Неточные совпадения
— Сейчас
бы сказала: пожалуйста, пожалуйста, — досказал Райский. — А вы что скажете? — спросил он. — Обойдитесь
хоть однажды без «ma tante»! Или это ваш собственный взгляд на отступления от правил, проведенный только через авторитет ma tante?
— Вы оттого и не знаете жизни, не ведаете чужих скорбей: кому что нужно, зачем мужик обливается потом, баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы не любили! А любить, не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш язык, не солгали
бы глаза, изменились
бы хоть на минуту эти краски. А глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
— Можно удержаться от бешенства, — оправдывал он себя, — но от апатии не удержишься, скуку не утаишь,
хоть подвинь всю свою волю на это! А это убило
бы ее: с летами она догадалась
бы… Да, с летами, а потом примирилась
бы, привыкла, утешилась — и жила! А теперь умирает, и в жизни его вдруг ложится неожиданная и быстрая драма, целая трагедия, глубокий, психологический роман.
— Нет, Семен Семеныч, выше этого сюжета не может выбрать живописец. Это не вертушка, не кокетка: она достойна была
бы вашей кисти: это идеал строгой чистоты, гордости; это богиня,
хоть олимпийская… но она в вашем роде, то есть — не от мира сего!
Мне
бы хотелось побольше маленьких братьев и сестер или
хоть чужих деточек.
— Если б не она, ты
бы не увидал на мне ни одной пуговицы, — продолжал Леонтий, — я ем, сплю покойно, хозяйство
хоть и маленькое, а идет хорошо; какие мои средства, а на все хватает!
— И я ему тоже говорила! — заметила Татьяна Марковна, — да нынче бабушек не слушают. Нехорошо, Борис Павлович, ты
бы съездил
хоть к Нилу Андреичу: уважил
бы старика. А то он не простит. Я велю вычистить и вымыть коляску…
— Что тебе, леший, не спится? — сказала она и, согнув одно бедро, скользнула проворно мимо его, — бродит по ночам! Ты
бы хоть лошадям гривы заплетал, благо нет домового! Срамит меня только перед господами! — ворчала она, несясь, как сильф, мимо его, с тарелками, блюдами, салфетками и хлебами в обеих руках, выше головы, но так, что ни одна тарелка не звенела, ни ложка, ни стакан не шевелились у ней.
Дружба ее не дошла еще до того, чтоб она поверила ему если не тайны свои, так
хоть обратилась
бы к его мнению, к авторитету его опытности в чем-нибудь, к его дружбе, наконец сказала
бы ему, что ее занимает, кто ей нравится, кто нет.
— Разве я запретил
бы тебе любить кого-нибудь? если б ты выбрала
хоть… Нила Андреича — мне все равно! Мне нужно имя, чтоб только убедиться в истине и охладеть. Я знаю, мне сейчас сделается скучно, и я уеду…
— Клянусь тебе, Вера, — начал он, вскочив, — нет желания, нет каприза, нет унижения, которого
бы я не принял и не выпил до капли, если оно может
хоть одну минуту…
Татьяна Марковна печально поникала головой и не знала, чем и как вызвать Веру на откровенность. Сознавши, что это почти невозможно, она ломала голову, как
бы,
хоть стороной, узнать и отвратить беду.
— Всего! Если не всего, так многого! И до сих пор не добилась, чтоб вы поберегли себя…
хоть для меня, перестали
бы «вспрыскивать мозги» и остались здесь, были
бы, как другие…
На этом
бы и остановиться ему, отвернуться от Малиновки навсегда или
хоть надолго, и не оглядываться — и все потонуло
бы в пространстве, даже не такой дали, какую предполагал Райский между Верой и собой, а двух-трехсот верст, и во времени — не годов, а пяти-шести недель, и осталось
бы разве смутное воспоминание от этой трескотни, как от кошмара.
— Врал, хвастал, не понимал ничего, Борис, — сказал он, — и не случись этого… я никогда
бы и не понял. Я думал, что я люблю древних людей, древнюю жизнь, а я просто любил… живую женщину; и любил и книги, и гимназию, и древних, и новых людей, и своих учеников… и тебя самого… и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее любил! А теперь это все опротивело, я
бы готов
хоть к полюсу уехать… Да, я это недавно узнал: вот как тут корчился на полу и читал ее письмо.
Теперь ее единственным счастьем на миг — было
бы обернуться, взглянуть на него
хоть раз и поскорее уйти навсегда, но, уходя, измерить
хоть глазами — что она теряла. Ей было жаль этого уносящегося вихря счастья, но она не смела обернуться: это было
бы все равно что сказать да на его роковой вопрос, и она в тоске сделала шага два на крутизну.
До света он сидел там, как на угольях, — не от страсти, страсть как в воду канула. И какая страсть устояла
бы перед таким «препятствием»? Нет, он сгорал неодолимым желанием взглянуть Вере в лицо, новой Вере, и
хоть взглядом презрения заплатить этой «самке» за ее позор, за оскорбление, нанесенное ему, бабушке, всему дому, «целому обществу, наконец человеку, женщине!».
Ее эти взгляды Тушина обдавали ужасом. «Не узнал ли? не слыхал ли он чего? — шептала ей совесть. — Он ставит ее так высоко, думает, что она лучше всех в целом свете! Теперь она молча будет красть его уважение…» «Нет, пусть знает и он! Пришли
бы хоть новые муки на смену этой ужасной пытке — казаться обманщицей!» — шептало в ней отчаяние.
«Ах,
хоть „Кунигунда“ надоумила
бы меня тогда!» — думала она с трагическим юмором.
— Есть, батюшка, да сил нет, мякоти одолели, до церкви дойду — одышка мучает. Мне седьмой десяток! Другое дело, кабы барыня маялась в постели месяца три, да причастили ее и особоровали
бы маслом, а Бог, по моей грешной молитве, поднял
бы ее на ноги, так я
бы хоть ползком поползла. А то она и недели не хворала!
Но как
бы Вера ни решила, все же, в память прошлого, она должна была…
хоть написать к нему свое решительное письмо — если больна и вынести свидания не может.
— Я сказал
бы Тычкову, — да не ему, я с ним и говорить не хочу, а другим, — что я был в городе, потому что это — правда: я не за Волгой был, а дня два пробыл у приятеля здесь — и сказал
бы, что я был накануне… в обрыве —
хоть это и не правда, — с Верой Васильевной…
— Рада
бы,
хоть сейчас со двора! Нам с Верой теперь вдвоем нужно девушку да человека. Да не пойдут! Куда они денутся? Избалованы, век — на готовом хлебе!