Неточные совпадения
Старик шутил, рассказывал сам направо и налево анекдоты, говорил каламбуры, особенно любил с сверстниками жить воспоминаниями минувшей молодости и своего
времени. Они с восторгом припоминали, как граф Борис или Денис проигрывал кучи золота; терзались
тем, что сами тратили так мало, жили так мизерно; поучали внимательную молодежь великому искусству жить.
Если в доме есть девицы,
то принесет фунт конфект, букет цветов и старается подладить тон разговора под их лета, занятия, склонности, сохраняя утонченнейшую учтивость, смешанную с неизменною почтительностью рыцарей старого
времени, не позволяя себе нескромной мысли, не только намека в речи, не являясь перед ними иначе, как во фраке.
В университете Райский делит
время, по утрам, между лекциями и Кремлевским садом, в воскресенье ходит в Никитский монастырь к обедне, заглядывает на развод и посещает кондитеров Пеэра и Педотти. По вечерам сидит в «своем кружке»,
то есть избранных товарищей, горячих голов, великодушных сердец.
Но Райский в сенат не поступил, в академии с бюстов не рисовал, между
тем много читал, много писал стихов и прозы, танцевал, ездил в свет, ходил в театр и к «Армидам» и в это
время сочинил три вальса и нарисовал несколько женских портретов. Потом, после бешеной Масленицы, вдруг очнулся, вспомнил о своей артистической карьере и бросился в академию: там ученики молча, углубленно рисовали с бюста, в другой студии писали с торса…
Его пронимала дрожь ужаса и скорби. Он, против воли, группировал фигуры, давал положение
тому, другому, себе добавлял, чего недоставало, исключал, что портило общий вид картины. И в
то же
время сам ужасался процесса своей беспощадной фантазии, хватался рукой за сердце, чтоб унять боль, согреть леденеющую от ужаса кровь, скрыть муку, которая готова была страшным воплем исторгнуться у него из груди при каждом ее болезненном стоне.
— Бабушка! — с радостью воскликнул Райский. — Боже мой! она зовет меня: еду, еду! Ведь там тишина, здоровый воздух, здоровая пища, ласки доброй, нежной, умной женщины; и еще две сестры, два новых, неизвестных мне и в
то же
время близких лица… «барышни в провинции! Немного страшно: может быть, уроды!» — успел он подумать, поморщась… — Однако еду: это судьба посылает меня… А если там скука?
— Какая тайна? Что вы! — говорила она, возвышая голос и делая большие глаза. — Вы употребляете во зло права кузена — вот в чем и вся тайна. А я неосторожна
тем, что принимаю вас во всякое
время, без тетушек и папа…
— Гостит у попадьи за Волгой, — сказала бабушка. — Такой грех:
та нездорова сделалась и прислала за ней. Надо же в это
время случиться! Сегодня же пошлю за ней лошадь…
У него перед глазами был идеал простой, чистой натуры, и в душе созидался образ какого-то тихого, семейного романа, и в
то же
время он чувствовал, что роман понемногу захватывал и его самого, что ему хорошо, тепло, что окружающая жизнь как будто втягивает его…
— Кто там? — послышался голос из другой комнаты, и в
то же
время зашаркали туфли и показался человек, лет пятидесяти, в пестром халате, с синим платком в руках.
Прочими книгами в старом доме одно
время заведовала Вера,
то есть брала, что ей нравилось, читала или не читала, и ставила опять на свое место. Но все-таки до книг дотрогивалась живая рука, и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее и позамасленнее, тронуты были мышами. Вера писала об этом через бабушку к Райскому, и он поручил передать книги на попечение Леонтия.
Она прозвала его женихом и, смеясь, обещала написать к нему, когда придет
время выходить замуж. Он принял это не шутя. С
тем они и расстались.
— Полноте: ни в вас, ни в кого! — сказал он, — мое
время уж прошло: вон седина пробивается! И что вам за любовь — у вас муж, у меня свое дело… Мне теперь предстоит одно: искусство и труд. Жизнь моя должна служить и
тому и другому…
Она сделала из наблюдений и опыта мудрый вывод, что всякому дается известная линия в жизни, по которой можно и должно достигать известного значения, выгод, и что всякому дана возможность сделаться (относительно) важным или богатым, а кто прозевает
время и удобный случай, пренебрежет данными судьбой средствами,
тот и пеняй на себя!
Он рисует эти загорелые лица, их избы, утварь, ловит воздух,
то есть набросает слегка эскиз и спрячет в портфель, опять «до
времени».
Открытое, как будто дерзкое лицо далеко выходило вперед. Черты лица не совсем правильные, довольно крупные, лицо скорее худощавое, нежели полное. Улыбка, мелькавшая по
временам на лице, выражала не
то досаду, не
то насмешку, но не удовольствие.
А Марк в это
время все допытывался, кто прячется под плетнем. Он вытащил оттуда незнакомца, поставил на ноги и всматривался в него,
тот прятался и не давался узнавать себя.
Райский еще раз рассмеялся искренно от души и в
то же
время почти до слез был тронут добротой бабушки, нежностью этого женского сердца, верностью своим правилам гостеприимства и простым, указываемым сердцем, добродетелям.
Взгляд ее
то манил, втягивал в себя, как в глубину,
то смотрел зорко и проницательно. Он заметил еще появляющуюся по
временам в одну и
ту же минуту двойную мину на лице, дрожащий от улыбки подбородок, потом не слишком тонкий, но стройный, при походке волнующийся стан, наконец, мягкий, неслышимый, будто кошачий шаг.
У него не ставало терпения купаться в этой возне, суете, в черновой работе, терпеливо и мучительно укладывать силы в приготовление к
тому праздничному моменту, когда человечество почувствует, что оно готово, что достигло своего апогея, когда настал бы и понесся в вечность, как река, один безошибочный, на вечные
времена установившийся поток жизни.
— И в
то же
время бранила меня?
И в
то же
время, среди этой борьбы, сердце у него замирало от предчувствия страсти: он вздрагивал от роскоши грядущих ощущений, с любовью прислушивался к отдаленному рокотанью грома и все думал, как бы хорошо разыгралась страсть в душе, каким бы огнем очистила застой жизни и каким благотворным дождем напоила бы это засохшее поле, все это былие, которым поросло его существование.
— Да, конечно. Она даже ревнует меня к моим грекам и римлянам. Она их терпеть не может, а живых людей любит! — добродушно смеясь, заключил Козлов. — Эти женщины, право, одни и
те же во все
времена, — продолжал он. — Вон у римских матрон, даже у жен кесарей, консулов патрициев — всегда хвост целый… Мне — Бог с ней: мне не до нее, это домашнее дело! У меня есть занятие. Заботлива, верна — и я иногда, признаюсь, — шепотом прибавил он, — изменяю ей, забываю, есть ли она в доме, нет ли…
— Лучше не надо, а
то вы расстроите наш кружок. Священник начнет умные вещи говорить, Натали будет дичиться, а Иван Иванович промолчит все
время.
— Оставим это. Ты меня не любишь, еще немного
времени, впечатление мое побледнеет, я уеду, и ты никогда не услышишь обо мне. Дай мне руку, скажи дружески, кто учил тебя, Вера, — кто этот цивилизатор? Не
тот ли, что письма пишет на синей бумаге!..
Клянем — и развращаем в
то же
время!
А Райский и плакал и смеялся чуть ли не в одно и
то же
время, и все искренно «девствовал»,
то есть плакал и смеялся больше художник, нежели человек, повинуясь нервам.
Ей по плечу современные понятия, пробивающиеся в общественное сознание; очевидно, она черпнула где-то других идей, даже знаний, и стала неизмеримо выше круга, где жила. Как ни старалась она таиться, но по
временам проговаривалась каким-нибудь, нечаянно брошенным словом, именем авторитета в
той или другой сфере знания.
Мельком взглянув на пальто, попавшееся ей в руку, она с досадой бросала его на пол и хватала другое, бросала опять попавшееся платье, другое, третье и искала чего-то, перебирая одно за другим все, что висело в шкафе, и в
то же
время стараясь рукой завязать косынку на голове.
— Стало быть,
время дорого. Мы разойдемся навсегда, если… глупость,
то есть бабушкины убеждения, разведут нас. Я уеду через неделю, разрешение получено, вы знаете. Или уж сойдемся и не разойдемся больше…
Оба понимали, что каждый с своей точки зрения прав — но все-таки безумно втайне надеялись, он — что она перейдет на его сторону, а она — что он уступит, сознавая в
то же
время, что надежда была нелепа, что никто из них не мог, хотя бы и хотел, внезапно переродиться, залучить к себе, как шапку надеть, другие убеждения, другое миросозерцание, разделить веру или отрешиться от нее.
Притом одна материальная победа, обладание Верой не доставило бы ему полного удовлетворения, как доставило бы над всякой другой. Он, уходя, злился не за
то, что красавица Вера ускользает от него, что он тратил на нее
время, силы, забывал «дело». Он злился от гордости и страдал сознанием своего бессилия. Он одолел воображение, пожалуй — так называемое сердце Веры, но не одолел ее ума и воли.
Потом медленно оборотился к яслям, и, все слушая, махнул раза три неторопливо головой, мерно стукнул раза три копытом, не
то успокоивая себя, не
то допрашиваясь о причине или предупреждая врага о своей бдительности — и опять запустил морду в овес, но хрустит осторожно, поднимая по
временам голову и оборачивая ее назад.
Бабушка немного успокоилась, что она пришла, но в
то же
время замечала, что Райский меняется в лице и старается не глядеть на Веру. В первый раз в жизни, может быть, она проклинала гостей. А они уселись за карты, будут пить чай, ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
Райский замечал также благоприятную перемену в ней и по
временам, видя ее задумчивою, улавливая иногда блеснувшие и пропадающие слезы, догадывался, что это были только следы удаляющейся грозы, страсти. Он был доволен, и его собственные волнения умолкали все более и более, по мере
того как выживались из памяти все препятствия, раздражавшие страсть, все сомнения, соперничество, ревность.
«Моя ошибка была
та, что я предсказывал тебе эту истину: жизнь привела бы к ней нас сама. Я отныне не трогаю твоих убеждений; не они нужны нам, — на очереди страсть. У нее свои законы; она смеется над твоими убеждениями, — посмеется со
временем и над бесконечной любовью. Она же теперь пересиливает и меня, мои планы… Я покоряюсь ей, покорись и ты. Может быть, вдвоем, действуя заодно, мы отделаемся от нее дешево и уйдем подобру и поздорову, а в одиночку тяжело и скверно.
Если ты надеешься на успех у бабушки — обвенчаемся, и я останусь здесь до
тех пор, пока… словом, на бессрочное
время.