Неточные совпадения
И вдруг из-за скал мелькнул яркий свет, задрожали листы
на деревьях, тихо зажурчали струи вод. Кто-то встрепенулся в ветвях, кто-то пробежал по лесу; кто-то вздохнул в воздухе — и воздух заструился, и луч озолотил бледный лоб
статуи; веки медленно открылись, и искра пробежала по
груди, дрогнуло холодное тело, бледные щеки зардели, лучи упали
на плечи.
И вот она, эта живая женщина, перед ним! В глазах его совершилось пробуждение Веры, его
статуи, от девического сна. Лед и огонь холодили и жгли его
грудь, он надрывался от мук и — все не мог оторвать глаз от этого неотступного образа красоты, сияющего гордостью, смотрящего с любовью
на весь мир и с дружеской улыбкой протягивающего руку и ему…
Неточные совпадения
Белый пеньюар Антониды Ивановны у самой шеи расстегнулся
на одну пуговицу, и среди рюша и прошивок вырезывался легкими ямочками конец шеи, где она срасталась с
грудью; только
на античных
статуях бывает такая лепка бюста.
Статую эту, долженствовавшую представить молящегося ангела, он выписал из Москвы; но отрекомендованный ему комиссионер, сообразив, что в провинции знатоки скульптуры встречаются редко, вместо ангела прислал ему богиню Флору, много лет украшавшую один из заброшенных подмосковных садов екатерининского времени — благо эта
статуя, весьма, впрочем, изящная, во вкусе рококо, с пухлыми ручками, взбитыми пуклями, гирляндой роз
на обнаженной
груди и изогнутым станом, досталась ему, комиссионеру, даром.
Маленькая
статуя мадонны [Мадонна — с древних времен слово мадонна в Италии обозначало живописное или скульптурное изображение молодой матери с младенцем.] с почти детским лицом и красным сердцем
на груди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей.
Многоглаголиво, с видимым удовольствием сообщил ему Панталеоне все подробности поединка и, уж конечно, не преминул снова упомянуть о монументе из бронзы, о
статуе командора! Он даже встал с своего места и, растопырив ноги, для удержания равновесия, скрестив
на груди руки и презрительно скосясь через плечо — воочию представлял командора-Санина! Эмиль слушал с благоговением, изредка прерывая рассказ восклицанием или быстро приподнимаясь и столь же быстро целуя своего героического друга.
Но вскоре раздается громкий голос, говорящий, подобно Юлию Цезарю: «Чего боишься? ты меня везешь!» Этот Цезарь — бесконечный дух, живущий в
груди человека; в ту минуту, как отчаяние готово вступить в права свои, он встрепенулся; дух найдется в этом мире: это его родина, та, к которой он стремился и звуками, и
статуями, и песнопениями, по которой страдал, это Jenseits [потусторонний мир (нем.).], к которому он рвался из тесной
груди; еще шаг — и мир начинает возвращаться, но он не чужой уже: наука дает
на него инвеституру.