Неточные совпадения
— Послушайте, monsieur Чацкий, — остановила она, — скажите мне по крайней мере отчего я гибну? Оттого что
не понимаю
новой жизни,
не…
не поддаюсь… как вы это называете… развитию? Это ваше любимое слово. Но вы достигли этого развития, да? а я всякий день слышу, что вы скучаете… вы иногда наводите на всех скуку…
— Да, но глубокий, истинный художник, каких нет теперь: последний могикан!.. напишу только портрет Софьи и покажу ему, а там попробую силы на романе. Я записывал и прежде кое-что: у меня есть отрывки, а теперь примусь серьезно. Это
новый для меня род творчества;
не удастся ли там?
Он и знание —
не знал, а как будто видел его у себя в воображении, как в зеркале, готовым, чувствовал его и этим довольствовался; а узнавать ему было скучно, он отталкивал наскучивший предмет прочь, отыскивая вокруг
нового, живого, поразительного, чтоб в нем самом все играло, билось, трепетало и отзывалось жизнью на жизнь.
— Это
новый флигель, бабушка: его
не было, — сказал Борис.
— Старой кухни тоже нет; вот
новая, нарочно выстроила отдельно, чтоб в дому огня
не разводить и чтоб людям
не тесно было. Теперь у всякого и у всякой свой угол есть, хоть маленький, да особый. Вот здесь хлеб, провизия; вот тут погреб
новый, подвалы тоже заново переделаны.
Глаза, как у лунатика, широко открыты,
не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость,
не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то
новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом,
не дичится этого шума,
не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Он даже быстро схватил
новый натянутый холст, поставил на мольберт и начал мелом крупно чертить молящуюся фигуру. Он вытянул у ней руку и задорно, с яростью, выделывал пальцы; сотрет, опять начертит, опять сотрет — все
не выходит!
— А! — поймал ее Райский, —
не из сострадания ли вы так неприступны!.. Вы боитесь бросить лишний взгляд, зная, что это никому
не пройдет даром.
Новая изящная черта! Самоуверенность вам к лицу. Эта гордость лучше родовой спеси: красота — это сила, и гордость тут имеет смысл.
— Что же, cousin, чему я должна верить: им ли? — она указала на предков, — или, бросив все,
не слушая никого, вмешаться в толпу и жить «
новою жизнью»?
Но ни ревности, ни боли он
не чувствовал и только трепетал от красоты как будто перерожденной,
новой для него женщины. Он любовался уже их любовью и радовался их радостью, томясь жаждой превратить и то и другое в образы и звуки. В нем умер любовник и ожил бескорыстный артист.
Теперь он готов был влюбиться в бабушку. Он так и вцепился в нее: целовал ее в губы, в плечи, целовал ее седые волосы, руку. Она ему казалась совсем другой теперь, нежели пятнадцать, шестнадцать лет назад. У ней
не было тогда такого значения на лице, какое он видел теперь, ума, чего-то
нового.
Даст ли ему кто щелчка или дернет за волосы, ущипнет, — он сморщится, и вместо того, чтоб вскочить, броситься и догнать шалуна, он когда-то соберется обернуться и посмотрит рассеянно во все стороны, а тот уж за версту убежал, а он почесывает больное место, опять задумывается, пока
новый щелчок или звонок к обеду
не выведут его из созерцания.
Выросши из периода шалостей, товарищи поняли его и окружили уважением и участием, потому что, кроме характера, он был авторитетом и по знаниям. Он походил на немецкого гелертера, знал древние и
новые языки, хотя ни на одном
не говорил, знал все литературы, был страстный библиофил.
В
новых литературах, там, где
не было древних форм, признавал только одну высокую поэзию, а тривиального, вседневного
не любил; любил Данте, Мильтона, усиливался прочесть Клопштока — и
не мог. Шекспиру удивлялся, но
не любил его; любил Гете, но
не романтика Гете, а классика, наслаждался римскими элегиями и путешествиями по Италии больше, нежели Фаустом, Вильгельма Мейстера
не признавал, но знал почти наизусть Прометея и Тасса.
Леонтий обмер, увидя тысячи три волюмов — и старые, запыленные, заплесневелые книги получили
новую жизнь, свет и употребление, пока, как видно из письма Козлова, какой-то Марк чуть было
не докончил дела мышей.
— Разве я
не угождаю тебе? Кого я ждала неделю, почти
не спала? Заботилась готовить, что ты любишь, хлопотала, красила, убирала комнаты и
новые рамы вставила, занавески купила шелковые…
Он удивлялся, как могло все это уживаться в ней и как бабушка,
не замечая вечного разлада старых и
новых понятий, ладила с жизнью и переваривала все это вместе и была так бодра, свежа,
не знала скуки, любила жизнь, веровала,
не охлаждаясь ни к чему, и всякий день был для нее как будто
новым, свежим цветком, от которого назавтра она ожидала плодов.
— Да, правда: он злой, негодный человек, враг мой был,
не любила я его! Чем же кончилось? Приехал
новый губернатор, узнал все его плутни и прогнал! Он смотался, спился, своя же крепостная девка завладела им — и пикнуть
не смел. Умер — никто и
не пожалел!
Марк погрузился в себя и
не занимался больше Райским, а Райский, напротив, вглядывался в него, изучал выражение лица, следил за движениями, стараясь помочь фантазии, которая, по обыкновению, рисовала портрет за портретом с этой
новой личности.
Он помешал
новую жженку и хлебнул. Райский и желал и боялся наводить его на дальнейший разговор, чтоб вино
не оказало полного действия.
На него, по обыкновению, уже делала впечатление эта
новая красота, или, лучше сказать,
новый род красоты,
не похожий на красоту ни Беловодовой, ни Марфеньки.
Он с любовью артиста отдавался
новому и неожиданному впечатлению. И Софья, и Марфенька, будто по волшебству, удалились на далекий план, и скуки как
не бывало: опять повеяло на него теплом, опять природа стала нарядна, все ожило.
— Нет,
не хочу. А бабушка, Марфенька: вы любите их? — задумчиво перешел он к
новому вопросу.
— Вот видите: мне хочется пройти с Марфенькой практически историю литературы и искусства.
Не пугайтесь, — поспешил он прибавить, заметив, что у ней на лице показался какой-то туман, — курс весь будет состоять в чтении и разговорах… Мы будем читать все, старое и
новое, свое и чужое, — передавать друг другу впечатления, спорить… Это займет меня, может быть, и вас. Вы любите искусство?
С тех пор как у Райского явилась
новая задача — Вера, он реже и холоднее спорил с бабушкой и почти
не занимался Марфенькой, особенно после вечера в саду, когда она
не подала никаких надежд на превращение из наивного, подчас ограниченного, ребенка в женщину.
Подумавши, он отложил исполнение до удобного случая и, отдавшись этой
новой, сильно охватившей его задаче, прибавил шагу и пошел отыскивать Марка, чтобы заплатить ему визит, хотя это было
не только
не нужно в отношении последнего, но даже
не совсем осторожно со стороны Райского.
Он изумился смелости, независимости мысли, желания и этой свободе речи. Перед ним была
не девочка, прячущаяся от него от робости, как казалось ему, от страха за свое самолюбие при неравной встрече умов, понятий, образований. Это
новое лицо,
новая Вера!
На другой, на третий день его — хотя и
не раздражительно, как недавно еще, но все-таки занимала
новая, неожиданная, поразительная Вера, его дальняя сестра и будущий друг.
На него пахнуло и
новое, свежее, почти никогда
не испытанное им, как казалось ему, чувство — дружбы к женщине: он вкусил этого, по его выражению, «именинного кулича» помимо ее красоты, помимо всяких чувственных движений грубой натуры и всякого любовного сентиментализма.
Но и то хорошо, и то уже победа, что он чувствовал себя покойнее. Он уже на пути к
новому чувству, хотя
новая Вера
не выходила у него из головы, но это
новое чувство тихо и нежно волновало и покоило его,
не терзая, как страсть, дурными мыслями и чувствами.
Райский дня три нянчился с этим «
новым чувством», и бабушка
не нарадовалась, глядя на него.
Он засмеялся и ушел от нее — думать о Вере, с которой он все еще
не нашел случая объясниться «о
новом чувстве» и о том, сколько оно счастья и радости приносит ему.
Случай представлялся ему много раз, когда она была одна: но он боялся шевельнуться, почти
не дышал, когда завидит ее, чтоб
не испугать ее рождающегося доверия к искренности его перемены и
не испортить себе этот
новый рай.
— То есть
не видать друг друга,
не знать,
не слыхать о существовании… — сказал он, — это какая-то
новая, неслыханная дружба: такой нет, Вера, — это ты выдумала!
Он открыто заявлял, что, веря в прогресс, даже досадуя на его «черепаший» шаг, сам он
не спешил укладывать себя всего в какое-нибудь, едва обозначившееся десятилетие, дешево отрекаясь и от завещанных историею, добытых наукой и еще более от выработанных собственной жизнию убеждений, наблюдений и опытов, в виду едва занявшейся зари quasi-новых [мнимоновых (лат.).] идей, более или менее блестящих или остроумных гипотез, на которые бросается жадная юность.
Его занимал общий ход и развитие идей, победы науки, но он выжидал результатов,
не делая pas de geants, [гигантских шагов (фр.).]
не спеша креститься в
новую веру, предлагающую всевозможные умозрения и часто невозможные опыты.
Он приветствовал смелые шаги искусства, рукоплескал
новым откровениям и открытиям, видоизменяющим, но
не ломающим жизнь, праздновал естественное, но
не насильственное рождение
новых ее требований, как праздновал весну с
новой зеленью,
не провожая бесплодной и неблагодарной враждой отходящего порядка и отживающих начал, веря в их историческую неизбежность и неопровержимую, преемственную связь с «
новой весенней зеленью», как бы она нова и ярко-зелена ни была.
Но какие капитальные препятствия встретились ему? Одно — она отталкивает его, прячется, уходит в свои права, за свою девическую стену, стало быть…
не хочет. А между тем она
не довольна всем положением, рвется из него, стало быть, нуждается в другом воздухе, другой пище, других людях. Кто же ей даст
новую пищу и воздух? Где люди?
Яков был в черном фраке и белом галстуке, а Егорка, Петрушка и
новый, только что из деревни взятый в лакеи Степка,
не умевший стоять прямо на ногах, одеты были в старые,
не по росту каждому, ливрейные фраки, от которых несло затхлостью кладовой. Ровно в полдень в зале и гостиной накурили шипучим куревом с запахом какого-то сладкого соуса.
— Что же
не удостоили посетить старика: я добрым людям рад! — произнес добродушно Нил Андреич. — Да ведь с нами скучно,
не любят нас нынешние: так ли? Вы ведь из
новых? Скажите-ка правду.
— Я
не разделяю людей ни на
новых, ни на старых, — сказал Райский, принимаясь за пирог.
— Точно что
не к добру это все
новое ведет, — сказал помещик, — вот хоть бы венгерцы и поляки бунтуют: отчего это? Все вот от этих
новых правил!
— Или, например, Ирландия! — начал Иван Петрович с
новым одушевлением, помолчав, — пишут, страна бедная, есть нечего, картофель один, и тот часто
не годится для пищи…
Он, однако, продолжал работать над собой, чтобы окончательно завоевать спокойствие, опять ездил по городу, опять заговаривал с смотрительской дочерью и предавался необузданному веселью от ее ответов. Даже иногда вновь пытался возбудить в Марфеньке какую-нибудь искру поэтического, несколько мечтательного, несколько бурного чувства,
не к себе, нет, а только повеять на нее каким-нибудь свежим и
новым воздухом жизни, но все отскакивало от этой ясной, чистой и тихой натуры.
И за обедом ее
не было.
Новый ужас.
— Вот, Борюшка, мы выгнали Нила Андреича, а он бы тебе на это отвечал как следует. Я
не сумею. Я знаю только, что ты дичь городишь, да:
не погневайся! Это
новые правила, что ли?
А ничего этого
не было. Вера явилась тут еще в
новом свете. В каждом ее взгляде и слове, обращенном к Тушину, Райский заметил прежде всего простоту, доверие, ласку, теплоту, какой он
не заметил у ней в обращении ни с кем, даже с бабушкой и Марфенькой.
Там он опять рубит и сплавляет лес или с двумя егерями разрезывает его вдоль и поперек,
не то объезжает тройки, купленных на ярмарке
новых лошадей или залезет зимой в трущобу леса и выжидает медведя, колотит волков.
— Испортить хотите их, — говорила она, — чтоб они нагляделись там «всякого
нового распутства», нет, дайте мне прежде умереть. Я
не пущу Марфеньку, пока она
не приучится быть хозяйкой и матерью!
— Да, с братией. У меня все
новое есть. Только вы
не показывайте там бабушке или тупоумным вашим гостям. Я хотя и
не знаю вас, а верю, что вы
не связываетесь с ними…