Неточные совпадения
Он говорил просто, свободно переходя от предмета к предмету, всегда знал обо всем, что делается
в мире,
в свете и
в городе; следил за подробностями войны, если
была война, узнавал равнодушно о перемене английского или французского министерства, читал последнюю речь
в парламенте и во французской палате депутатов, всегда знал о новой пиесе и о том, кого зарезали ночью на Выборгской
стороне.
С другой
стороны дома, обращенной к дворам, ей
было видно все, что делается на большом дворе,
в людской,
в кухне, на сеновале,
в конюшне,
в погребах. Все это
было у ней перед глазами как на ладони.
Рассуждает она о людях, ей знакомых, очень метко, рассуждает правильно о том, что делалось вчера, что
будет делаться завтра, никогда не ошибается; горизонт ее кончается — с одной
стороны полями, с другой Волгой и ее горами, с третьей городом, а с четвертой — дорогой
в мир, до которого ей дела нет.
Вдруг этот разговор нарушен
был чьим-то воплем с другой
стороны. Из дверей другой людской вырвалась Марина и быстро, почти не перебирая ногами, промчалась через двор. За ней вслед вылетело полено, очевидно направленное
в нее, но благодаря ее увертливости пролетевшее мимо. У ней, однако ж,
были растрепаны волосы,
в руке она держала гребенку и выла.
Ему пришла
в голову прежняя мысль «писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, — думал он, — и эта широкая и голая, как степь, скука лежит
в самой жизни, как лежат
в природе безбрежные пески, нагота и скудость пустынь, то и скука может и должна
быть предметом мысли, анализа, пера или кисти, как одна из
сторон жизни: что ж, пойду, и среди моего романа вставлю широкую и туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись
в меня,
будут красками и колоритом… картина
будет верна…»
Подумавши, он отложил исполнение до удобного случая и, отдавшись этой новой, сильно охватившей его задаче, прибавил шагу и пошел отыскивать Марка, чтобы заплатить ему визит, хотя это
было не только не нужно
в отношении последнего, но даже не совсем осторожно со
стороны Райского.
Не знали, бедные, куда деться, как сжаться, краснели, пыхтели и потели, пока Татьяна Марковна, частию из жалости, частию оттого, что от них
в комнате
было и тесно, и душно, и «пахло севрюгой», как тихонько выразилась она Марфеньке, не выпустила их
в сад, где они, почувствовав себя на свободе, начали бегать и скакать, только прутья от кустов полетели
в стороны,
в ожидании, пока позовут завтракать.
«Что я теперь
буду делать с романом? — размышлял он, — хотел закончить, а вот теперь
в сторону бросило, и опять не видать конца!»
— О, не клянитесь! — вдруг встав с места, сказала она с пафосом и зажмуриваясь, —
есть минуты, страшные
в жизни женщины… Но вы великодушны!.. — прибавила, опять томно млея и клоня голову на
сторону, — вы не погубите меня…
А она, отворотясь от этого сухого взгляда, обойдет сзади стула и вдруг нагнется к нему и близко взглянет ему
в лицо, положит на плечо руки или нежно щипнет его за ухо — и вдруг остановится на месте, оцепенеет, смотрит
в сторону глубоко-задумчиво, или
в землю, точно перемогает себя, или — может
быть — вспоминает лучшие дни, Райского-юношу, потом вздохнет, очнется — и опять к нему…
Ивана Ивановича «лесничим» прозвали потому, что он жил
в самой чаще леса,
в собственной усадьбе, сам занимался с любовью этим лесом, растил, холил, берег его, с одной
стороны, а с другой — рубил, продавал и сплавлял по Волге. Лесу
было несколько тысяч десятин, и лесное хозяйство устроено и ведено
было с редкою аккуратностью; у него одного
в той
стороне устроен
был паровой пильный завод, и всем заведовал, над всем наблюдал сам Тушин.
— Да, мне там
было хорошо, — сказала она, глядя
в сторону рассеянно, — никто меня не допрашивал, не подозревал… так тихо, покойно…
Но бабушка, по-женски, проникла
в секрет их взаимных отношений и со вздохом заключила, что если тут и
есть что-нибудь, то с одной только
стороны, то
есть со
стороны лесничего, а Вера платила ему просто дружбой или благодарностью, как еще вернее догадалась Татьяна Марковна, за «баловство».
Между рощей и проезжей дорогой стояла
в стороне, на лугу, уединенная деревянная часовня, почерневшая и полуразвалившаяся, с образом Спасителя, византийской живописи,
в бронзовой оправе. Икона почернела от времени, краски местами облупились; едва можно
было рассмотреть черты Христа: только веки
были полуоткрыты, и из-под них задумчиво глядели глаза на молящегося, да видны
были сложенные
в благословение персты.
Бабушка глядела
в сторону и грустно молчала. Райский, держа двумя средними пальцами вилку, задумчиво ударял ею по тарелке. Он тоже ничего не
ел и угрюмо молчал. Только Марфенька с Викентьевым
ели все, что подавали, и без умолку болтали.
Если одна
сторона не отвечает на страсть, она не
будет напрасно увлекать другую, или когда наступит охлаждение, она не поползет
в темноте, отравляя изменой жизнь другому, а смело откроется и нанесет честно, как сама судьба, один явный и неизбежный удар — разлуку…
— Мне все будто
пить хочется, я воздуха хочу! — говорила она, оборачиваясь лицом
в ту
сторону, откуда
был ветер.
— Никогда! — повторил он с досадой, — какая ложь
в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно, «никогда»: год, может
быть, два… три… Разве это не — «никогда»? Вы хотите бессрочного чувства? Да разве оно
есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните
в их гнезда — что там? Сделают свое дело, выведут детей, а потом воротят носы
в разные
стороны. А только от тупоумия сидят вместе…
— Мы высказались… отдаю решение
в ваши руки! — проговорил глухо Марк, отойдя на другую
сторону беседки и следя оттуда пристально за нею. — Я вас не обману даже теперь,
в эту решительную минуту, когда у меня голова идет кругом… Нет, не могу — слышите, Вера, бессрочной любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и от вас, венчаться с вами не пойду. Но люблю вас теперь больше всего на свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, — кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и хотите
быть моей…
Оба понимали, что каждый с своей точки зрения прав — но все-таки безумно втайне надеялись, он — что она перейдет на его
сторону, а она — что он уступит, сознавая
в то же время, что надежда
была нелепа, что никто из них не мог, хотя бы и хотел, внезапно переродиться, залучить к себе, как шапку надеть, другие убеждения, другое миросозерцание, разделить веру или отрешиться от нее.
Она шла, наклонив голову, совсем закрытую черной мантильей. Видны
были только две бледные руки, державшие мантилью на груди. Она шагала неторопливо, не поворачивая головы по
сторонам, осторожно обходя образовавшиеся небольшие лужи, медленными шагами вошла на крыльцо и скрылась
в сенях.
И когда она появилась, радости и гордости Татьяны Марковны не
было конца. Она сияла природной красотой, блеском здоровья, а
в это утро еще лучами веселья от всеобщего участия, от множества — со всех
сторон знаков внимания, не только от бабушки, жениха, его матери, но
в каждом лице из дворни светилось непритворное дружество, ласка к ней и луч радости по случаю ее праздника.
От этого она только сильнее уверовала
в последнее и убедилась, что — как далеко человек ни иди вперед, он не уйдет от него, если только не бросится с прямой дороги
в сторону или не пойдет назад, что самые противники его черпают из него же, что, наконец, учение это —
есть единственный, непогрешительный, совершеннейший идеал жизни, вне которого остаются только ошибки.
Вере подозрительна стала личность самого проповедника — и она пятилась от него; даже послушавши,
в начале знакомства, раза два его дерзких речей, указала на него Татьяне Марковне, и людям поручено
было присматривать за садом. Волохов зашел со
стороны обрыва, от которого удалял людей суеверный страх могилы самоубийцы. Он замечал недоверие Веры к себе и поставил себе задачей преодолеть его — и успел.
Все пришло
в прежний порядок. Именины Веры, по ее желанию, прошли незаметно. Ни Марфенька, ни Викентьевы не приехали с той
стороны. К ним послан
был нарочный сказать, что Вера Васильевна не так здорова и не выходит из комнаты.
— И я не хочу! — шептала бабушка, глядя
в сторону. — Успокойся, я не пойду, я сделаю только, что он не
будет ждать
в беседке…
А там, без четверти
в пять часов, пробирался к беседке Тушин. Он знал местность, но, видно, давно не
был и забыл, потому что глядел направо, налево, брал то
в ту, то
в другую
сторону, по едва заметной тропинке, и никак не мог найти беседки. Он остановился там, где кусты
были чаще и гуще, припоминая, что беседка
была где-то около этого места.
— Как «
в какой
стороне»! Мы стоим на ее месте: она еще вчера утром тут
была…
— Что должно
было случиться, то и случилось, — печально сказала она, глядя
в сторону.
— Что это за новость? По вашему письму я подумал, не рехнулись ли вы? Ведь у вас
есть один талант, отчего бросились опять
в сторону? Возьмите карандаш да опять
в академию — да вот купите это. — Он показал на толстую тетрадь литографированных анатомических рисунков. — Выдумали скульптуру! Поздно… С чего вы это взяли!..