промолвив только: «Как хочешь, это твое дело, только смотри презренного металла не проси».
[Зачем же мнения чужие только святы? —
слова Чацкого из «Горя от ума» А.С. Грибоедова (действие третье, явление 3)]
и проч.
— Трудится бездарный труженик; талант творит легко
и свободно…» Но, вспомнив, что статьи его о сельском хозяйстве, да
и стихи тоже, были сначала так, ни то ни се, а потом постепенно совершенствовались
и обратили на себя особенное внимание публики, он задумался, понял нелепость своего заключения
и со вздохом отложил изящную прозу до другого времени: когда сердце будет биться ровнее, мысли придут в порядок, тогда он дал себе
слово заняться как следует.
— Да почти каждый день, а иногда по два раза в один день; такой добрый, так полюбил нас… Ну вот, говорит Наденька: «Есть хочу да
и только! пора за стол». — «А как Александр Федорыч, говорю я, будет?..» — «Не будет, говорит она, хотите пари, что не будет? нечего ждать…» — Любецкая резала Александра этими
словами, как ножом.
Иногда у ней кроется в глазах
и в
словах что-то такое, что похоже на секрет…
И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей
и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу
и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О прошлом ни
слова.
— Я был виноват тогда. Теперь буду говорить иначе, даю вам
слово: вы не услышите ни одного упрека. Не отказывайте мне, может быть, в последний раз. Объяснение необходимо: ведь вы мне позволили просить у маменьки вашей руки. После того случилось много такого… что…
словом — мне надо повторить вопрос. Сядьте
и продолжайте играть: маменька лучше не услышит; ведь это не в первый раз…
— Сейчас, maman! — отвечала она
и, задумчиво склонив голову немного на сторону, робко начала перебирать клавиши. Пальцы у ней дрожали. Она, видимо, страдала от угрызений совести
и от сомнения, брошенного в нее
словом: «Берегитесь!» Когда приехал граф, она была молчалива, скучна; в манерах ее было что-то принужденное. Она под предлогом головной боли рано ушла в свою комнату.
И ей в этот вечер казалось горько жить на свете.
— Ворочаются после
и не этого! честное
слово — не пойдешь?
Ему как-то нравилось играть роль страдальца. Он был тих, важен, туманен, как человек, выдержавший, по его
словам, удар судьбы, — говорил о высоких страданиях, о святых, возвышенных чувствах, смятых
и втоптанных в грязь — «
и кем? — прибавлял он, — девчонкой, кокеткой
и презренным развратником, мишурным львом. Неужели судьба послала меня в мир для того, чтоб все, что было во мне высокого, принести в жертву ничтожеству?»
Она жадно прислушивалась к стонам его сердца
и отвечала на них неприметными вздохами
и никем не видимыми слезами. Она, даже
и на притворные
и приторные излияния тоски племянника, находила утешительные
слова в таком же тоне
и духе; но Александр
и слушать не хотел.
И после этих
слов он еще долго сохранял презрительную мину.
Он был враг всяких эффектов — это бы хорошо; но он не любил
и искренних проявлений сердца, не верил этой потребности
и в других. Между тем он одним взглядом, одним
словом мог бы создать в ней глубокую страсть к себе; но он молчит, он не хочет. Это даже не льстит его самолюбию.
Однажды он пришел к тетке в припадке какого-то злобного расположения духа на весь род людской. Что
слово, то колкость, что суждение, то эпиграмма, направленная
и на тех, кого бы нужно уважать. Пощады не было никому. Досталось
и ей,
и Петру Иванычу. Лизавета Александровна стала допытываться причины.
Я протянул ему руки
и не мог от радости сказать ни
слова: дух захватило.
При этих неожиданных
словах Александр встряхнул головой, как будто его ранили,
и устремил полный упрека взгляд на тетку. Она тоже не ожидала такого крутого приступа к делу
и сначала опустила голову на работу, потом также с упреком поглядела на мужа; но он был под двойной эгидою пищеварения
и дремоты
и оттого не почувствовал рикошета этих взглядов.
— Теперь уж жертвы не потребую — не беспокойтесь. Я благодаря людям низошел до жалкого понятия
и о дружбе, как о любви… Вот я всегда носил с собой эти строки, которые казались мне вернейшим определением этих двух чувств, как я их понимал
и как они должны быть, а теперь вижу, что это ложь, клевета на людей или жалкое незнание их сердца… Люди не способны к таким чувствам. Прочь — это коварные
слова!..
— Он презрительно махнул рукой
и начал читать: «Любить не тою фальшивою, робкою дружбою, которая живет в наших раззолоченных палатах, которая не устоит перед горстью золота, которая боится двусмысленного
слова, но тою могучею дружбою, которая отдает кровь за кровь, которая докажет себя в битве
и кровопролитии, при громе пушек, под ревом бурь, когда друзья лобзаются прокопченными порохом устами, обнимаются окровавленными объятиями…
— Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе… Да
и вообще противно, гадко смотреть на людей, жить с ними! Все их мысли,
слова, дела — все зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра —
и забыли о вчерашнем
и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет! как посмотришь — страшна, противна жизнь! А люди!..
Александр уже ни
слова не отвечал
и не поднимал глаз.
— Ну, успокойся, Александр! — сказал Петр Иваныч, — таких чудовищ много. Увлекся глупостью
и на время забыл о матери — это естественно; любовь к матери — чувство покойное. У ней на свете одно — ты: оттого ей естественно огорчаться. Казнить тебя тут еще не за что; скажу только
словами любимого твоего автора...
С какою уверенностью он спорит, как легко устраняет всякое противоречие
и достигает цели, шутя, с зевотой, насмехаясь над чувством, над сердечными излияниями дружбы
и любви,
словом, над всем, в чем пожилые люди привыкли завидовать молодым».
Он дал себе
слово строго смотреть за собой
и при первом случае уничтожить дядю: доказать ему, что никакая опытность не заменит того, что вложено свыше; что как он, Петр Иваныч, там себе ни проповедуй, а с этой минуты не сбудется ни одно из его холодных, методических предсказаний.
Но ни в одном взгляде, ни в движении, ни в
слове нельзя было угадать мысли или характера Петра Иваныча — так все прикрыто было в нем светскостью
и искусством владеть собой.
— Он сейчас будет. Вообразите, он дал
слово мне
и кузине достать непременно ложу на завтрашний спектакль, когда, говорят, нет никакой возможности…
и теперь поехал.
Ему уж не хотелось уезжать. Досада его прошла от брошенного Юлиею ласкового
слова на прощанье. Но все видели, что он раскланивался: надо было поневоле уходить,
и он ушел, оглядываясь как собачонка, которая пошла было вслед за своим господином, но которую гонят назад.
А послушать этих дам, так чего они не скажут!
слова: судьба, симпатия, безотчетное влечение, неведомая грусть, смутные желания — так
и толкают одно другое, а кончится все-таки вздохом,
словом «нервы»
и флакончиком со спиртом.